Ортега посмотрела мне прямо в лицо. – Нет, – тихо промолвила она. – Я имею в виду тебя. И вдруг, без какого-либо перехода, она прижалась ко мне, в мрачном стальном коридоре, обвивая руками, уткнувшись лицом в грудь. Я, сглотнув подступивший к горлу комок, крепко стиснул её. Остатки времени, отведённого нам, сыпались между пальцами крупицами песка. В этот миг я отдал бы почти всё, лишь бы у меня не было плана, который я хотел изложить Ортеге, лишь бы не нужно было искать, как растворить то, что нарождалось между нами, лишь бы моя ненависть к Рейлине Кавахаре не была такой сильной. Я готов был отдать почти всё. Два часа ночи. Я позвонил Ирене Элиотт на квартиру, снятую компанией «Джэк-Сол», и поднял её с кровати. Сказал, что возникла одна проблема, и мы заплатим очень щедро, если она поможет её разрешить. Ирена Элиотт сонно кивнула. Баутиста отправился за ней в машине без специальных знаков. К тому моменту, как они вернулись, «Роза Панамы» была залита ярким светом. От бортов вертикально верх уходили лучи прожекторов, и казалось, будто корабль спустили с небес на подсвеченных канатах. Причал перед судном был отгорожен силовым барьером. Крышу грузового отсека, где происходило показательное избиение, сняли, чтобы обеспечить машинам скорой помощи прямой доступ; ослепительное сияние вспышек экспертов-криминалистов, осматривающих место преступления, напоминало зарево доменной печи. Полицейские машины расцвечивали небо над кораблем и стоянку на причале красными и синими мигающими огнями. Я встретил Ирену Элиотт у трапа. – Я хочу вернуть своё тело, – прокричала она, перекрывая вой и рёв двигателей летательных аппаратов. В ярком свете прожекторов её чёрные волосы словно заиндевели, снова став светлыми. – Прямо сейчас ничего не могу обещать, – крикнул я в ответ. – Но это стоит на повестке дня. Первым делом вам нужно сделать вот что. Заработать побольше денег. А теперь давайте-ка поскорее уберёмся отсюда, пока нас не заприметил Сэнди Ким. Местная полиция не подпускала коптеры прессы близко. А Ортега, до сих пор не пришедшая в себя и дрожащая от слабости и холода, куталась в форменную шинель и не подпускала близко местную полицию. В её взгляде горела внутренняя сила, позволявшая ей держаться на ногах и оставаться в сознании. Сотрудники отдела органических повреждений, крича, толкаясь и ругаясь, заняли оборону, а тем временем Ирена Элиотт приступила к манипуляциям с лентами системы видеонаблюдения. Трепп была права: один за всех, и все за одного. – Завтра я съезжаю с той квартиры, – работая, бросила мне Элиотт. – Вы меня там больше не найдете. Несколько минут она молчала, вводя с клавиатуры создаваемые образы. Наконец обернулась. – Вы сказали, выполняя просьбу этих ребят, я оказываю им неоценимую услугу. Значит, они передо мной в долгу? – Можно сказать и так. – В таком случае я с ними свяжусь. Приведите того, кто у них старший, я хочу с ним переговорить. И не пытайтесь найти меня в Эмбере, там меня тоже не будет. Я молча смотрел на неё. Отвернувшись, Ирена Элиотт снова занялась работой. – Мне нужно какое-то время, чтобы побыть одной, – едва слышно произнесла она. Мне подобная роскошь была недоступна. Глава тридцать восьмая Я следил за тем, как он плеснул в стакан виски пятнадцатилетней выдержки и осторожно устроился перед телефоном. Сломанные рёбра были сварены одной из бригад «скорой», но бок оставался огромным морем тупой боли, которое время от времени пронзали невыносимо острые вспышки. Отпив виски, он сделал над собой заметное усилие и набрал номер. – Резиденция Банкрофта. С кем вы хотите говорить? Это была женщина в строгом костюме, ответившая, когда я звонил на виллу «Закат» в прошлый раз. Тот же самый костюм, та же прическа и та же самая косметика. Возможно, это была виртуальная модель, созданная телефоном. – С Мириам Банкрофт, – сказал он. И снова ощущение пассивного стороннего наблюдателя. Оторванность, которую я испытывал перед зеркалом, когда оболочка Райкера надевала оружие. Осколки. Только на этот раз всё было гораздо хуже. – Минуточку, пожалуйста. Изображение женщины исчезло с экрана, сменившись пламенем свечи, терзаемой ветром в такт с синтезированной фортепианной музыкой, напоминающей о шелесте опавшей листвы по растрескавшейся и выщербленной мостовой. Прошла минута, и наконец появилась Мириам Банкрофт, облачённая в безукоризненно строгий пиджак и блузку. Она подняла идеально ухоженную бровь. – Здравствуйте, мистер Ковач. Какая неожиданность. – Да, можно сказать. – Он неловко махнул рукой. Мириам Банкрофт излучала чувственность, ощущаемую даже через линию связи и выводившую его из душевного равновесия. – Это защищённая линия? – В разумных пределах. Что вам нужно? Он смущенно кашлянул. – Я думал… Мне бы хотелось кое-что с вами обсудить. Я… э… ну, наверное, перед вами в долгу. – Вот как? – Теперь уже поднялись обе брови. – И что именно вы надумали? Он пожал плечами. – В настоящий момент я совершенно свободен. – Неужели? А вот я, однако, в настоящий момент занята, мистер Ковач. Я направляюсь на важную встречу в Чикаго и не вернусь на Западное побережье до завтрашнего вечера. – Уголки губ скривились в едва заметном намёке на улыбку. – Вы согласны подождать? – Ну конечно. Она подалась к экрану, прищуриваясь. – Что у вас с лицом? Он непроизвольно поднял руку к одному из шрамов. Он рассчитывал, что в тусклом освещении комнаты синяки и ссадины будут не так заметны. Также он не рассчитывал, что Мириам Банкрофт окажется такой наблюдательной. – Долгая история. Расскажу при встрече. – Что ж, перед таким заманчивым предложением я вряд ли смогу устоять, – насмешливо сказала она. – Завтра после обеда я пришлю к «Хендриксу» лимузин. Как насчет четырёх часов? Вот и отлично. Тогда до встречи. Экран погас. Некоторое время он молча смотрел на него, затем, отключив телефон, повернулся в кресле лицом к окну. – Она действует на меня возбуждающе, – сказал он. – Да, и на меня тоже. Конечно же. – Очень смешно. – Стараюсь. Встав, я направился за бутылкой виски. Проходя через комнату, я увидел в зеркале у кровати своё отражение. Если оболочка Райкера производила впечатление человека, привыкшего очертя голову бросаться навстречу напастям, которые предлагала ему жизнь, то человек в зеркале выглядел так, словно обладал умением аккуратно проскальзывать мимо невзгод и с насмешкой наблюдать, как коварная судьба, обманувшись в очередной раз, неуклюже падает на землю лицом вниз. Своими движениями, плавности и экономичной лёгкости которых позавидовала бы Анчана Саломао, он напоминал крупную кошку. Густые иссиня-чёрные волосы ниспадали плавными волнами на обманчиво покатые плечи, а изящные раскосые глаза смотрели на мир с мягкой беззаботностью, говорившей о том, что в нашей вселенной жить хорошо. Я провёл в оболочке технически оборудованного ниндзя лишь несколько часов – если точно, семь часов и сорок две минуты, согласно часовому дисплею, вживленному в левый верхний угол поля зрения, – но никаких побочных последствий загрузки не было. Я взял бутылку виски изящной смуглой рукой художника, и эта простая демонстрация полного единства мышц и костей озарила меня радостью. Нейрохимическая система «Хумало» постоянно мерцала на грани восприятия, славно расхваливая мириады поступков, которые может в любой момент совершить это тело. Даже когда я служил в Корпусе чрезвычайных посланников, мне не доводилось носить ничего подобного. Вспомнив слова Карнажа, я мысленно покачал головой. Если чиновники ООН думают, что им удастся установить десятилетнее эмбарго на поставку в колонии вот этого, то они живут в другом измерении. – Не знаю, как ты, – сказал он, – но у меня от неё мурашки по коже бегут, твою мать. – Это ты мне говоришь? Наполнив стакан, я предложил бутылку ему. Он покачал головой. Вернувшись к подоконнику, я снова уселся на него, прислонившись спиной к стеклу. – Как только Кадмин мог выносить такое? Ортега говорит, он постоянно работал в паре с самим собой. – Полагаю, со временем к этому привыкаешь. К тому же Кадмин был сумасшедшим. – О, а мы, значит, в своём уме? Я пожал плечами. – У нас нет выбора. Если только не брать в расчет то, что можно просто развернуться и уйти. Неужели так было бы лучше? – Лучше? Ты не забыл, что именно тебе предстоит иметь дело с Кавахарой. А мне придётся стать шлюхой. Кстати, по-моему, Ортега не в восторге от этого. Я хочу сказать, она и в прошлый раз была смущена, но сейчас… – Ты говоришь, она была смущена! А что, по-твоему, должен чувствовать я? – Идиот, я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Я – это ты. – Неужели? – Глотнув виски, я махнул стаканом. – Как ты думаешь, сколько пройдёт времени, прежде чем мы с тобой перестанем быть одним и тем же человеком? Он пожал плечами. – Человек – это то, что он помнит. На настоящий момент наше восприятие окружающего мира различается лишь последними семью или восемью часами. Пока что разница совсем небольшая, ты не находишь?