Прошло не меньше недели, прежде чем Фейра встретилась со своим хозяином. Она видела доказательства его присутствия – чертежей становилось больше, менялись композиция и перспектива. Тарелки и стаканы опустошались и отправлялись на кухню. Но её первая встреча с ним оказалась более драматичным событием, нежели случайно брошенный взгляд в коридоре или в дверях комнаты. В доме с золотым циркулем самой большой ценностью был свет. Фейра была обязана вовремя менять свечи в подсвечниках и следить за тем, чтобы под ними всегда стояли подставки для стекающего воска, дабы он не капал на драгоценные чертежи, а также пополнять запасы сала и чистить бесчисленные лампы. Хозяин мог сесть за работу в любой час, и даже темной ночью в комнате должно быть светло, как днем. У неё была ещё одна неизменная обязанность – вечером приносить в мастерскую архитектора огромный прозрачный стеклянный сосуд, наполненный до краев водой, – аквариум. Она знала его назначение и восхищалась его свойствами: если за стеклянным пузырем поставить свечу, вода начинает играть роль линзы; свет от огня свечи усиливается, проходя сквозь воду, и полностью освещает рабочий стол. Однажды, когда она поздним вечером несла стеклянный сосуд из кухни в комнату хозяина, во мраке коридора её остановил тонкий золотистый прямоугольник света с человеческий рост. Фейра направилась к нему с сосудом в руках и понемногу стала различать контуры. Вдруг она поняла, что смотрит не на уютное пламя камина, а на зарево пожара. Она с трудом распахнула дверь, и поток горячего воздуха чуть не сбил её с ног. Огромный стол впервые за время её пребывания в этом доме был пуст; чертежи горели в камине, свертываясь и превращаясь в огненный пепел, улетавший в трубу. Не раздумывая, Фейра вылила воду из сосуда на длинный чертежный стол, затем стянула с него холст и кинула его в огонь, мгновенно потушив пламя и затоптав высыпавшиеся угольки своими кожаными сапожками. Закашлявшись от черного дыма, Фейра во внезапно нависшей темноте ощупью добралась до створчатого окна, и распахнула его. Высунув голову наружу, она с жадностью вдохнула свежий воздух, глядя на небосвод, усеянный блестками звезд. Закрывая окно, она вдруг услышала голос, донесшийся из угла, где стояло кресло. Девушка чуть не вскрикнула от страха. Когда её глаза привыкли к темноте, она разглядела белые очертания фигуры. – Что вы делаете? – произнесла фигура. – Что я делаю? Что вы делаете? – от страха и волнений Фейра забыла, что говорить надо по-венециански, и перешла на свой родной язык. – Вы с ума сошли! Разве можно так разжигать огонь? Как вы можете спокойно сидеть там и смотреть на то, как тут все горит? Разве вы не знаете, что если бы огонь добрался до гобеленов над камином, то весь дом сгорел бы дотла? А он такой высокий и нелепый, как веретено, что слуги на мансарде оказались бы в ловушке! Вам все равно? Она остановилась, чтобы перевести дыхание; фигура хранила молчание. Девушка никак не могла понять, кто это, и видела только белоснежную бороду, светящуюся во мраке. – Да кто вы такой? – спросила Фейра, но, осознав свою ошибку, смолкла. Сердце у неё бешено билось, она вернулась к венецианскому. – Я Сесилия Сабатини, новая служанка. – Неужели? – голос из темноты казался удивленным. – Рад познакомиться. Вы уже нравитесь мне больше, чем прежняя служанка. Зажгите лампы, – произнес Андреа Палладио. – Если мы собираемся обмениваться любезностями, лучше при этом видеть друг друга. – Как я их зажгу? Я же их не вижу, – фыркнула Фейра, все ещё злясь на него. Голос Палладио хрипел, как гармоника, в темноте. – Одна находится в нише возле пилястра главной двери. Две – на архитраве камина. Ещё одна – между вторым и третьим окном и три – над бордюром и под карнизом. Зажги одну и увидишь остальные. Он произносил слова, которым Нурбану не учила её. – Я не понимаю вас, – сказала она. – Найди-ка мне уголёк. Я сам все сделаю. Фейра отыскала обрывок бумаги, которому посчастливилось спастись от пламени, и свернула его в трубочку. Хозяин поднялся из кресла и прошаркал мимо неё. Он поджег бумажку от теплящегося уголька и прошелся по комнате, поднося её к каждой свече. Когда комната согрелась светом, она сразу узнала его – это был тот самый старик, который приезжал на руины Джудекки после смерти её отца; шагал и все рассматривал, ощупывал и записывал в блокнот. Он вернулся к креслу своей шаркающей, подагрической походкой и тяжело опустился в него, словно нёс на плечах бремя всего мира. Фейра подошла к огню и поворошила пепельный пергамент. Листы, покрытые рисунками и чертежами, все погибли. Она присмотрелась внимательно и вытащила тлеющий обрывок бумаги. Чертежи были порваны на мелкие кусочки, прежде чем попали в камин, словно он хотел полностью уничтожить свою работу. Она подняла глаза, не выпуская обрывок из руки. – Почему вы сожгли всё это? Он вздохнул так тяжело, что от его дыхания разлетелся пепел. – У меня ничего не получается. – Что не получается? – Построить церковь. Она замерла с обрывком бумаги в руке. Слова, сказанные однажды Сабато Сабатини, всплыли у неё в памяти. Словно невзначай, она спросила: – Для дожа? – Не для него. Если бы мне предстояло угодить только Себастьяно Веньеру, я бы прекрасно с этим справился. Нет, это для более требовательного Господина. Для Бога. Фейра выронила обрывок и выпрямилась, вытирая испачканные в золе пальцы об юбку. Девушка не знала, нужно ли оставить его наедине с самим собой, но ведь она выдала себя и накричала на него, и обратного пути уже не было. Кроме того, он, казалось, не прочь был поговорить, да к тому же он один мог открыть ей дорогу к дожу. – А что вы уже сделали? – спросила она. – Я измерил место…, – он махнул рукой на камин, – начеркал столько линий, что их хватит до Иерусалима. И заставил своего бедного чертежника начертить достаточно, чтобы вернуться обратно. Но все это – никуда не годные каракули. Фейра подумала о чертежнике по имени Суббота и его испачканных чернилами руках, которые он расчесал до крови. – А что он думает о том, что вы сделали? – спросила она строго. – Он меня хорошо знает. Вы знакомы с Сабато Сабатини? – Я его племянница, – осторожно заметила Фейра. Он посмотрел на неё, и она увидела, как крошечные свечки весело вспыхнули в его глазах. – Конечно же, нет. Для начала – его сестра не замужем. А потом – ты только что бормотала, как язычница. Ты мавританка? Или, может, русская? – прочитала в его глазах девушка. Он не казался рассерженным, скорее любопытным. – Я из Константинополя, – сказала Фейра, собравшись с духом, она уже хотела было рассказать ему свою историю, но Палладио, поглощенный собственными тревогами, вовсе не интересовался ею. – А, Константинополи, – промолвил он задумчиво. – Мне говорили, там множество удивительных храмов. Он не мог сказать ничего лучшего, чтобы снискать её расположение. Она порывисто подошла к его креслу. – О да! Там много мечетей. Помимо чудес Святой Софии, там есть Сулейманийе, которая стоит на холме, над Золотым Рогом; это самая большая мечеть в Стамбуле, с четырьмя минаретами. А ещё мечеть Фатих с медресе, приютами, банями, больницей и библиотекой. Внезапно она оказалась там, на мощеных улицах родного города – тёплых, залитых солнцем. Фатих больше, чем другие здания, олицетворял для Фейры принцип мизана, так как заботился не только о душе, но и о разуме и теле. – Ещё там есть мечеть Беязит – посреди гигантского комплекса. У неё огромный купол, опирающийся на четыре столпа, – она описала купол руками, высоко подняв их в свете свечей. – Настоящий шедевр! – она не могла остановиться, поддавшись внезапно овладевшей ею ностальгией. – И мечеть Эйюп – самая старая из них. Она находится за городской стеной, недалеко от Золотого Рога, там, где, как говорят, похоронен знаменосец Пророка Мухаммеда. Она так прекрасна, что уже много веков правоверные стекаются к ней. Великий Синан не стал бы сидеть и жалеть себя, сжигая чертежи, подумала Фейра. – В Константинополе архитекторы одержимы своим видением, – объявила она. – Я знала одного: он не ел с раннего утра до захода солнца. Когда свет меркнул, и нельзя было больше строить, только тогда он нарушал свой пост. – Я рад бы позаимствовать его вдохновение – моё, кажется, иссякло, – задумчиво произнёс Палладио, поглощенный своей печалью. Он поднялся и стал теребить задвижку на створчатом окне. – Все храмы, которые ты назвала, я мог бы затмить своими церквями. Смотри, – внезапно воодушевившись, он принялся выдвигать ящики под длинным чертежным столом и доставать из их глубин целые кипы планов. – Вот, – он стал читать подписи, – портал церкви Санта-Мария-дельи-Серви. А вот это фасад базилики Сан-Пьетро ди Кастелло. Монастырь дела Карита. Фасад церкви Сан-Франческо дела Винья. Собор Сан-Джорджо Маджоре. И это далеко не все. А теперь, теперь, я получил свой первый заказ от Венецианской Республики и не могу провести ни одной стоящей линии. В отчаянии он ударил кулаком по ладони. Фейра взглянула на разбросанные чертежи. – Почему эта церковь должна отличаться от остальных? – спросила девушка. Палладио вскинул руки и схватился за голову. – Потому что это приношение. Я связан контрактом, печать поставлена, бумаги подписаны и разорвать договор невозможно, – он снова сел, тяжело уронив руки. – Дож считает, если я создам чудо архитектуры, достойное Его славы, Господь пощадит наш город. Он думает, венецианцы согрешили, и Бог карает их за это. Фейра, заинтересованная этим новым взглядом на трагедию, не открыла ему, что зараза пришла в Венецию вследствие ужасающего замысла одного смертного человека, восседающего во дворце Топкапы. Она вспомнила свою прежнюю профессию. – А врачи? Ведь здесь должны быть врачи, – заметила она. – Завтра дож пришлет мне одного, чтобы позаботиться о моем здоровье. Он думает, врач спасет меня, но только Господь в силах спасти нас, – Палладио сжал свои шершавые руки, словно в молитве. – Это не имеет значения, у меня контракт, и я должен выполнить его. Но у меня ничего не выходит, – он взглянул на неё. – Что ты делаешь, когда у тебя что-то не получается? Фейра вспомнила множество случаев в гареме, когда её лечение не давало результата. – Я возвращаюсь к началу, – сказала она просто. – Думаю, вам надо отыскать самое начало. – Отыскать начало, – задумался он. Его молчание длилось так долго, что Фейра подумала, не пора ли ей удалиться. Она стала оглядываться. Её взгляд упал на один-единственный рисунок, прикреплённый к стене, до которого огонь не добрался. Она подошла к нему. Это был портрет мужчины с развевающимися волосами и огненным взглядом. Фейра невольно покраснела. Мужчина был без одежды, в расцвете сил, с глазами, как пламя, и волосами, как солнечные лучи. У него было в два раза больше конечностей, чем у людей, – все вытянутые, как у паука, одни очерчены кругом, другие – квадратом. Человек внутри круга внутри квадрата. – Зачем вы храните это? – спросила она. Архитектор очнулся от своего забытья и медленно поднял глаза. – Потому что это не моё. Это нарисовал человек по имени Леонардо – из Винчи, недалеко от Флоренции. С этого рисунка для меня всё и началось. Это…, – он вскочил, будто прозрел, – это и есть моё начало. Внезапно оживившись, Палладио схватил ближайшую свечу и, прихрамывая, поднялся по узкой винтовой лестнице в библиотеку. Круг шафранового света скользнул по корешкам книг, осветив буквы точно так же, как чернила его собственных чертежей вспыхнули в пламени. Он достал с полки один старый том и сдул с него пыль. – Вот мой старый друг, – сказал он.