Рог затрубил. Но момент был утерян. Стрельцы неприятеля уже откатывались. Мы же, выдвинувшись вперед, оказались уязвимы для атаки конницы. Когда стало ясно, что неприятельская поместная конница начала свой разгон, я приказал спешно отступать. Наши стрельцы побежали под защиту роты алебардщиков, которые ощетинились пиками. С флангов выстраивались для атаки казаки, а стрельцы уже спешно перезаряжали свои пищали. Заметил я и как все имеющиеся у нас пушки изготовились к стрельбе. — Да бей же! — заорал я, когда понял, что поместная конница собирается увернуться от боя. Их командир увидел, какие сюрпризы его бойцам уготованы и спешно стал уклонятся от столкновения, но тут еще одна глупость неприятеля образовалась. Видимо, уверовав в то, что поместная конница сомнет стрельцов, которые уже успели убежать под защиту пик, Куракин двинул все свои силы, дабы разметать нас. И все было бы правильно и могло получиться, если бы не мой козырь в лице алебардщиков, как и огневое преимущество. Неприятельская конница не успела совершить разворот, как по ней ударили наши пушки. Все пространство заволокло дымом, но по мере его рассеивания становилось очевидным, что мы выиграли сражение. Мало того, что поместная конница получила картечью в бок при развороте, так конные стали давить своих же стрельцов, уже успевших подбежать к месту начинающегося побоища. Ударили казаки, выдвинулись вперед стрельцы и сделали почти слаженный залп, но в одно место, не распыляя огневую мощь. И все противники, которые находились в этом месте, в самой гуще столпотворения, были гарантированно уничтожены. Началось бегство, где казаки уже были более чем в своей стихии, догонять и разить они умели более остального. Ранее до всех было доведено, что никто из знатных не должен ни уйти, ни погибнуть. Да, выстрелы стрельцов были не в счет. Тут же понятия прицельного выстрела не было напрочь, только «в ту степь», даже отворачивались. Но я очень надеялся, что Куракин и Скопин-Шуйский будут пойманы и, естественно, живые. При том, это были надежды разно наполненные: одна — это желание собственными глазами видеть смерть человека, другая — не видеть смерть человека вовсе. Не трудно догадаться, кому именно я не хотел легкой и героической погибели, а вот жизнь Скопину-Шуйскому думал сохранить. Через час я ходил по полю, где состоялось сражение, и не реагировал на то, как противнику, русскому человеку, оказывается большое милосердие — его лишают жизни. Тяжелораненных, стонущих, хрипящих людей незатейливо, хладнокровно добивали, копьем. Некоторым оказывалась честь, когда воин-победитель припадал на колено перед раненным и вгонял тому нож в сердце, пристукивая ладонью по рукояти, чтобы лезвие гарантированно пробило и грудную клетку и сердце. И не было в этих действий чего-то за гранью понимания местных людей, это было правильным, обыденным. Я же кричал молча, с улыбкой на глазах и с радостным лицом. Все видят мое счастье от победы, никто не знает, что мое нутро содрогается от рева души. Русские только что убили русских за то, чтобы я реализовал свои личные амбиции. Мои подданные убиты из-за амбиций власть имущих заполучить ту самую власть. — Я теперь ваш должник! Отплачу! — тихо сказал я, обращаясь к убитым, лишь на миг сменив улыбку на горестное выражение лица. Глава 9 Глава 9 Москва 7 июня 1606 года — Земский собор постановил, кабы тебе, Василий Иоаннович предложить венчаться на царство, — буднично сообщал Андрей Васильевич Голицын. Голицын был во главе делегации из трех человек, которые пришли поведать Василию Ивановичу о решении Земского собора. Был еще Михаил Иванович Мстиславский и Михаил Игнатьевич Татищев. Все понимали, что происходящее просто фарс, что они каждый прямо сейчас роняют свою боярскую честь, но все равно продолжали. Земли, обещания делить власть — вот малое, что привлекало боярство. — Не могу я венец возложить на свою голову, ибо недостоин, — торжественно объявил Василий Иванович Шуйский, выпрямив правую руку в знаке отрицания. Татищев мысленно вздохнул, вспомнил несколько приличествующих обстоятельствам бранных слов, и, вместе с остальными делегатами от Земского собора удалился. Уже скоро спектакль должен повториться, пока Василий Иванович, после третьей просьбы, не соизволит, принять венец. Венчание на царство Шуйского должно было состоятся ранее, как и Земский собор. Однако, в Кремле не оказалось ни одной из царских регалий и их реплики были срочно заказаны московским ювелирам. Скорость выполнения заказа не позволила достойно воссоздать скипетр и державу, а так же Шапку, прозванную мономашьей. Собор был так же скомканным и, можно сказать, неправильным. Была представлена Москва, нашли кого-то из Новгорода, Пскова, но практически и все. Не была представлена остальная огромная Русь своими делегатами. Масштаб собора, который был перед воцарением Бориса Годунова не сопоставим, тогда Борису удалось провернуть грандиозное представление. Однако, этот факт не смутил Шуйского, который потребовал ускорить все процедуры. И вот, когда в третий раз пришли просители уговаривать Василия Ивановича принять царство, он покуражился, но согласился. Все дальнейшие мероприятия были уже подготовлены и будущий царь, в сопровождении просителей, к которым после присоединялись и другие люди, пошел в Успенский собор Московского Кремля, но прежде остановился на Золотом крыльце Грановитой палаты [описание венчания на царство Василия Шуйского приводится в большей степени из церемонии Федора Иоанновича]. — Прими,государь,яблоко державное! — сказал митрополит Казанский Гермоген, который в ближайшее время должен был стать Патриархом Всея Руси. Величественно, чуть надменно, Василий Иванович Шуйский принял и державу, именуемую яблоком державным, и скипетр [в Московском царстве атрибуты власти вручались перед венчанием на царство]. — Во имя Отца и Сына и Святаго духа! О Богом Венчанный и Богом Дарованный и Богом Приукрашенный… — начал молитву Гермоген. В Успенском соборе Василий Иоаннович Шуйский самолично, как это делали византийские императоры, надел на себя Шапку. — Во имя Отца и Сына и Святаго духа!.. — звучала новая молитва, которая разносилась по Успенскому собору громким басом митрополита Казанского Гермогена. —…утверждая Тебе владычественную и верховную власть над людьми Своими… Митрополит дочитал молитвы и пошла весть по Москве, что появился новый царь. Москвичи встречали новости из Кремля безразлично. Но уже такой подход удовлетворял и Шуйских, и всех, кто концентрировался вокруг них. Не бунтуют и то хорошо. — Я принял особое соборное уложение, бояре, — вещал Василий Иоаннович, которого с сегодняшнего дня должно было называть Василием Четвертым. — По тому уложению, я опираться в царствовании своем стану на вас. Отныне Боярская Дума буде какой вопрос державный, посоветовать мне может и не допустить ошибки. Боярская Дума и я, царь, подпишем сие уложение. Тако же вдвое увеличу четей земли тем, кто в Боярской Думе [в РИ подобное также было, но наличие живого Димитрия могло вынудить пойти Шуйского на еще большие уступки боярам, чтобы те не отвернулись]. — Пакта конвента, — прошептал кто-то из бояр. Шуйский, действительно, предлагал аналог такого польского явления, как «пакта конвента». В Речи Посполитой после избрания короля с ним подписывается договор об ограничении королевской власти. Вот подобное и предлагал Шуйский и еще и вдвое больше земли даровал своим ближним. Где царь найдет столько свободной земли, мало кого волновало. Шуйский не был глупцом, он понимал, что боярская вольница, по примеру польско-литовской системы,ни к чему доброму не приведет. Но Василию Ивановичу было более удобно наблюдать за тем, как пауки начнут друг друга грызть, чем крамолу выжигать. А то, как силу теряет Речь Посполитая из-за всех вольностей, было известно и на Москве. Не так, чтобы и давно, десять лет прошло, как казаки Сиверина Наливайко куражились и в Окраинах и в Белой Руси. Казаки-запорожцы, да и иные, даже реестровые, все бунтуют и то там, то в ином месте, но вспыхивают восстания. Бьют ляхов, бьют жидов, бьют казаков. А еще и рокош, и новые битвы внутри государства. И все потому, что нет сильной королевской власти, так думал Шуйский, который хотел только утвердится на троне, а уже после крепить свою власть. И тогда все вспомнят Ивана Грозные Очи, ибо и Василий Иванович жалеть никого не станет. — Многие лета, государю Василию Четвертому Иоанновичу Шуйскому! — прокричал Андрей Васильевич Голицын. — Многие лета! — подхватывали иные. Даже Мстиславские выкрикивали здравицы Шуйскому. Русское боярство, будучи под пятой Иоанна Грозного, не получив существенных послаблений позже, с завистью смотрело на польско-литовскую шляхту, столь вольную, сильную. Теперь же и русские бояре становились такими. Они могли указывать царю, не просто советовать, как ранее, но принимать решения государственного масштаба. — Мои поздравления! — практически без акцента сказал швед Петр Петрей. Шведский агент улучил возможность и подошел к царю. Когда же шведа попытались оттереть от только сегодня венчанного на царство государя, Шуйский махнул рукой, чтобы шведского шпиона и агента не трогали. — Говори! — повелел государь. — То, что я скажу, вельикий государ, то еще для ушей было самозванца, не поспел я сказать, и много польяков было вокруг. Тебье поведаю! — видя, что царь внимательно слушает и не перебивает, Петр Петрей поспешил продолжить. — Учини, государ, союз со Швеция. Мой король даст войск, дабы польяков бити, да тебье крепко сидеть на царском стуле. — И сколь быстро ты, свей, обернулся, что можешь говорить от имя своего государя? Иль Швеции все едино, кто будет кровь проливать за ваше дело, лживый Димитрий, али я, — Шуйский разгладил бороду. — С Польшей и Литвой я ныне не в ладах. Оттого шведскую помощь и принять могу. Пусть король шлет посольство и не медлит с войском. — Отдай моему королю еще кого из вельможных панов, в знак дружбы нашей, — попросил Петр Петрей [в РИ похожий разговор Петрея и Шуйского мог состоятся через год, но сейчас и ситуация иная, а Петрей должен был быть в Литве и успеть прибыть в Москву]. — Ляхов не отдам! — отрезал Шуйский, понимая, что швед ищет предел дозволенного и может, если его не остановить, требовать все большего и большего. По мнению Василия Ивановича уже тот факт, что он признает шведского короля за равного, что далеко не сразу сделал Иван Грозный, сам по себе достаточный [не так, чтобы и давно Швеция отделилась от Дании пока не было блистательных шведских побед Тридцатилетней войны, чтобы с ними считаться]. Спать ложился Василий Иванович Шуйский, государь и царь Московский в приподнятом настроении. Будучи во хмели, царь не побрезговал своей постельной девкой Авдотьей и немного, но еще улучшил настроение, приняв ласку уже опытной челядинки. Свадьба с Марией Петровной Буйносовой-Ростовской вновь откладывалась, несмотря на все сговоренности, а Василий Иванович еще не был столь стар, чтобы отказываться от плотских утех. Так что была и Автодья и Агропина, но в порядке очереди. А почему бы и не быть довольным? Венчание на царство состоялось. Бояре, воодушевленные новыми вольницами, покамест не станут чинить неудобства и трижды подумают вставать против Шуйского. Тут и шведскую силу можно будет ожидать в ближайшее время. Наверняка по весне шведы и придут, вряд ли раньше. Но до весны не так, чтобы и много должно измениться. Не верил Василий Иванович в то, что беглецу быстро удастся собрать столь большое войско, чтобы идти на Москву, к которой уже стягивалось немало воинов с русского севера. *………*………* Путивль 8 июня 1606 года — Вы мыслите, что Васька Шуйский пощадит? Вы, кто принял природного царя Димитрия, кто любит правду, но кривду не терпит, снесете ли лжу, что проливают на вас? — распылялся перед толпой Григорий Петрович Шаховской. — Верно, воевода! Москаля не пустим, побьем [первоначально термин «москаль» употреблялся в отношении служивого, солдата-пройдохи. В письменных источниках появляется ближе к сер. XVII века, но в устном употреблении мог появиться и ранее]. Шаховской поморщился от того, сколь уничижительно высказываются о москвичах и воинах Московской Руси. Но возражать не стал. Тут, в Путивле, на Окраинах, на границах с Диким Полем, всегда стоит быть осмотрительным в проявлении своих эмоций. Фронтир нетерпим к истерикам и всякого рода спеси. Тем более, что у Григория Петровича появилась цель… Московский дворянин по рождению, Шаховской не мог на что-то большее претендовать, как быть на третьих ролях и за счастье считать, если к глубоким сединам стать стрелецким головой. Но, как известно, аппетит приходит во время еды, а человеку, вкусившему сладость возвышения, хочется вновь и вновь вкушать блюдо, сдобренное властью над людьми. При Димитрии Иоанновиче дворянин Шаховской уже вот-вот мог стать боярином, скорее всего, вошел бы в Боярскую Думу и давал советы царю. Он шел двадцатым в поезде Димитрия Иоанновича на свадьбе, имел ряд обещаний от него. И вот… приезжает Григорий Петрович в Кремль, а там уже бесчинствуют Шуйские, Голицыны и иные знатные, но, как считал Шаховской, бесполезные люди. Он ненавидел всю эту братию. Его ненависть усугубилась после того, как Григорий Петрович проиграл Ивану Петровичу Ромодановскому местнический спор. Тогда Шаховской был унижен, он рухнул с небес на землю, ему указали место. И тут появляется Димитрий Иоаннович и новый виток взлетов. Но очередное падение и уже куда как болезненное. Шуйский уже в тот же день, как уместил свое седалище на царский стул, отправляет Шаховского прочь из Москвы, воеводой в Путивль. Василий Иванович Шуйский громил всех, кто мог быть предан Димитрию или кто возвышался при нем. Всех… может только кроме своего родственника Михаила Скопина-Шуйского, что так же был обласкан государем. Но еще не знают они, Шуйские, и еже с ними, с кем связались, кого унизили и лишили сытой жизни и власти. Григорий Петрович был уверен, что он о себе еще заявит и так, что Шуйские умоются кровью. — Веди нас, батько! — выкрикнул кто-то из толпившихся отдельно и вместе запорожских казаков. Путивль имел чуть более семисот домов и считался городом уже без всякого рода допущений, ибо все городские атрибуты тут были:и церкви и оборонительные укрепления. Но уже за последние две недели количество горожан из менее пяти тысяч человек выросло почти до десяти тысяч. Но важнее иное, — кем являлись новые горожане. Это были всякого рода авантюристы, откровенные разбойники, не менее двух сотен поляков, запорожские и донские казаки. Стоит ли уточнять, что вооруженных людей в Путивле стало в десять раз более от того, сколь было до назначения Шаховского воеводой в этом городе? И ведь еще не все пришли, кто мог бы сорваться, когда услышат призыв Григория Петровича. Он был воеводой в Туле, Белгороде, Рыльске. Это все города юга,и в той или иной степени, но Окраина Московской Руси. Шаховской не только умел общаться с людьми, которые здесь жили, но и становиться своим, тем, к кому прислушивались. Не подумал Шуйский, поспешил назначить Григория Петровича Шаховского воеводой в Путивль, совершил ошибку. — Жив он! Царь Димитрий Иоаннович. Истину говорю вам, люди. Я был когда Шуйские пытались убить государя, я спешил его защитить, но только увидел, как он бежит от скверны, что растекалась от поступей псов Шуйских, — Шаховского было уже не остановить.