– …Мое бедное сердце чуть не лопнуло от ужаса! Оно и сейчас всё трепещет! Костя посмотрел туда, где у Клубникиной трепещет сердце, и уже не мог отвести взгляда. – Надо на него подуть, тогда оно успокоится. Только прикажите, – шаловливо предложил «проказник». Маса пожаловался: – Эта пустая девица любила меня только за красоту. Теперь, когда пуля обезобразила мои черты, она на меня смотреть не хочет. Я к ней подошел, а она говорит: «Масик, ты конесьно герой, но от чебя пареным пахнет». И сморщила нос. А от моей раны брезгливо отвернулась! Меня перевязала добрая Регинина-сан. Она, кстати, еще очень ничего. И в хорошем теле… – Меня интересует, любит ли Клубникина деньги? – Она только о них и говорит. Что сколько стоит, да какую бы вещь она себе купила, если б получала больше жалованья. Она не говорит о деньгах, только когда делает любовь, но сразу после любви начинает просить подарки. Я был ранен, истекал кровью, а она от меня отвернулась! Почувствовав, что на нее смотрят, Клубникина оглянулась, сложила губы розочкой и послала Масе воздушный поцелуй. – Скажите ей, господин, что я не желаю ее больше знать! – Сейчас. Фандорин подошел к Симе, выразительно взглянул на Ловчилина, и тот моментально испарился. – Мадемуазель, – тихо спросил Эраст Петрович, – сколько вам платит хан Альтаирский? – Что? – пискнула Клубникина, замигав пушистыми ресницами. – Вы шпионите за Элизой, доносите обо всем ее мужу, подкладываете записки и прочее. Не смейте мне лгать, иначе я объявлю об этом всем, вслух. Вас выгонят с позором из т-труппы… Хорошо, исправлю вопрос. Меня не интересует сумма вознаграждения. Я должен знать, где я могу найти этого г-господина. – Помилуйте! Как можно?! – Глаза Симы наполнились чистыми, высококачественными слезами. – Элиза моя любимая подруга! Мы с ней как сестры! Фандорин дернул углом рта. – Считаю до т-трех. Раз, два… – Он снимает квартиру в доходном доме Абрикосова на Кузнецком, – быстро проговорила Клубникина, поморгала – слезы высохли. – Теперь вы меня не выдадите? Смотрите, вы обещали! – Давно вы у хана на жалованьи? – С Петербурга… Милый, родной! Не погубите! Ной Ноевич ославит меня на весь театральный мир! Меня не возьмут ни в одну приличную труппу! Поверьте, я умею быть благодарной! Она часто задышала, придвинувшись к Эрасту Петровичу. Он покосился в ее декольте и, поморщившись, отодвинулся. По лицу Симы снова, все с той же фантастической легкостью полились слезы. – Не смотрите на меня с таким презрением! Это невыносимо! Я наложу на себя руки! – Не выбивайтесь из амплуа субретки, м-мадемуазель. Он слегка поклонился и быстро пошел к выходу. Только поманил за собой Масу. О любви и браке Прежде всех прочих дел нужно было отвезти японца к специалисту по мозговым травмам. То, что Масу покачивало из стороны в сторону, а также зеленоватый оттенок его лица вызывали у Эраста Петровича беспокойство. Подозрительна была и необычная словоохотливость. По опыту Фандорин знал: если японец без умолку болтает, значит, скрывает паршивое самочувствие. По дороге на Девичье Поле контуженный говорил уже не о Симе и непостоянных женщинах, а о себе и героических мужчинах. Началось с того, что Фандорин извинился за свой неудачный прыжок и похвалил помощника за проявленную расторопность. – Да, – важно отвечал Маса. – Я герой. Эраст Петрович сдержанно заметил: – Очень возможно. Но решать, герой ты или нет, предоставь другим. – Ошибаетесь, господин. Всякий мужчина сам решает, герой он или нет. Нужно сделать выбор и потом уже ему не изменять. Мужчина, который сначала решил быть героем, но потом раздумал, являет собой жалкое зрелище. А мужчина, который посередине жизни вдруг перешел из негероев в герои, рискует испортить себе карму. Приподняв на лоб автомобильные очки, Эраст Петрович с тревогой покосился на пассажира – не бредит ли. – А попонятней? – Мужчина-герой посвящает свою жизнь служению какой-нибудь идее. Чему или кому он при этом служит – неважно. У героя могут быть жена и дети, но лучше обойтись без этого. Печальна участь женщины, связавшей свою судьбу с героем. Еще жальче детей. Страшно расти, чувствуя, что отец всегда готов тобою пожертвовать ради своего служения. – Маса горько вздохнул. – Другое дело, если ты негерой. Такой мужчина выбирает семью и служит ей. Геройствовать ему нельзя. Это все равно что самурай предаст своего сюзерена ради того, чтобы покрасоваться перед публикой. Фандорин внимал с интересом. Масины философствования иногда бывали любопытны. – Чему же служишь ты? Японец поглядел на него с обидой и изумлением. – Вы еще спрашиваете? Тридцать три года назад я выбрал вас, господин. Один раз и на всю жизнь. Женщины иногда – довольно часто – скрашивают мое существование, но я не обещаю им многого и никогда не связываюсь с теми, кто ожидает от меня верности. У меня уже есть кому служить, отвечаю им я. И стало Эрасту Петровичу стыдно. Он сконфуженно закашлялся, чтобы прочистить возникший в горле ком. Маса увидел, что его господин смущен, но причину понял неправильно. – Вы себя казните за любовь к Элизе-сан? Напрасно. Мое правило к вам не относится. Если вы желаете любить женщину всей душой и чувствуете, что это не мешает вашему служению, так на здоровье. – А… а в чем, по-твоему, мое служение? – осторожно спросил Фандорин, вспомнив, что всего четверть часа назад размышлял о «стерегущих дом». Японец беспечно пожал плечами: – Понятия не имею. Мне все равно. Достаточно, что у вас есть какая-то идея и вы ей служите. А моя идея – вы, и я служу вам. Всё очень просто и гармонично. Конечно, любить всей душой – очень большой риск. Но, если вам угодно знать мнение человека, хорошо разбирающегося в женщинах, такая, как Элиза-сан, подошла бы нам лучше всего. – Нам? Эраст Петрович сурово посмотрел на японца, но взгляд Масы был открыт и ясен. И сразу же стало очевидно, со всей определенностью, что у японца никогда и ничего с Элизой не было, не могло быть. Лишь в помрачении рассудка мог Фандорин вообразить, будто Маса способен относиться к избраннице своего господина как к обыкновенной женщине. – Вы ведь не хотите, чтобы между нами влезла ревнивая жена, которая возненавидит меня за то, что нас с вами многое связывает? Всякая нормальная супруга так бы и поступила. Но актриса – дело иное. У нее кроме мужа есть театр. Ей не нужно сто процентов ваших акций, ей довольно сорока девяти. Автомобиль, подпрыгнув на трамвайных путях, пересек Садовое кольцо. – Ты всерьез собрался меня женить? – спросил Фандорин, переходя на русский. – Но з-зачем? – Сьтоб быри дзети, и я их учир. Сын, – уточнил Маса, подумав. – Девотьку я вряд ри смогу научить чему-то хоросему. – И чему ты стал бы учить моего сына? – Самому гравному. Чему его не смозете научить вы, господзин. – Интересно! Это чему же я не смогу научить своего сына? – Быть сясторивым. Ужасно удивленный, Фандорин не сразу нашелся, что сказать. Он никогда не думал, что его жизнь со стороны может казаться несчастливой. Разве счастье – не отсутствие несчастья? Разве наслаждение – не отсутствие страдания? – На свете счастья нет, но есть покой и воля, – вспомнил он заветную формулу, всегда ему очень нравившуюся. Маса подумал-подумал, не согласился: – Это ошибочное рассуждение, сделанное человеком, который боится быть счастливым, – вновь перешел он на свой родной язык. – Пожалуй, это единственное, чего вы боитесь, господин. Снисходительность его тона взбесила Фандорина. – Пошел ты к черту, философ доморощенный! Это строка из Пушкина, а поэт всегда прав! – Пусикин? Ооо! Маса сделал почтительное лицо и даже поклонился. Он уважал мнение авторитетов. В приемном покое университетской клиники, когда японца уводили на обследование, он вдруг посмотрел на Эраста Петровича своими маленькими проницательными глазками. – Господин, я вижу по вашему лицу, что вы снова отправляетесь на дело без меня. Прошу вас, не наказывайте меня так. У меня шумит в ушах и немножко путаются мысли, но это не имеет значения. Думать будете вы, я буду только действовать. Для истинного самурая контуженная башка – пустяки. Фандорин подтолкнул его в спину.