Алине хотелось позвать на помощь только Никиту, вернуть его, упросить. Но именно он и не должен видеть ее такой. Она прислушалась к своему организму. По факту никаких страшных симптомов. Был приступ тошноты, он прошел. Ничего не болит, не ноет, не давит. Кроме… Вот понять бы, в чем дело. До того как поехала в гости, она мучилась апатией-отвращением, привезла оттуда что-то вроде страха. Может, это тень их ненависти к ней? Алина взяла телефон трясущимися руками. Набрала телефон Иры. Не то чтобы она так сильно доверяла разуму подруги, просто не боялась ей во всем признаваться, не старалась с ней выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Ира — простая, доверчивая, в ее мозгу нет скрытых мест для осуждения и даже обсуждения. Она все воспринимает именно так, как ей говоришь. Голос у нее был сонный. — Ты спала? — для приличия спросила Алина. — Извини, но мне нужно у тебя спросить. — Уже не сплю, — зевнула Ира. — Спрашивай. — Ты веришь в сглаз? Ну, в такое проклятие вслед человеку, такое желание ему зла, чтобы это сразу получилось? — Что получилось? — Человеку сразу стало плохо! — Какому? — Так, соберись. Я объясню по порядку. Мы с Никитой были в гостях у его детей. Я там не очень хорошо поговорила с его дочерью. Не ругалась, наоборот, хвалила, но намекнула на ее недостатки. Мне показалось, что она разозлилась. Мы приехали, и мне сразу стало плохо. Тошнота, рвотные спазмы, паника. — Никита с тобой? — Нет, поехал к себе. — Если сильное отравление, вызывай «Скорую». — Да это вообще не отравление. Я там ничего не ела. Немного вина, кусочек манго. Это все. И отравления настоящего нет, есть то, о чем я сказала. Ты помнишь? Знаешь случаи сглаза? Ира добросовестно задумалась. Затем начала рассуждать вслух: — Ну, о том, что все это бред, бабские забобоны, ты знаешь. А на самом деле бывает. По крайней мере мне несколько раз рассказывали. Вот примерно как у тебя. Плохо на ровном месте, после ссоры, скандала. Но я все-таки думаю, что ты немного траванулась. Манго, тропики, инфекция, мало что. Съела мало, потому не сильное отравление. Ты бы у Никиты спросила, может, и с ним такое. Аль, я засыпаю, все, падаю. Будет совсем худо, звони долго. Я приеду. Это была неплохая мысль — узнать у Никиты, все ли с ним в порядке. Это повод. Алине было уже понятно: она не просто не может оставаться одна в эту ночь. Ей нужна его близость, тепло, просто, чтобы уснуть рядом. Посмотрела на часы. Господи, сколько времени уже прошло. Два часа ночи. Она набрала номер Никиты: вне доступа. Он часто отключает телефон на ночь. Алина почистила зубы, умылась, даже немного заново подкрасилась. Натянула джинсы, свитер и сняла с ключницы ключ от квартиры Никиты. Они, кажется, никогда не пользовались ключами от квартир друг друга, но обменялись ими по соглашению на случай непредвиденных обстоятельств. Вот как раз оно. В машине Алина сразу отмела мысль о том, чтобы сначала позвонить в дверь. Нет, она не станет будить его и пугать ненормальным ночным звонком. Она очень тихо откроет, разденется, на цыпочках дойдет до его кровати и просто ляжет рядом. Даже не дотронется. А когда он проснется… Да, есть у Алины надежда, что он удивится, но обрадуется. Что он сам может не знать, как ему это будет приятно. И окажется, что она преодолела болото и мрак своей апатии. Что это был знак: она тонула, чтобы на дне выловить золотое зерно истины. Возможно, так и происходят самые незаметные и самые великие перемены судьбы. Алина поднялась на третий этаж. Там одна квартира — Никиты. Ключ повернулся мягко, тяжелая дверь сразу открылась: у Никиты нет внутренних запоров. В холле было темно. Где-то в глубине квартиры горели боковые светильники, которые он оставляет на ночь. Алина прошла до вешалки, зажгла маленькое бра рядом, положила на тумбочку сумку и сняла туфли. В это время открылась дверь ванной, и в ярком свете оттуда на белые плиты коридора ступила босыми ногами обнаженная женщина. Именно такая, какой ни Алина, ни Стелла, не являются. Упругая грудь, тонкая талия, нежные бедра… И лицо в облаке спутанных светлых волос: большие перепуганные глаза, открытые от ужаса полные губы. Страшное в своем соблазне лицо. Они смотрели друг на друга, наверное, пару секунд. А затем Алина на автомате вдруг схватила телефон и нажала съемку. Фото, видео. Зачем? Ни за чем. У нее был только телефон. Хорошо, что у нее не было пистолета, а то бы нажала на курок. Так она и вылетела из дома: в одной руке сумка и телефон, в другой — туфли. Как-то оказалась в своей квартире. За окном уже серело утро. Алина бросилась к ноутбуку, загрузила снимок и отправила рассылкой всем своим контактам электронной почты. Позвонила Ирке: — Проснись, посмотри почту. Это любовница моего мужа. Я только что оттуда. — Сейчас… Аля! Что ты натворила! Ты же послала всем. Я смотрю и в шоке: в списке адресатов он сам, твоя мать, его дочь, все наши… Аля, там директриса! Ты с ума сошла? Это последнее, что Алина запомнила до глубокого провала, из которого ее вытащил собственный крик. Сначала ей на лицо и грудь опустилось большое, мокрое и очень холодное полотенце, потом она, отбиваясь и выбираясь из-под него, услышала собственный крик — вой, как будто со стороны: — Я прошу… Я прошу… Пожалуйста, я умоляю… — Алина, — добрался наконец до ее слуха громкий голос матери. — Алина, прекрати орать. Если ты сейчас не придешь в себя и не объяснишь нам хоть что-нибудь, — я срочно вызываю перевозку из неотложной психиатрической помощи. Да, Никита, я сделаю это. Мы несколько часов ведем себя так же нелепо, как она. Алина разлепила опухшие веки, свет скальпелем вонзился в ее воспаленные глаза, резкая боль вернула сознание, а с ним страх. Рядом с ее кроватью стояли мать и Никита. За ними у стенки — Ира, она смотрит с ужасом, прижав ладонь ко рту. — Мама, не делай этого, — прохрипела Алина. — Ты же знаешь, мне не нужна такая помощь. Ты лучше других это знаешь. — А что тебе нужно? Ты без конца кричишь: «Прошу, умоляю». О чем, Алина? — Не знаю. Наверное, чтобы мне помог папа. — В чем именно тебе нужна помощь? — Унять боль. Ты такое не поймешь, мама. — Тебе явно лучше, раз ты сразу… — Вера Васильевна, — решительно прервал ее Никита. — Этот допрос и выяснения сейчас неуместны. Пожалуйста, прекратите. Вам с Ирой лучше пойти сейчас на кухню и приготовить Алине чай, что-то из еды. Возможно, она хочет что-то мне сказать. Когда они остались одни, Никита сел на краешек кровати, осторожно коснулся руки Алины и произнес тихо, медленно, как будто на самом деле говорил с буйным сумасшедшим или с переставшим соображать от потрясения ребенком: — Я так сказал, чтобы они вышли. Тебе сейчас ничего не нужно мне говорить. Давай я попробую что-то предложить сам. Ты готова послушать? Просто кивни. Хорошо. Я очень виноват перед тобой. И речь не об этой ночи. Я выбрал тебя в жены сознательно, как разумного, интеллигентного человека. Но мой опыт первого брака был кошмарным: мне пришлось защищать детей от выходок непредсказуемой, алчной матери, которая после развода постоянно возникала с чудовищными претензиями, всякий раз с новым мужем. Ты согласилась подписать мой вариант брачного договора, основанного исключительно на недоверии, и тем сняла главные сомнения: ты вышла за меня не по корысти. И вот теперь послушай меня внимательно. Мы поступим так: я вызову нотариуса, аннулируем этот договор, все мои завещания. Дальше я сделаю, как ты скажешь. Если хочешь, перепишу на тебя квартиру прямо сегодня. Деньги тоже. Дети поймут. Не поймут, их проблемы. Они выросли, пришли к своим возможностям. Ты согласна? Алина села, посмотрела на измученное и по-прежнему красивое лицо Никиты с горестным недоумением. Что же с ней на самом деле случилось: она слышит то, чего он еще не сказал. Она именно об этом кричала «прошу-умоляю»: только не говори это. Мама с Ирой давно вернулись в комнату, Ира поставила на стол поднос с едой. Они обе стоят, открыв от изумления рты. Думают, конечно, о том, какая Алина умная и хитрая, как легко она всего добилась. Алина постаралась глубоко вдохнуть, чтобы воздух достал до сердца. — Говори, — сурово сказала она. — Я готова. — Хорошо. Я пытался с помощью всех этих пунктов, обязательств, сумм и метров не только упорядочить все дела и отношения, но исключить возможность любого проявления наших сильных, необузданных чувств. Наших с тобой. Я ничего не хотел знать о твоем протесте и ярости, о которых догадывался. Ты никогда не должна была узнать о моей единственной и окончательной страсти, которой у меня просто не могло быть. Но это случилось. У меня сейчас рвется сердце от сострадания к тебе, но я не хочу ничего и никого, кроме одной женщины. Ты увидела ее этой ночью. К счастью для нас обоих, потому что ложь все равно убила бы нас. Силы вернулись к Алине. Она встала, вышла в ванную, вернулась уже умытой и одетой. Ей удалось легко, не повышая голоса, не говоря лишних слов, выгнать их всех — Никиту, маму, Иру. Ему лишь сказала на прощание: «Не вздумай ничего менять в бумагах, я не подпишу. Дам только согласие на развод». Прошла неделя, Аля узнавала это по календарю. На работу не вышла: какой смысл, директриса наверняка ее уволила после той рассылки. Она отвечала на звонки, иначе они все явятся взламывать дверь, чтобы обнаружить ее хладный труп. Что-то ела, как-то спала, о чем-то думала. Когда ее гордая, высокомерная мама расплакалась в трубку, умоляя разрешить приехать, Алина согласилась. Открыла дверь, мама с трудом сдержала крик ужаса. Это была тень Алины, впервые за всю ее жизнь мама увидела торчащие ключицы, выпирающие скулы, тонкие беззащитные руки и ноги. И спокойный, уверенный, даже не взрослый, а окончательно созревший взгляд. — Не пугайся, мама. Я просто решила сесть на диету. Заодно. Перед тем как искать другую работу. А еда у меня есть, я по интернету заказываю. Сегодня специально для тебя торт «Трюфель» заказала. Они сели пить чай. Вера Васильевна хвалила торт. Она все говорила и говорила о прогнозе на лето, судорожно думая, как задать дочери вопрос: «Насколько все плохо?» Алина по своей новой привычке все сказала сама, не дожидаясь вопросов: — Мама, во-первых, забудь о том, что я будто бы тогда хотела себя убить. Я просто хотела, чтобы меня жалел папа. Мне это всегда было важно. А сейчас… Да, у меня была апатия, ничего не хотелось. Так вот: она прошла. И мне понадобилась моя жизнь, потому что в ней есть одна надежда. Одна, совсем маленькая, наверное, нереальная надежда. Но она моя. Поэтому я не одна. Мы с ней вдвоем. Много открытий сделали о себе участники этой драмы. Вера Васильевна никогда не думала, что сможет так жалеть, так уважать, так не узнавать и бояться родную дочь, о которой ничего не знала. Не думала, что вдруг пропадут ее собственные уверенность, оценки, диагнозы и приговоры. И слов не найдется. Слов такой любви и поддержки, чтобы Алина в них поверила. Только покойный муж знал бы, что сказать дочери. Только Никита мог бы найти такие слова, но он говорит их другой женщине.