В сумрачной тишине ее голос прозвучал нарочито звонко и от того испуганно. «А ведь он догадается, – подумала Аделин. – Он все выяснит, такие никогда и ничего не упускают». Этот щеголь с модной стрижкой, розовым бриллиантом в булавке шейного платка и изуродованным лицом мог разрушить ее привычную жизнь. Мог прийти и растоптать все то, что она создавала с таким трудом. Когда-то Аделин обещала отцу, что справится, и отец ей верил. Настолько верил, что оставил поместье своей дочери-ведьме, незаконнорожденной. Настолько верил, что поручил ей защищать самое дорогое, что у него было. И Аделин знала, что справится. У нее не было другого выхода. Когда отец входил в комнату, Бастиану казалось, что в ней вспыхивает еще одна лампа – яркая, ясная, теплая. Альвен Беренгет был невысокого роста, очень изящный, похожий на фарфоровую куклу, которую маленький Бастиан однажды видел в витрине. Но за этой кукольной внешностью скрывался несгибаемый характер, сила и достоинство. Чутьем, что развилось в нем за несколько лет, проведенных на улице Чудес, Бастиан понимал, что его отец – самый опасный хищник, которого можно встретить. Знаток магии и артефакторики. Безжалостный и опытный охотник на ведьм. Человек, который в других обстоятельствах убил бы его без малейших колебаний. Но он не убил. Он любил и жалел, он заботился, и Бастиан вечерами плакал в подушку от того, что наконец-то стал кому-то нужен по-настоящему. Это было счастьем – недоступным, неслыханным и обретенным. Это было сном, который не растаял после пробуждения. Однажды Бастиан долго смотрел в зеркало на багровые рубцы своих шрамов, а потом увидел, что отец стоит за его спиной и тоже смотрит. Не так, как зеваки, для которых он был уродом, таращились на Бастиана: отец смотрел так, словно шрамов не было. Словно перед ним был обычный мальчик без малейшего увечья. – Их можно разгладить? – спросил Бастиан с надеждой. Отец ведь знаток волшебства, он может все! Он ведь вернет ему прежнее лицо! – Да, но не нужно, – ответил отец. – Пусть они исчезнут, но никто никогда не забудет, что они были. И ты не забудешь. В них твоя сила, Бастиан, так что носи их с достоинством. Они сделали тебя тем, кто ты есть. Отец считал, что в Бастиане изначально не было ни капли магии: она пробудилась в нем после того сильнейшего душевного потрясения, которое вызвало нанесение шрамов. Магия переполняла его – пульсировала в кончиках пальцев, поднимала волосы дыбом, выплескивалась с дыханием, и отец научил владеть ею и усмирять ее. Отец научил жить с магией и не бояться такой жизни. «Это он сделал меня тем, кто я есть, – думал Бастиан. – Он вернул мне меня». Поезд летел в Западные пустоши – отдаленный регион, в котором просто положено случаться всякой дряни. Отец всегда говорил, что волшебство в столице более смирное и законопослушное, зато в глуши разворачивается во всей своей злобной красе. Протянув руку, Бастиан взял со столика папку с документами и еще раз пролистал донесения по делу. Шесть невинных дев из благородных семейств, над которыми надругались и перерезали горло направленным магическим ударом. Полиция Пустошей рыла носом землю, но ни улик, никакой связи между жертвами так и не нашла. Да, девушки знали друг друга – а как не знать, если они принадлежат к одному социальному кругу и живут в маленьком городке? Все они были очень разными. С дагерротипных снимков на Бастиана смотрели блондинки и брюнетки, светлокожие и смуглые, худенькие и полные: найдешь, что их объединяет, – найдешь и убийцу. Ни один из столичных следователей не хотел брать дело. Охота была тащиться в этот медвежий угол? Бастиан вцепился в дело, как сказочный берунийский пес, ему казалось, что это та самая возможность проявить себя по-настоящему. Показать, что отец недаром учил его и теперь мог бы им гордиться. Все, чего Бастиан добился до этого, сейчас казалось ему незначительным и неважным. Поезд пошел по мосту. Бастиан приподнялся на своей полке, посмотрел в окно: внизу лежала темно-синяя гладь Барванского озера с белыми клочками парусников. Когда-то они с отцом провели полгода в курортном поселке на его берегу: Бастиану требовался свежий воздух после легочной жабы. И они гуляли в этих сосновых лесах и однажды поймали ворсу – мелкую лесную нечисть, похожую на сердитого серого кота с перепонками между пальцев. Бастиан тогда испугался так, что спрятался за отцовскую спину и вышел только тогда, когда ворса тихим мелодичным голосом пообещал подарить им яркие камешки за свою свободу. Бастиан до сих пор хранил эту маленькую аметистовую друзу, которую с испугом и восторгом взял из мохнатой лапки. Отец тогда выпустил ворсу, и тот мигом забрался на дерево и смотрел на них удивленными глазами-плошками, негодуя, как это его, независимую лесную нечисть, кто-то сумел изловить… Мост остался позади – теперь поезд шел среди соснового леса. Бастиан снова вытянулся на полке и прикрыл глаза. Он проснулся оттого, что поезд стал замедлять ход и в конце концов остановился. Бастиан сел, посмотрел в окно – леса остались позади, поезд замер среди изумрудной зелени лугов. Солнечный свет начал меркнуть. На небе по-прежнему не было ни облачка, но мир быстро терял цвета, становясь угрюмым и серым, как старая картина, которая заросла пылью настолько, что утратила краски. Вскоре все погрузилось в дымчатый непроглядный сумрак, и в купе загорелась лампа на артефакте, которая, впрочем, почти не рассеивала тьму. Бастиан ждал, равнодушно прищелкивая пальцами и чувствуя, как под кожей скапливается энергия для удара. Может, и не понадобится – и хорошо, если не понадобится. Сейчас ему не хотелось сражаться. Он собирался просто добраться до Западных пустошей без приключений. Поезд дернулся, вагон подался назад и тотчас же нервно ринулся вперед. Где-то далеко завизжала женщина – протяжно, на одной ноте, и визг внезапно оборвался. Бастиан услышал стук – кто-то колотил в дверь купе в начале вагона. Поезд снова вздрогнул, словно пытался сбросить что-то с крыш вагонов, и воздух наполнился запахом гари, к которому примешивался острый запах болотной травы. «Вымрак, – с прежним равнодушием подумал Бастиан, – больше некому, только он так смердит». Он вспомнил свою первую встречу с вымраком: тогда ему было двенадцать, и он хотел спрятаться куда-нибудь и не высовываться до конца дней своих, настолько это было жутко. Но Бастиан справился, и отец впервые посмотрел на него не просто как на сына – как на опытного и умелого бойца, равного себе. Он навсегда запомнил уважение в отцовском взгляде. Хранил его в памяти, как величайшее сокровище. Тьма сгущалась, она клубилась густым дымом, пахнущим кровью и костром, а потом тьму пронзила черная молния, и прямо над головой загрохотал гром. Вымрак вошел в купе, вымрак был чернее любого мрака. Бастиан видел его какую-то секунду, не больше, но память сохранила облик чудовища во всех подробностях. Он был тьмой, которая не ведает ни пощады, ни жалости, он пришел упиться страхом живых душ, в его черноте рождались и умирали созвездия, и Бастиан увидел тоненькую нить, оплетавшую его шею – на нити были нанизаны живые пульсирующие миры, и его планета тоже была там: он различил знакомые очертания материков на зелено-синем шарике. А потом Бастиан поднялся и протянул руку в сторону этой тьмы. Рука налилась пульсирующей тяжестью, и Бастиан отправил сверкающий золотом сгусток энергии в самую сердцевину вымрака. В следующий миг его отшвырнуло в сторону так, что он чуть не пробил собой стенку вагона. С хрустальным шелестом осыпалось стекло, по шее побежала кровь, и Бастиана бросило снова. Тьма заклубилась рядом с ним, она еще была сильна, тьма хотела слизывать живую кровь из ран и… И вдруг все закончилось. Заклинание сработало, и мир погрузился в блаженную тишину. Бастиан лежал на полу, чувствуя, как болит изрезанная осколками шея, купе заливало солнечным светом, и поезд как ни в чем не бывало ехал себе вперед, словно его не затапливала дымная тьма, и никто не умирал в этой тьме, захлебываясь криком. От вымрака осталась лишь грязная лужа на полу и мертвая женщина в соседнем вагоне. Бастиан поднялся, сел на свою полку и устало провел ладонями по лицу, подумав, что надо бы позвать проводника, чтобы прибрал тут. Ладно, успеется. Папку с бумагами ворошил свежий ветер, влетавший в окно. Он нес запах трав и цветов, тепло и надежду. Лето всегда остается летом, несмотря на вымраков и серийных убийц. «А ведь меня проверяли, – подумал Бастиан. – Слишком уж легко и быстро все вышло, я убил вымрака, словно на тренировке. Меня хотели проверить в деле». Но кто? Он вытянулся на полке и закрыл глаза. После выбросов энергии Бастиану всегда хотелось спать. Бастиан редко видел сны, но сейчас его увлекло в яблоневый сад, наполненный солнцем и светом. Еще зеленые яблоки висели на ветках, как звезды, в воздухе плыл терпкий запах сухих трав, над землей с визгом носились стрижи. Светловолосая девушка в платье цвета слоновой кости шла рядом с Бастианом, и он еще подумал: неужели это очередная жертва? Он никогда не видел ее лица – упрямого, красивого, решительного. Это была девушка, которая сама управляла своей жизнью, жила так, как считает нужным, и не собиралась никому кланяться. Бастиан любил таких, энергичных и смелых, – безвольные барышни, которые всегда подчиняются родительскому решению и не имеют ни одной собственной мысли в голове, были ему не по душе. Он прекрасно понимал, что никогда не сможет поладить с ними. «Еще одна жертва», – подумал Бастиан и ощутил пронзительную жалость. На плече девушки сидел маленький сыч, смотрел на Бастиана так, словно собирался немедленно убить и съесть и его, и всех его близких. Это выглядело настолько забавно, что он не сдержал улыбки. Ручной сыч, надо же! Такое может быть только во сне. – Вы пленница этого дома, – сказал Бастиан. Откуда взялись эти слова, он не знал, но понимал, что это самое главное, что он сейчас может сказать этой красивой, упрямой и несчастной девушке. – Куда ваше сердце зовет вас на самом деле? Сердце, не долг. Вы слушаете его хотя бы иногда? Сыч потоптался на ее плече и сердито распушился, стал похож на лохматый комочек гнева. Возмущенно пискнул: дескать, как смеет этот уродливый наглец говорить в таком тоне? Кто он такой вообще, откуда свалился на наши головы? Девушка выглядела не менее сердитой – одарив Бастиана опаляющим взглядом, она ответила с плохо скрываемым раздражением: – Уж точно не в ваши объятия! Бастиана это не удивило. Он давно привык к тому, что любая девушка предпочтет старого развратника, но с лицом без шрамов, чем его – богатого, щедрого, но изуродованного ножами рабовладельцев с улицы Чудес. – Да спаси меня Господь от такого ужаса! – весело воскликнул Бастиан, и девушка развернулась и посмотрела на него с таким забавным возмущением и обидой, что он невольно рассмеялся – и в следующий миг уже целовал ее. И девушка, которая задохнулась было от гнева, почти сразу же откликнулась на его поцелуй. Сыч издал громогласный вопль, полный презрения и ненависти, и улетел. Бастиан прижал незнакомку к себе – острые локти, теплое тело, нежные ключицы, светлые волосы, упавшие на плечи, – и подумал, что никогда еще не был настолько счастливым и несчастным одновременно. Как и эта гордая и несчастная девушка в его руках. Она тоже была счастлива, он это чувствовал всем сердцем… – Милорд? Бастиан открыл глаза – в дверях стоял проводник, держал в руках швабру. От вымрака не осталось и пятна на полу. – Инеген через четверть часа, милорд, – сказал проводник с опасливым уважением. – Не замерзли? Бастиан покосился в сторону разбитого окна. Осколки стекла были оплавлены – верный знак магического нападения. Значит, вымрак ему не приснился, он действительно сражался с чудовищем и победил его. В купе было свежо, день клонился к вечеру. Интересно, застанет ли он кого-нибудь в полицейском участке? Или в Инегене поздно приходят на службу и рано уходят с нее? – Не замерз, – ответил Бастиан и, притянув к себе сумку, убрал документы по делу. – Все в порядке, спасибо. Проводник кивнул и закрыл дверь. Бастиан до сих пор чувствовал ласковое тепло девичьего тела в своих руках. Ему редко что-то снилось, и он забывал сны сразу же, как только просыпался, но этот сон впечатался в его разум так, словно это было воспоминание: яркое, дразнящее, безнадежное. Он посмотрел в окно – впереди лежали черепичные крыши Инегена. Тонкий шпиль собора царапал небо, солнце ласкало зелень многочисленных садов. На мгновение Бастиану показалось, что он видит сыча, летящего над городом. Когда господин Марк Арно, полицмейстер Инегена, говорил с Аделин, то ей казалось, что он думает о том, как бы договориться о свадьбе. Не с ним, разумеется, господин Арно был давно и прочно женат на даме, которая имела колоссальный вес, гренадерский рост и красноречивое прозвище Медведиха, но у него был младший сын, и его до сих пор ни к кому не пристроили. И стоило Аделин прийти в полицейский участок, чтобы продлить регистрацию, как господин Арно начинал заводить пространные разговоры о том, что негоже молодой девице из благородного дома быть все время одной, и хозяйка-то она замечательная, и никто о ней дурного слова не скажет, так что не пришла ли пора подумать о тех приятных вещах, которые такой девице может предложить супружество с достойным молодым человеком… Аделин улыбалась, клятвенно обещала как-нибудь зайти на ужин и поближе познакомиться с Арно-младшим, с которым пока лишь обменивалась приветствием при встрече на улице, а затем забирала желтую книжечку регистрации и уходила. Иногда ей казалось, что это какая-то игра, в которую они с полицмейстером играют просто от провинциальной скуки. В конце концов, девушке положено быть замужем. Особенно если эта девушка владеет большим домом и землями, а на счетах у нее миллион карун отцовского наследства, которое постоянно преумножается от грамотного вложения в ценные бумаги. Входя в полицейский участок, Аделин предчувствовала знакомые разговоры и мысленно вздыхала, готовясь давать те ответы, которые успели ее утомить. Что ж, игра есть игра, таковы ее правила… Но, подойдя к открытой двери кабинета господина Арно, она вдруг застыла, словно наткнулась на невидимую преграду. – …конечно, мы окажем всяческую помощь. – Господин Арно говорил сдержанным и серьезным тоном, как правило, такой тон появляется тогда, когда говоривший получил пресловутую ведерную клизму с иголками. – Бумаги по делу у вас уже есть, но я предоставлю вам наши документы. Очень хорошо, что вы приехали, господин Беренгет. Аделин прижалась к стене, радуясь, что участок по вечернему времени пуст и ее никто не видит. В ногах поселилась предательская слабость. Значит, это Бастиан Беренгет. Уже приехал. Что же делать-то, Господи? Она молилась очень редко, но сейчас готова была упасть на колени и просить, чтобы небеса сжалились над ней.