– Если только я успею построить свою церковь, то пусть смерть приходит за мной, – рассмеялся старик. Аннибал хмыкнул, и старик посмотрел на него с любопытством. – Вы не верите, не так ли? Вы не посещаете церковь? Аннибал пронзил его взглядом. – Я слишком занят в этом мире, чтобы заботиться о следующем. Вашей профессии это тоже касается: вы лучше послужите Богу, послужив человечеству. Прежде чем строить свою церковь, постройте хорошие дома. Чума так прочно обосновалась здесь по большей части из-за тесноты жилья, антисанитарных условий и отсутствия вентиляции. Здоровье начинается дома. Глаза старика заблестели, и он впервые толком посмотрел на врача. – Вы совершенно правы, – произнес он решительно, словно нашел родственную душу. – Продолжайте. Аннибал раскрыл рот, чтобы обрушить свой гнев на Республику и никудышные дома, которые она выделяет для бедных, но воздержался. Ему надо было возвращаться на остров; на его остров, к его пациентам. – Извините, но меня ждут те, кто действительно нуждается в помощи. Я зайду к вам через семь дней, – сказал он коротко и величавой походкой направился к выходу, взмахнув плащом. К сожалению, весь драматизм его ухода был нарушен тем, что он выбрал не ту дверь. Врач оказался в небольшой комнате, где служанка как раз занималась домашней работой. Она вздрогнула и пронзила его взглядом своих странных янтарных глаз, прежде чем почтительно опустить их на зардевшиеся щеки. Он сразу же оценил её внешность – так же, как проделывал это со всеми, кого встречал. Кожа у неё была чистой, а лицо светилось здоровьем. Прекрасный экземпляр; по крайней мере, слуги Палладио ещё не успели заразиться, а значит – битва наполовину выиграна. – Извините, – рявкнул он на неё резче, чем следовало, раздраженный абсурдностью ситуации, и наконец покинул комнату – на этот раз через нужную дверь. Глава 2 Каждое утро Фейра проводила в мастерской Палладио. Её освободили от прежних обязанностей, а Сабато Сабатини приказали приходить только после обеда. Никто в доме не позволял себе никаких замечаний: хозяин снова принялся за работу. Фейра рассказала ему о новой мечети, которую Синан строил для её матери и которая должна была стать гробницей Нурбану. Во время их бесед Сабато Сабатини часто ходил по комнате, и Фейра чувствовала на себе его взгляд из-за очков, словно её голос и черты лица воскрешали для него Сесилию. Хотя вскоре она забыла про Сабато, потому что Палладио стал расспрашивать её подробнее. Поскольку она видела, как строилась мечеть, он выяснял у неё, как был сооружен купол, на чем он держался, и даже интересовался, как каменщики шлифовали камни. Он был одержим этой идеей. Как превратить круг внутри квадрата в сферу внутри куба? Ведь для возведения настоящего купола, приятного для глаз и отвечающего всем геометрическим законам Витрувия, он должен иметь равное пространство под основным сводом – пустоту, которую молящиеся наполнят своей верой. Иногда он рисовал, делал заметки на полях, вычерчивал детали. А временами рисовала она, чувствуя, что перо послушно её руке, ведь она училась рисовать анатомию человека. Вновь и вновь взгляд Фейры падал на рисунок Витрувия, прикрепленный к стене. Его геометрия лежала в основе всех окружавших её рисунков, а его выразительность являлась ярким примером сочетания знаний Фейры и архитектуры Палладио – анатомии и зодчества. Иногда Палладио расспрашивал о самом Синане, и она старалась вспомнить как можно больше об этом тихом, скромном человеке. Между ними было много общего – между Мимаром Синаном и Андреа Палладио: оба бородатые, добрые, одержимые своими творениями, – эти двое могли быть родственными душами. Однако каждый раз, когда Палладио спрашивал о новых постройках, он не забывал спрашивать и о старых. Снова и снова он просил Фейру рассказать о мечети Эйюп, где покоился знаменосец её Пророка. Он, казалось, был захвачен идеей бессмертия в архитектуре, картиной паломников, стекающихся к месту молитвы через многие века после смерти архитектора. Он не проводил различий между её богом и своим, и Фейра задумалась – возможно, он прав. Если Синан и Палладио – две стороны одной монеты, как той, которую она носила на груди, возможно, бог Запада и бог Востока – похожи. Возможно, Всемогущий Господь Палладио и её Аллах – зеркальные отображения. Она упрекала себя за кощунственные мысли и каждую ночь забиралась к себе на мансарду и молилась как можно громче, чтобы заглушить нескончаемый колокольный звон. От Короны Кучины она знала, в какое время проходят службы, и по этим часам теперь текли её дни – полунощница, заутреня, третий час, шестой час и час девятый. Кухарка постоянно перебирала свои четки, и непоколебимая вера Короны Кучины напомнила Фейре о её собственном саляте – пятикратной ежедневной молитве. Она поклялась выполнять всё это сердцем и разумом, даже не имея возможности совершать омовения и преклонять колени пять раз в день в обозначенное время; однако повседневные заботы и обязанности, а также время обеда и ужина никак не способствовали этому, и она вскоре забыла о своём намерении. Но когда она вспоминала, то молилась страстно и безнадежно, сжимая свою жёлтую туфельку. Она стала бы молиться ещё усерднее, если бы знала, что однажды вечером в темном углу дворца дожа невидимая рука бросила лист бумаги в почтовый ящик. Ящик представлял собой всего лишь щелочку, но она находилась в пасти каменной львиной головы, за которой прятался потайной сейф, стоявший в кабинете самого камерленго – и только он один мог его открыть. В тот вечер донесение, которое поглотил лев, состояло всего из нескольких неразборчивых строчек: адрес дома с золотым циркулем и имя – Фейра Адалет бинт Тимурхан Мурад. Глава 2 Время шло, и Фейра всё чаще размышляла о концепции мизана – балансе. Она всегда верила, что недуги ума так же разрушают душу, как болезнь – тело, и Палладио был наглядным примером этого. Фейра излечила Палладио и вернула ему вдохновение. Она всё ещё проводила с ним каждое утро, рассказывая о величайших творениях Востока, а после обеда он садился за новые чертежи своей увенчанной куполом церкви вместе с Сабато Сабатини. Торговцы приносили стопки свежей бумаги и горшочки с чернилами, палочки черного угля и опилки для промокания, пахнущие лесом. И чертежник работал, пока не падал от усталости далеко за полночь, в то время как Палладио заглядывал ему через плечо или шагал по комнате у него за спиной, объясняя и размахивая руками, вычерчивая арки и колонны в воздухе. И на бумаге стало рождаться чудо, земная копия видения Палладио, идеально высчитанное и измеренное, каждая деталь аккуратно прорисована, с четкими планами для каменщиков, которым предстояло воплотить это в камне. Впервые Фейра оценила умения Сабато. В то время как рисунки Палладио были прихотью, капризом, Сабато привязывал их к реальности, чертил их бесстрастно, но с непостижимой точностью, превращая фантазию в явь. Фейра больше не беспокоилась за разум Палладио, теперь её волновала его телесная оболочка. Она прислушивалась к биению его сердца, когда он склонялся над чертежами, и понимала, что если чума сейчас ворвется в дом, он погибнет. Она вспомнила про врача в птичьей маске. Ей верилось с трудом, что врачи в Венеции расхаживают в таком обличье, словно шаманы дикарей, и она с удивлением узнала из его разговора с Палладио, что он считается лучшим чумным доктором в городе. Она была согласна лишь с некоторыми замечаниями, которые он сделал, – то, что он сказал о домах, безусловно, совпадало с принципом мизана, и маска на лице действительно могла защитить её хозяина от миазмов улиц, но его уверенность в том, что Палладио вне опасности, казалась ей преждевременной. Профилактика для здоровых столь же важна, как и лечение для больных, особенно для человека с такими плохими легкими, как у Палладио, что делает его более восприимчивым к болезням, передающимся по воздуху. Что ж, если человек-птица не заботится о её хозяине, это сделает она. * * * Однажды утром Фейра пришла к Сабато Сабатини и рассказала ему, что ей нужно. Она нашла его в кабинете, он разрезал алебастровую бумагу на листы нужного размера. Он молча выслушал длинный перечень, затем снял очки и почесал свои взъерошенные волосы. – Фейра, – сказал он, – ты просишь невозможного. – Он вернул очки на нос. – Наш хозяин сейчас в самом разгаре работы над церковью и не потерпит переполоха в доме. – Как ваши руки? – спросила его Фейра. Сабато Сабатини растопырил пальцы и взглянул на них так, словно видел впервые. Шелушение и раздражение почти полностью прошли – кожа стала гладкой и чистой. Фейра приподняла брови. Он вздохнул. – Ну хорошо. Фейра не пошла к Палладио в то утро. Вместо этого она попросила Корону Кучину наполнить огромный глиняный горшок поташем и гусиным жиром, которым она заделала щели в каждом окне, и крепко закрыла обе створки, связав их бечевкой. Приближалась зима, так что никто из домочадцев не стал возражать. Когда Палладио начал ездить на место строительства на Джудекке, Фейра попросила Сабато возить его туда в гондоле с felze – черным навесом, чтобы ограничить контакт с воздухом. В больших покоях она велела выстирать и обработать дымом постельное белье хозяина, а занавеси натереть камфарой. Фейра сделала порошок из алоэ, ароматического бальзама и каламита. Она смешала компоненты в ступке, добавив розовой воды из Дамаска, и сделала из этой пасты небольшие продолговатые брикеты, чтобы класть их на камины. Она заперла задние двери, к которым обычно приходили торговцы со стороны отвратительной свалки, и настояла на том, чтобы все посетители – знатные и простолюдины – входили через главные двери на площади под золотым циркулем. Главные ворота вели в небольшую прихожую, где хранились плащи, шляпы и трости, за которой находились другие двери, всегда открытые. Фейра очистила небольшой гардероб, подмела каменные плиты и усыпала их тростником, смоченным в руте с поташем, затем сбрызнула кассией, уксусом и розовой водой. В стенных нишах она поставила свечи, которые сделала сама из древесной золы, бараньего жира и воды, наполнив каждую из них стружкой древесной смолы из своего пояса. Каждый посетитель должен был пройти через задымленный холл и почистить обувь на тростниках и травах. Фейра велела строго следить за тем, чтобы дверь на улицу открывалась только после того, как будут закрыты двери, ведущие в дом, а когда открываются двери, ведущие в дом, двери на улицу должны быть закрыты. Палладио, даже если и замечал эти меры предосторожности, ничего не говорил. Его ничего не беспокоило, если не отвлекало от работы. И ничто не отвлекало до той самой ночи, когда ему показалось, что чума все-таки явилась за ним. Глава 25 Была глубокая ночь, и резкий стук в дверь пробудил Фейру от кошмарного сна. Заспанная, она открыла дверь и увидела Сабато Сабатини в ночной рубашке, жмурящегося в свете свечи. – Иди и посмотри, – произнёс он. Она вздрогнула от этих слов, но без возражений последовала за ним сквозь причудливые тени освещенной свечой лестницы. Сабато отчаянно шептал ей на ухо, пока они спускались. – У хозяина жар, у него на коже появилась опухоль – величиной с мушмулу. Фейра чуть не споткнулась, оцепенев от дурного предчувствия, но овладела собой. – А пальцы – они почернели? – спросила она. Сабато покачал головой с всклокоченными седыми волосами. – Не знаю. Покои хозяина находились двумя этажами ниже мансарды, где располагалась её комнатка. Фейра каждый день разжигала там камин. Подойдя к огромной постели на четырёх опорах, она раскрыла тяжелые, смазанные камфарой занавеси. На кровати лежал, скорчившись, хозяин в своём ночном колпаке и рубашке; его лихорадило, борода и волосы намокли от пота. Но девушка не пала духом. Лицо у архитектора раскраснелось, на нём не было и следа тёмного, землистого цвета, как у человека, иссушенного чумой; пальцы у него оказались розовыми, а когда она надавила на их огрубевшие кончики, кровь прилила обратно к ним. Попросив Сабато подержать свечу, она осмотрела его подмышки. Хотя и мокрые от пота, они были нетронуты. Не задумываясь о приличиях, она собиралась приподнять его рубашку и исследовать пах, когда увидела опухоль, о которой говорил Сабато. Она выступала со стороны левого колена, желтая и плотная, как айва. Фейра вздохнула с облегчением. Это не чума. Но радоваться было рано: её хозяин был стар и находился во власти смертельно опасной горячки. Корона Кучина, которая принесла немного граппы для хозяина, со звоном поставила поднос возле кровати и принялась осенять себя крестным знамением так быстро, что рука замелькала на груди. – Это чума? Это конец? – простонала она.