Я очнулся от призыва к намазу, звучавшего где-то поблизости. Мелодичный голос муэдзина приобрел в многочисленных глотках громкоговорителей у мечети зловещие металлические нотки. Последний раз я слышал эти звуки в небе над Зихикком на Шарии, и вслед за ними воздух сразу же наполнился пронзительным воем авиационных бомб, несущих смерть. Сквозь ажурную решётку проникали лучи света. В паху чувствовалось неприятное вздутие. Усевшись на деревянном полу, я оглядел себя. Меня загрузили в женское тело, молодое, лет двадцати, не больше, с блестящей кожей медного цвета и тяжёлым колоколом чёрных волос. Я поднёс к жирным, висящим сосульками волосам руки, похоже, у меня скоро должны были начаться месячные. Тело казалось грязным на ощупь, и я почему-то понял, что эта оболочка давно не мылась. На мне была грубая рубашка цвета хаки, на несколько размеров больше, чем нужно, и больше ничего. Набухшая грудь болезненно реагировала на малейшее прикосновение. Я был босиком. Встав, я подошел к окну. Не застеклено. Окно находилось под самым потолком, и мне пришлось подтянуться на прутьях решетки, чтобы выглянуть. Вокруг простиралась залитая солнцем равнина убогих черепичных крыш, над которыми, словно деревья, высились покосившиеся антенны-рецепторы и допотопные спутниковые тарелки. Слева в небо врезалась рощица минаретов, а за ней взмывающий воздушный корабль оставлял белый реактивный след. Проникающий в окно воздух был жарким и влажным. Мои руки заныли от напряжения, поэтому я опустился назад на пол и зашлёпал босиком к двери. Как и следовало ожидать, она оказалась запертой. Муэдзин умолк. Виртуальность. Те, в чьи руки я попал, заглянули ко мне в память и вытащили вот это. На Шарии я повидал самые страшные картины человеческого страдания. А в программном обеспечении для ведения допросов тема шарианской религиозной полиции пользовалась такой же популярностью, как и Ангина Чандра в порнографических боевиках. И вот сейчас меня поместили на жёстокую виртуальную Шарию, загрузив в женскую оболочку. Как-то раз Сара, напившись почти до бесчувствия, сказала: «Такеси, женщины – это особый вид. Тут не может быть двух мнений. Мужчина – просто мутация, имеющая больше мускулов и вдвое меньше нервов. Машина, умеющая только драться и трахаться». Мой личный опыт перекрестнополой загрузки подтверждал эту теорию. Быть женщиной – испытание чувств, невыносимое для мужчины. Осязание, прикосновение значат гораздо больше, это целый канал связи с окружающим миром, который мужская плоть инстинктивно стремится наглухо закрыть. Для мужчины кожа – защитный барьер. Для женщины – орган общения. В этом есть свои недостатки. Возможно, именно поэтому у женщин болевой порог гораздо выше, чем у мужчин. Однако раз в месяц менструальный цикл низвергает женщин на самое дно. Нейрохимии у меня не было. Я проверил. Ни боевой подготовки, ни рефлекса агрессии. Ничего. На молодой коже не было даже мозолей. Дверь с грохотом распахнулась, и я подскочил от неожиданности. Меня прошиб холодный пот. В комнату вошли двое бородатых мужчин с чёрными горящими глазами. Оба из-за жары были одеты в свободные льняные балахоны. Один держал в руках рулон клейкой ленты, другой – небольшую газовую горелку. Я бросился на них лишь для того, чтобы перебороть леденящую душу панику и попытаться унять чувство полной беспомощности. Мужчина с рулоном клейкой ленты без труда отбил мои слабые руки и наотмашь ударил по лицу. Я повалился на пол. Застыл, ощупывая языком онемевшую скулу, чувствуя во рту кислый привкус крови. Один из бородачей дёрнул меня за руку, поднимая на ноги. Я словно в тумане увидел лицо другого, того, кто нанес удар, и попытался сосредоточить на нём взгляд. – Итак, – сказал он, – приступим к делу. Я выбросил вперед свободную руку, пробуя выцарапать ему глаза. Подготовка чрезвычайных посланников сделала движения быстрыми, позволила ногтям стремительно выпрыгнуть в сторону цели, но точности мне не хватило. Я промахнулся. Всё же два ногтя впились бородачу в щеку, оставляя кровавые полосы. Вскрикнув, он отскочил назад. – Ах ты мерзкая сучка! – выругался он, ощупав рукой щёку и увидев на ладони следы крови. – О, пожалуйста, не надо, – с трудом выдавил я, двигая неонемевшей стороной скулы. – Неужели вы собираетесь придерживаться этого глупого сценария? Лишь потому, что на мне надето вот это… Я испуганно осёкся. Лицо бородача расплылось в довольной ухмылке. – Значит, ты не Ирена Элиотт, – заявил он. – Что ж, начинаем делать успехи. На этот раз он ударил меня под ребра: перехватило дыхание и лёгкие парализовало. Я беспомощно перевесился через его руку, словно упавшее с вешалки пальто, а затем сполз на пол, пытаясь сделать вдох. Мне удалось испустить лишь сдавленный хрип. Я корчился на полу, а где-то высоко надо мной бородач забрал у напарника клейкую ленту и отмотал кусок длиной четверть метра. Лента издала омерзительный треск, напоминающий звук отдираемой от плоти кожи. Оторвав кусок зубами, бородач присел на корточки и прилепил моё правое запястье к полу. Я стал извиваться и дёргаться, словно лягушка под действием гальванического разряда. Бородачу потребовалось какое-то время, чтобы поймать вторую руку и повторить процесс. Появилось непреодолимое желание кричать, к которому я не имел никакого отношения. Я его подавил. Бесполезно. Лучше сберечь силы. Жёсткий пол неуютно давил на нежную кожу локтей. Услышав скрежет, я повернул голову. Второй бородач придвинул из дальнего конца комнаты два табурета. Пока тот, что бил меня, раздвигал мои ноги и приклеивал их лентой к полу, второй, внимательный зритель, уселся на табурет, достал пачку сигарет и вытряс одну. Широко усмехнувшись, он сунул сигарету в рот и взял газовую горелку. Его напарник отошёл в сторону, наслаждаясь проделанной работой. Первый бородач предложил ему пачку. Тот отказался. Пожав плечами, курильщик зажёг горелку и склонил голову, прикуривая. – Ты расскажешь нам, – начал он, размахивая сигаретой и оставляя в воздухе дымный след, – всё, что тебе известно о «Закутке Джерри» и Элизабет Элиотт. В тишине комнаты негромко шипела и потрескивала горелка. В окно проникал солнечный свет, принося с собой бесконечно тихие звуки многолюдного города. Крик все продолжается и продолжается, становится громче и пронзительнее, выходя за границы того, что я считал возможным для человека, разрывая мой слух. Красные подтёки застилают взор. Инненининненининненин… Шатаясь, ко мне приближается Джимми де Сото. «Санджет» куда-то пропал, руки прижаты к окровавленному лицу. Вопли исходят от качающейся фигуры, и сперва кажется, что их издает аварийная система оповещения. Я машинально проверяю показания наплечного датчика, затем сквозь агонизирующий крик прорывается полуразличимый обрывок слова, и я понимаю, что это Джимми. Он стоит, выпрямившись во весь рост, прекрасная мишень для снайпера даже в хаосе бомбардировки. Я бросаюсь вперед, сбиваю Джимми с ног и тащу под прикрытие обвалившейся стены. Переворачиваю на спину, чтобы узнать, что с его лицом, а он продолжает кричать. С огромным усилием я отрываю его руки от лица, и в полумраке на меня таращится пустая левая глазница. Пальцы Джимми испачканы липкой слизью раздавленного глазного яблока. – Джимми! ДЖИММИ! В чем дело, мать твою… Раздирающий душу крик не затихает. Мне приходится приложить все силы, чтобы не дать Джимми вырвать уцелевший правый глаз, дико вращающийся в глазнице. Постепенно до меня доходит, в чем дело, и спина покрывается холодным потом. Вирусная атака. Оставив Джимми в покое, я оборачиваюсь к нашим и ору что есть мочи: – Санитара! Санитара! Поражена память полушарий! Вирусная атака! И мир проваливается, пока мой голос разносится эхом по побережью Инненина. Через какое-то время тебя оставляют в покое, истерзанного и израненного. Так бывает всегда. Это дает время подумать о том, что с тобой уже сделали и, что гораздо важнее, ещё не сделали. Лихорадочный бред, наполненный картинами того, что ждёт впереди, является почти таким же действенным орудием в руках мучителей, как острые ножи и раскалённое железо. Услышав шаги, возвещающие о возвращении, ты извергаешь те немногие остатки рвоты, что ещё сохранились в желудке. Представьте снимок крупного города, сделанный со спутника, в масштабе 1:10 000, разбитый на квадраты. Он займет почти всю стену комнаты, так что отойдите подальше. Некоторые очевидные вещи вы сможете определить с первого взгляда. Этот город строился по единому плану или разрастался стихийно, столетиями приспосабливаясь к меняющейся жизни? Был ли он когда-либо укреплён? Есть ли в нем морской порт? Приглядевшись внимательнее, можно определить гораздо больше подробностей. Где проходят главные транспортные артерии, есть ли в городе межпланетный космодром, где разбиты парки и скверы. Если вы опытный картограф, возможно, вам удастся определить основные пути перемещения жителей. Где излюбленные места отдыха горожан, на каких магистралях больше всего заторов, бомбардировали ли город и как давно, не было ли в нём крупных беспорядков. Но есть вещи, которые определить по такому снимку невозможно. Как ни увеличивай масштаб изображения, как подробно ни изображай детали, никто никогда не сможет определить: поднимается или опускается кривая уровня преступности или когда жители города ложатся спать. Никакой снимок не позволит узнать, собирается ли мэр сносить квартал старой застройки, коррумпирована ли полиция и какие странные события происходят в доме номер пятьдесят один по Ангельской набережной. И не важно, что есть возможность разбить мозаику на отдельные клетки, перенести их в другое место и собрать общую картину там. Некоторые вещи можно узнать, лишь попав в город и пообщавшись с жителями. Оцифровка и хранение человеческого сознания не отправили в отставку искусство допроса. Оно вернулось к основам. Оцифрованное сознание – это лишь снимок. Передающий мысли человеческого индивидуума в той же мере, в какой снимок со спутника передает жизнь города. По модели Эллиса психохирург определяет основные психические травмы и намечает основы лечения, но для исцеления больного ему придётся генерировать виртуальное окружение и погружаться туда вместе с пациентом. Те, кто ведет допросы, решают гораздо более специфические задачи, и поэтому им приходится труднее. Однако что оцифрованное хранение действительно дало, так это возможность замучить человека пытками до смерти, а затем начать всё сначала. С появлением этой возможности вышли из моды допросы с применением гипноза и психотропных препаратов. Слишком просто обеспечить необходимыми химической и психологической защитой тех, чья профессия связана с риском допросов. Но на свете нет защитных средств, которые могли бы подготовить к тому, что тебе сожгут дотла ноги. Вырвут ногти. Будут гасить сигареты о грудь. Будут засовывать раскалённое железо во влагалище. Нельзя подготовить к боли. К унижению. К истязаниям тела. Обучение основам психодинамики и целостности личности Введение В условиях крайнего стресса человеческий рассудок способен на кое-что любопытное. Галлюцинации, уход в себя, бегство от действительности. Здесь, в Корпусе чрезвычайных посланников, вас научат пользоваться всем этим. Причём это будет не слепая реакция на неблагоприятные факторы, а сознательные ходы в игре. Раскалённый докрасна металл погружается в тело, прожигая кожу, словно полиэтилен. Боль невыносимая, но гораздо страшнее наблюдать за происходящим. Твой собственный крик, которому ты ещё совсем недавно не мог поверить, теперь стал привычен слуху. Ты понимаешь, что этим не остановить мучителей, но всё равно кричишь, умоляешь… – Это какая-то игра, приятель, мать твою? Мёртвый Джимми де Сото ухмыляется, глядя на меня. Вокруг нас по-прежнему Инненин, хотя этого не может быть. Джимми все ещё кричал, когда его забирали санитары. В действительности… Его лицо резко меняется, становится строгим. – Лучше не трогай действительность, в ней для тебя ничего нет. Оставайся отстранённым. Твоей оболочке уже причинены необратимые органические повреждения? Я морщусь. – Ноги. Девчонка больше никогда не сможет ходить. – Ублюдки, мать их, – рассеянно замечает Джимми. – Почему бы нам просто не сказать им, что они хотят узнать? – Нам не известно, что они хотят узнать. Им что-то нужно от этого типа, Райкера. – От Райкера? Кто это такой, твою мать? – Понятия не имею. Джимми пожимает плечами. – Тогда вываливай всё про Банкрофта. Или ты до сих пор чувствуешь себя связанным словом? – Мне кажется, я уже и так всё вывалил. Только они не купились на признания. Они хотят услышать не это. Дружище, это любители, мать их. Мясники. – А ты продолжай вопить. Рано или поздно тебе поверят.