– Можно мне тогда что-нибудь съесть? – поинтересовалась Холли и сердито добавила: – Руби! – Руби, перестань, пожалуйста, лизать сестру, – со вздохом произнес Сэм. Клементина посмотрела наверх, стараясь не думать, каким образом простыня была прикреплена к потолку. Он не стал бы пришпиливать ее кнопками к натяжному потолку, верно? Да. Он разумный человек. Она взяла смычок и установила виолончель. Ноты стояли на пюпитре. Просматривая их вчера, она не обнаружила никаких сюрпризов. С Брамсом все будет хорошо. С Бетховеном тоже, если она убедительно сыграет вступление. «Дон Жуан», конечно, это сущее наказание, но ей просто нужно время. Она обрадовалась Малеру: пятая часть симфонии № 7. Может быть, сыграть сейчас Сэму Малера, пусть получит удовольствие и посчитает, что помог ей. Настраивая инструмент, она, как наяву, услышала голос Марианны, говорящий с немецким акцентом: «Первое впечатление имеет значение! Даже когда настраиваешь инструмент! Нужно настраивать быстро, негромко и спокойно». На нее внезапно нахлынула печаль о старой преподавательнице музыки, хотя та умерла уже десять лет назад. Клементина вспомнила тот случай, когда начала паниковать, потому что чересчур долго настраивала инструмент, и ей почудилось, что она ощущает нетерпение по ту сторону ширмы. Это было в Перте, и ей пришлось в жуткой обжигающей жаре нести идеально настроенную виолончель через прямоугольный двор, чтобы оказаться в ледяном концертном зале. Все прослушивания были для нее сущим кошмаром, но одно оказалось особенно травмирующим. Контролер попросил ее перед выходом на сцену снять туфли, чтобы высокие каблуки не цокали по сцене, выдавая ее пол. Он также предложил воздержаться от покашливания, что тоже могло выдать пол. Он был просто одержим этим. Идя по сцене, она поскользнулась, ведь на ногах у нее были чулки (черные чулки по сорокаградусной жаре!), и вскрикнула, разумеется женским голосом. К тому моменту, как она настроила виолончель, она была как квашня. Вся дрожа и покрываясь испариной, она думала только о том, сколько денег потратила на перелеты и гостиницу, чтобы попасть на это прослушивание, которое не пройдет. Боже правый, она ненавидела прослушивания! Если она получит эту работу, то никогда больше не пойдет на прослушивание. – Руби! Вернись! Не трогай! Простыня вдруг упала с потолка, и взору Клементины предстал сидящий на диване Сэм с Холли на коленях. Руби с виноватым видом смотрела на обоих, испугавшись того, что наделала. Вокруг нее вздымалась простыня. – Это сделал Веничек, – сказала Руби. – Веничек этого не делал! – возразила Холли. – Это ты сделала! – Ладно-ладно, – произнес Сэм. – Успокойтесь. – Он криво ухмыльнулся Клементине. – Мне в голову втемяшилась идея, что каждое воскресенье после завтрака мы будем устраивать шутливое прослушивание. Я подумал, будет весело и, может быть, даже… поможет, но вышло по-дурацки. Извини. Холли сползла с колен Сэма и натянула простыню себе на голову. Руби залезла внутрь, и они стали шептаться. – Совсем не по-дурацки, – сказала Клементина. Она вспомнила о своем бывшем бойфренде Дине – контрабасисте, который играет теперь в Нью-Йоркском филармоническом оркестре. Вспомнила, как играла перед ним, а он кричал: «Сле-е-дующий!» – и указывал на дверь, чтобы показать, что ее исполнение не на уровне, а она разражалась слезами. «Блин, достала уже эта твоя неуверенность в себе», – с зевком говорил Дин. Черт, ты был заносчивым придурком, Дин, и не так уж ты был хорош, приятель! – Пойду с девочками погулять, а ты сможешь поупражняться, – предложил Сэм. – Спасибо, – ответила Клементина. – Не надо меня благодарить. Не надо чувствовать себя благодарной. Серьезно. Убери с лица этот признательный взгляд. Она нарочно придала лицу пустое выражение, и Сэм рассмеялся, но она действительно была ему благодарна, и в этом состояла сложность, ибо она понимала, что это первый шаг на извилистом пути, в конце которого будет обида – беспричинная, но искренняя обида. И быть может, Сэм интуитивно чувствует это и упреждает ее благодарность. Такое случалось уже и раньше. Он понимал, каким образом прослушивание повлияет на их жизнь в следующие два с половиной месяца, когда она будет постепенно сходить с ума от волнения и желания выкроить драгоценное время для упражнений из плотного графика. И сколько времени бедный Сэм ни освобождал бы для нее, этого будет недостаточно, потому что ей фактически нужно, чтобы он с детьми на время перестал существовать. Ей нужно перейти в другое измерение, где она будет незамужней женщиной без детей. Поселиться в горном шале (с хорошей акустикой), жить и дышать только музыкой. Совершать прогулки. Медитировать. Хорошо питаться. Выполнять все эти упражнения по позитивной визуализации для молодых музыкантов. У нее возникло даже ужасное подозрение: если ей на самом деле пришлось бы это сделать, она не так уж сильно скучала бы по Сэму и детям. – Знаю, что, когда мне предстоит прослушивание, не так уж я мила, – сказала Клементина. – О чем ты говоришь? Перед прослушиванием ты восхитительна. Она сделала вид, что собирается пихнуть его в живот! – Заткнись! Он поймал ее за руку и, притянув к себе, обнял: – Мы справимся. – (Она вдохнула его запах. Он опять вымыл голову детским шампунем «Без слез». Волосы на его груди были мягкими и пышными, как пушок цыпленка.) – Прорвемся. Ей нравилось, что он говорит «мы». Он всегда это делал. А занимаясь ремонтом дома, в котором она не принимала никакого участия, стараясь лишь не мешать, он осматривал работу, вытирал запыленное, потное лицо и говорил: – У нас получится. Ему легко давалось доброжелательство. Ей же приходилось немного притворяться. – Ты хороший человек, Сэмюэль. Это была фраза из какого-то телевизионного шоу, которое они смотрели на днях, и она часто повторяла эту фразу. Спасибо, и я люблю тебя. – Я очень хороший человек, – согласился Сэм, отпуская ее. – Прекрасный человек. Возможно, великий. – Он смотрел, как под простыней шевелятся маленькие фигурки. – Ты видела Холли и Руби? – громко спросил он. – Я думал, они здесь, но теперь они куда-то пропали. – Не знаю. Где они могут быть? – Мы здесь! – пискнула Руби. – Ш-ш-ш! Холли очень серьезно относилась к подобным играм. – Послушай, когда нас приглашали на чай к Эрике? – спросил Сэм. – Может, стоит отказаться? – с надеждой произнес он. – И ты сможешь заниматься весь день. – Отменять нельзя. Эрика и Оливер хотят с нами увидеться. Она сказала, хочет что-то обсудить. – Звучит зловеще, – поморщился Сэм. – Они ведь не употребляли слов «возможность инвестирования», да? Помнишь, как Лорен с Дэвидом пригласили нас на ужин только для того, чтобы вовлечь в свой дурацкий бизнес по производству экологически безопасных мочалок или черт его знает чего? – Если Эрика с Оливером предложат нам возможность для инвестирования, мы воспользуемся ею. Определенно воспользуемся. – Хорошее дело, – нахмурившись, сказал Сэм. – Спорим, они хотят, чтобы мы примкнули к «шутливому забегу». – Он выделил эти слова, изобразив кавычки, как Холли. – В благотворительных целях. Так, чтобы мы чувствовали себя обязанными. – Мы их здорово затормозим, – сказала Клементина. – Да, пожалуй. Ты затормозишь. Я-то не подкачаю с моим спортивным складом. – Сэм вновь нахмурился и задумчиво поскреб щеку. – О Иисусе, а что, если они предложат путешествие с палатками? Скажут, что это полезно для детей. Полезно быть на воздухе. Эрика и Оливер сознательно не заводили детей, но тем не менее проявляли активный, даже собственнический интерес к Холли и Руби. Казалось, они осознанно выбрали систематический подход к жизни, чтобы быть гармоничными, самоактуализованными людьми: «Мы регулярно занимаемся физическими упражнениями, ходим в театр, читаем правильные книги, посещаем правильные выставки и проявляем искренний интерес к международной политике, социальным проблемам и очаровательным детям наших друзей». Так думать несправедливо. Пожалуй, чудовищно несправедливо. Их интерес к детям совсем не показушный, и Клементина понимала: причина тому, что они держат свою жизнь под столь жестким контролем, не имеет ничего общего с духом соперничества. – Может, они хотят оформить доверительную собственность на наших девочек? – сказал Сэм. Поразмыслив, он пожал плечами. – Я мог бы с этим примириться. Ведь я – мужик. – Не настолько они богаты, – рассмеялась Клементина. – Ты ведь не думаешь, что у кого-то из них есть какое-нибудь редкое генетическое заболевание, а? – спросил Сэм. – Представь себе, как паршиво мне было бы тогда. – Он поморщился. – В последний раз Оливер был какой-то тощий. – Они тощие из-за марафона, – рассеянно произнесла Клементина. – Уверена, в любом случае все будет нормально. Она все же испытывала легкую тревогу по поводу сегодняшнего визита, но дело было, видимо, в предстоящем прослушивании, которое уже начинало вносить в ее жизнь примесь страха. А сейчас бояться было нечего. Просто послеполуденный чай в прекрасный солнечный день. Глава 6 На краю парома стоял парнишка в мокром блестящем черном плаще, перекинув через руку кольцо толстой тяжелой веревки. Со своего места Сэм наблюдал за ним в окно. Паренек, прищурившись, старался разглядеть сквозь потоки дождя проступавшую из серого тумана пристань. Его молодое, гладкое лицо было покрыто дождевыми каплями. Паром сильно качало. Сэм вдыхал холодный соленый воздух. Парень взялся за петлю на конце веревки и высоко поднял ее, как ковбой, сидящий верхом на лошади. Потом бросил веревку, с первого раза накинув петлю на швартовую тумбу. После чего прыгнул с парома на пристань и сильно потянул за веревку, как будто таща паром к себе. На вид парнишке было не больше пятнадцати, но он без особых усилий причалил паром. Подал знак капитану и громко объявил пассажирам, ожидавшим входа с зонтами и в плащах: – Пристань «Круглая»! Затем он перебросил с парома на причал сходни; раздался громкий металлический лязг. Пассажиры заспешили на паром, сгибаясь и прижимаясь друг к другу, чтобы укрыться от дождя, а парень бесстрашно стоял во весь рост. Вот, посмотри, какая хорошая честная работа. Причаливать паромы. Сопровождать офисных работников на паромы и встречать их. Всего лишь парнишка, но по виду мужчина, не сгибаясь стоящий под дождем. Глядя на него, Сэм, в намокших брюках и рубашке в мелкую полоску, почувствовал себя слабым и рыхлым. Наверное, этому парнишке претила сама мысль об офисной работе. Он сказал бы: «Ни за что! Я бы чувствовал себя пойманной крысой». Крыса, дергающая за рычажок, чтобы достать сыр. Как в тех старых опытах. Вчера Сэм сидел за письменным столом, как пойманная крыса, снова и снова нажимая мизинцем на букву «р», а большим пальцем на пробел, пока монитор не заполнился непрерывным рядом «р р р р р р р». Он занимался этим минут двадцать. Может быть, даже полчаса. Точно сказать он не мог. Это было его самым большим вчерашним достижением на работе. Экран, заполненный буквами «р». Он наблюдал, как пассажиры с хмурыми лицами спешат на паром и отряхивают зонты. Парень, вероятно, даже не подозревал, что «белый воротничок» может целый день пробыть в офисе, ничем не занимаясь, то есть валяя дурака, и все же получать жалованье. Сэма прошиб холодный пот при мысли о том, как мало он успевает сделать на службе. Сегодня ему необходимо что-то сделать. Так больше продолжаться не может. Если он не сумеет сосредоточиться, то потеряет работу. У него еще не закончился испытательный срок. Его могут без труда уволить. В данный момент он выплывал за счет своей команды. У него в непосредственном подчинении четыре специалиста-технаря и около двадцати специалистов широкого профиля. Все они умнее его. Не он руководил ими, а они сами руководили собой, но это не может длиться вечно. Будь Сэм «синим воротничком», он уже потерял бы эту работу. Он вспомнил об отце. Разве мог сантехник Стэн прийти к заказчику и просто сесть там, уставившись в пространство? Не мог он двадцать минут бессмысленно колотить гаечным ключом по трубе. Будь Сэм водопроводчиком, тогда ему пришлось бы сосредоточиться и его рассудок не стал бы постепенно угасать – или что, черт побери, с ним происходит? Не было разве у него двоюродной бабки с отцовской стороны, у которой случился нервный срыв? Может, у него тоже что-то в этом роде. Нервы рассыпаются в прах, подобно пористому песчанику. Покачиваясь, паром пошел через гавань, повез людей на службу. Глядя на попутчиков, Сэм вдруг подумал, что он среди них чужой. Он не один из этих корпоративных людей. В целом ему нравилась его работа, позволяющая без проблем оплачивать счета, но иногда бывало так, что он, проводя презентацию перед сотрудниками, на миг ощущал, что это все спектакль, что он изображает бизнесмена, которым его всегда мечтала видеть мать. Не врачом или юристом, а бизнесменом. Джой понятия не имела, чем занимается бизнесмен, знала только, что он носит галстук, а не комбинезон, что у него чистые ногти и что, раз у Сэма были хорошие оценки в школе, его наградой будет пленительный мир бизнеса. Он мог бы стать технарем, как его отец и братья, – мать не настаивала, только советовала, – но его подростковое «я» пассивно согласилось с этим, особо не раздумывая о своих истинных наклонностях, о том, что принесло бы удовлетворение. И вот он увяз в неправильной жизни, посредственный менеджер среднего звена, делающий вид, что увлечен маркетингом энергетических напитков. Ну так что из того? Забей на это! Сколько пассажиров этого парома увлечены своей работой? Любовь к работе – не Богом данное право. Люди часто говорят Клементине: «Тебе так повезло, что ты занимаешься любимым делом». Она не до конца осознает эту привилегию. Иногда она отвечает: «Да, но у меня никогда не бывает уверенности, что я достаточно хороша». Ее волнения по поводу музыки всегда озадачивали и раздражали его, но сейчас он впервые понял, что означают ее слова: «Просто я чувствую, что не могу сегодня играть». Он вновь увидел экран компьютера с буквами «р» и запаниковал. Нельзя терять эту работу, не с их ипотекой. У тебя семья, которую надо оберегать. Будь мужчиной. Возьми себя в руки. У тебя есть все, и ради чего ты этим рискуешь? Ради пустяка. Он смотрел в окно на зеленовато-серую водяную рябь, в которую нырял паром, образуя белую пену. И услышал собственный голос, прозвучавший как обиженный писк маленькой девочки. Откашлялся, чтобы люди подумали, что он просто прочищает горло. Сэм поймал себя на том, что вспоминает утро барбекю. Словно думал о ком-то другом – о приятеле или актере, играющем в фильме роль отца. Уж конечно, кто-то другой, а не он с важным видом вышагивает по залитому солнцем дому, вполне уверенный в себе и своем месте в этом мире. Как проходило то утро? Круассаны на завтрак. Он пытался организовать для Клементины шуточное прослушивание. Не получилось. Что было потом? Он собирался взять девочек на прогулку, чтобы Клементина смогла позаниматься. Они не могли найти кроссовку Руби со светящейся подошвой. Найдут они когда-нибудь эту чертову туфлю? Если бы кто-нибудь в то утро спросил его, что он думает о своей жизни, он сказал бы, что счастлив. Доволен новой работой. По сути дела, в восторге от новой работы. Как он гордился тем, что договорился о гибком графике, чтобы продолжать выполнять отцовские обязанности – то, чем никогда не занимался его отец. Разве он не упивался похвалой, которую получал как преданный отец, и не смеялся сочувственно, но и радостно над тем, что Клементину никогда не хвалили как преданную мать? У него могли быть сомнения о своей роли в корпоративном мире, но у него никогда не было сомнений о своей роли отца. Клементина говорила, что всегда угадывает, когда Сэм разговаривает по телефону со своим отцом, потому что он понижал голос. Он более охотно рассказывал отцу о том, что смастерил дома собственными руками, чем об успехах на работе. Его не смущало потрясенное выражение на лице отца, когда Клементина рассказывала тому, как здорово Сэм причесал Холли к выступлению по хореографии (лучше, чем она сама), или как ловко переодевает Руби, или как купает ее. В роли мужа и отца Сэм был на сто процентов надежен. Он считал, что его отец просто не знает, чего лишился. Если бы кто-нибудь в утро барбекю спросил о его мечтах, он сказал бы, что многого ему не нужно, но хорошо бы кредит поменьше, дом опрятней, хорошо бы еще ребенка, в идеале сына, но и девочке он будет рад, а также большущий катер, ну и чаще заниматься сексом. Он бы рассмеялся при упоминании о сексе. Или, по крайней мере, улыбнулся. Грустной улыбкой. Может быть, улыбка получилась бы чем-то средним между грустной и горькой. Он поймал себя на том, что горько улыбается, а женщина, сидящая через проход, встретилась с ним взглядом и быстро отвела глаза. Сэм перестал улыбаться и заметил, что его руки, лежащие на коленях, сжаты в кулаки. Он заставил себя разжать их. Выглядеть нормально.