Извозчик обернулся и, должно быть, мигом определил, что перед ним птица небольшой важности (как известно, лихачи на этот счет психологи), а поскольку был вдвое шире агрессора, вырвал у него палку, переломил ее пополам и схватил обрызганного за грудки, да занес здоровенный кулак. Все-таки полвека без крепостного рабства до некоторой степени размыли границы между сословиями, отрешенно подумал Эраст Петрович. Представитель низшего класса в 1911 году уже не позволяет господину в шляпе безнаказанно чинить над собою расправу. Господин в шляпе задергался, пытаясь вырваться, повернулся в профиль и оказался знакомым – то был актер на амплуа злодеев и интриганов Антон Иванович Мефистов. Фандорин счел своим долгом вмешаться. – Эй, бляха 38–12! – закричал он, перебегая улицу. – Руки не распускать! Сам виноват! «Психологу» довольно было одного взгляда, чтобы понять: а вот этому человеку перечить не надо. Извозчик выпустил Мефистова и сказал, проявив похвальное намерение бороться за свои права цивилизованным образом: – А я его к мировому! Ишь, палкой драться! Нет такого обычая! – Это п-правильно, – одобрил Эраст Петрович. – Его оштрафуют за побои, а тебя за испорченное платье и сломанную трость. Сочтетесь. Извозчик поглядел на брюки Антона Ивановича, что-то прикинул, крякнул и хлестнул свою лошадку. – Здравствуйте, господин Мефистов, – поздоровался тогда Фандорин с бледным «злодеем». Тот воскликнул, грозя кулаком вслед коляске: – Скот! Пролетарий! Если бы не вы, я бы ему всю морду расквасил… Впрочем, спасибо, что вмешались. Здравствуйте. Он вытирал платком одежду, костлявая физиономия дергалась от злости. – Помяните мое слово, если Россия от чего-то погибнет, то исключительно от хамства! Хам на хаме сидит и хамом погоняет! Сверху донизу сплошные хамы! Впрочем, он довольно быстро успокоился – все-таки актер, существо с чувствами бурными, но неглубокими. – Давно вас не видно, Фандорин. – Оглядел Эраста Петровича получше, впавшие глазки блеснули любопытством. – Эк вы подурнели. Стали на человека похожи, а то были как картинка из дамского журнала. Болеете, что ли? Ваш японец не говорил. – Болел немного. Теперь почти з-здоров. Встреча была Фандорину неприятна. Он коснулся пальцами цилиндра, собираясь откланяться, однако актер схватил его за рукав. – Слыхали наши новости? Скандал! Порнография! – Ящероподобное лицо просияло счастьем. – Красотка-то наша, недотрога, принцесса египетская как осрамилась! Я об Элизе Альтаирской, если вы не поняли. Но Фандорин его отлично понял. Понял он и то, что случайная встреча произошла неспроста. Сейчас он узнает нечто важное, и это, возможно, ускорит выздоровление. Однако грубость в ее адрес спускать было нельзя. – Отчего вы так злобно отзываетесь о госпоже Альтаирской-Луантэн? – неприязненно спросил он. – Оттого что я терпеть не могу красоток и всяческих красивостей, – объяснил Мефистов с большой охотой. – Один некрасивый писатель сказал глупые слова, которые всякие болваны без конца повторяют: «Красота спасет мир». Брехня-с! Не спасет, а погубит! В вашей пьеске об этом замечательно изложено. Настоящая красота не мозолит глаза, она сокрыта и доступна немногим избранным. Профану и хаму она не видна! Первое впечатление от мощного, новаторского произведения искусства – страх и отвращение толпы. Будь моя воля, на каждое смазливое личико я ставил бы огненное клеймо, чтоб оно не сияло своей конфетной миловидностью! Я бы перестроил пышные дворцы в конструкции из железа и бетона! Я бы вытряс заплесневелую чепуху из музеев и… – Не сомневаюсь, именно так бы вы и поступили, будь ваша воля, – перебил его Фандорин. – Однако что все-таки случилось с госпожой Альтаирской-Луантэн? Антон Иванович затрясся в беззвучном хохоте. – Застигута с обожателем в пикантнейшей позе! У себя в гостиничном номере! С гусарским корнетом Лимбахом, юным адонисом. Она почти без ничего, а любовник стоит на коленках, весь влез к ней прямо под рубашечку и знай нацеловывает. Говорю вам – порнографическая открытка! – Не верю, – глухо сказал Эраст Петрович. – Сам бы не поверил. Но гусар к ней не втихомолку проник – полгостиницы в любовном раже разнес. А непристойную сцену собственными глазами видели люди, которые выдумывать не станут: Штерн, Васька Простаков, Девяткин. Должно быть, черты Фандорина исказились. Во всяком случае Мефистов сказал: – Даже странно, что раньше вы казались мне слащавым красавчиком. У вас довольно интересная внешность, лицо римского патриция времен упадка империи. Только вот усы лишние. Я бы на вашем месте сбрил. – Антон Иванович показал в качестве образца на свою верхнюю губу. – А я вот после репетиции решил до гостиницы пешочком пройтись, развеяться. Не составите компанию? Можем заглянуть в буфет, выпить. – Благодарю. Занят, – сквозь зубы ответил Эраст Петрович. – А к нам в театр когда? Мы далеко продвинулись, вам будет интересно. Право, приходите на репетицию. – Непременно. Наконец чертов «интриган» оставил его в покое. Фандорин посмотрел на куски мефистовской палки, валяющиеся на тротуаре, и свою ни в чем не повинную тросточку из крепчайшего железного дерева тоже переломил надвое, а потом еще раз пополам. Еще и вспомнил идиотский комплимент по поводу своей внешности. Это у Федора Карамазова было «лицо римского патриция периода упадка»! Между прочим, согласно роману, отвратительному старому эротоману было примерно столько же лет, сколько мне, подумал он. И в тот же миг раскисшая воля встрепенулась, ожила, наполнила все его существо долгожданной силой. – Каленым железом, – сказал Фандорин вслух и сунул обломки трости в карман, чтоб не мусорить на тротуаре. Еще сказал: – С мальчишеством п-покончено. Судьба в лице развратной актриски, прыткого корнета и злоязыкого «злодея», вовремя подвернувшегося на пути, милосердно объединились, чтобы вернуть больному рассудок и покой. Кончено. На душе стало свободно, холодно, просторно. За завтраком, на следующий день, Фандорин читал накопившиеся газеты и впервые слушал болтовню Масы без раздражения. Японец, видимо, хотел рассказать о гадком инциденте с корнетом: он деликатно начал с рассуждения об особенном складе нравственности у куртизанок, гейш и актрис, но Эраст Петрович перевел беседу на поразительные события в Китае, где начиналась революция и зашатался трон маньчжурской династии Цин. Маса снова попробовал завести разговор о театре. – Я заеду туда сегодня. Позже, – сказал Фандорин, и японец умолк, очевидно, пытаясь понять перемену, произошедшую в господине. – Вы больше не любите ее, господин, – подумав, заключил он с всегдашней проницательностью. Эраст Петрович не удержался от язвительности: – Да. Можешь чувствовать себя совершенно свободным. Ничего на это не ответив, Маса вздохнул и призадумался. На Театральную площадь Фандорин подъехал к двум, рассчитывая попасть как раз к обеденному перерыву в репетиции. Он был спокоен и собран. Госпожа Луантэн вольна устраивать свою частную жизнь, как ей заблагорассудится, это ее дело. Однако прерванное из-за душевного недуга расследование следовало продолжить. Убийца должен быть найден. Не успел Фандорин выйти из своей «изотты», как к нему подскочил юркий человечек. – Сударь, – прошептал он, – имею билет на премьеру нового спектакля «Ковчега». Шикарная пьеса из азиатской жизни. Оригинальное название – «Две кометы в беззвездном небе». С невероятными фокусами и неслыханно откровенными сценами. Билеты в кассу еще не поступали, а у меня имеется. Пятнадцать рубликов в амфитеатре, тридцать пять в креслах. Потом будет дороже. Стало быть, название и тема пьесы секретом уже не являются и, более того, определен день премьеры. Ну, эти материи Эраста Петровича теперь не занимали. Черт бы с ней, с пьесой. Пока он шел до подъезда, барышники приставали к нему еще дважды. Торговля у них шла бойко. А в отдалении, на том же месте, что в прошлый раз, маячил предводитель спекулянтов с неизменным зеленым портфелем под мышкой. Он поглядывал в осеннее небо, постукивал по земле башмаком на толстой каучуковой подошве, рассеянно насвистывал, но при этом, кажется, успевал оглядывать все вокруг. Эраст Петрович поймал взгляд маленьких глазок, впившихся в него не то с любопытством, не то с подозрением. Бог знает, почему он вызвал у мутного типа с глиняной мордой столь живую реакцию. Вспомнил о пропуске в ложу? Ну и что с того? Впрочем, это не имело значения. За время, когда Фандорин здесь не появлялся, произошли некоторые изменения. Слева от входа висел большой фотографический портрет покойного Смарагдова – с горящей лампадой и грудой цветов, сваленной прямо на тротуар. Рядом две фотографии поменьше. Какие-то истерички, оказывается, наложили на себя руки в безутешной скорби по своему кумиру. Объявление в кокетливой траурной рамке извещало, что в малом зале «для узкого круга приглашенных» состоится «Вечер слез». Цены, разумеется, возвышенные. С другой стороны от подъезда Эраст Петрович увидел (сердце слегка сжалось) портрет премьерши в кимоно и с прической такасимада. «Г-ЖА АЛЬТАИРСКАЯ-ЛУАНТЭН В НОВОЙ РОЛИ ЯПОНСКОЙ ГЕЙШИ» – гласила броская надпись. Перед фотографией знаменитой артистки тоже лежали цветы, хоть и в меньшем количестве. Все-таки кольнуло, констатировал Фандорин и заколебался: не отложить ли визит на завтра? Кажется, рана затянулась недостаточно. Сзади остановилась пролетка. Звонкий голос крикнул: – Жди! Прозвенели шпоры, простучали каблуки. Рука в желтой перчатке поставила к портрету корзинку с фиалками. Тут Эраста Петровича кольнуло в грудь еще чувствительней. Он увидел корнета, которого пустил когда-то в ложу. Узнал его и Лимбах. – Каждый день ставлю! – Юное, свежее лицо осветилось восторженной улыбкой. – Считаю своим долгом. Вы тоже с цветами? Не признали меня? Мы на «Бедной Лизе» вместе были. Молча Эраст Петрович отвернулся, отошел в сторону, негодуя на бешеный стук сердца. Болен, все еще болен… Нужно было немного подождать, взять себя в руки. Благо оказался он прямо перед объявлением о новом спектакле. Стоит себе театрал, изучает афишу. Ничего особенного. Буквы пытаются быть похожими на иероглифы. Художник нарисовал какие-то нелепые фигурки, скорее китайского, нежели японского вида. Непонятно с какой стати увенчал всю композицию веткой сакуры, хотя в пьесе упоминается цветущая яблоня. Но это неважно. Главное, что не нарушено условие: вместо имени автора значатся лишь инициалы «Э. Ф.». Поскорей бы забыть этот постыдный эпизод, подумал Фандорин. И мысленно помолился русскому и японскому богу, а заодно музе Мельпомене, чтобы пьеса с треском провалилась, была выкинута из репертуара и навеки стерта из анналов театрального искусства. Сам того не желая, Эраст Петрович искоса поглядывал на своего счастливого соперника. Злился, страдал от унижения, но это было выше его сил. Мальчишка всё не уходил – к нему приблизился человек с портфелем, они о чем-то заговорили. Постепенно беседа приобрела оживленный характер. Собственно, глава барышников вел себя тихо и голоса не повышал, кричал главным образом корнет. Долетали обрывки фраз.