Урок первый КАК БЫТЬ УБИЙЦЕЙ Глава первая Свой пятнадцатый день рождения я отметил, хороня своего директора и опорожняя мочевой пузырь на кучу взрытой земли. Самый лучший подарок для мальчишки. Труп я обнаружил на диване в гостиной его квартиры. Я бывал там лишь однажды, в компании прочих воспитанников, притворявшихся, будто играют в шахматы на его обеденном столе, пока сам он стоял позади нас, благожелательно улыбаясь, словно позировал для школьного журнала. Сейчас он не выглядел столь самодовольным, скрючившись под одеялом с бутылкой виски и пригоршней таблеток в руках. Я решил, что он мёртв примерно две недели тому; за прошедшие месяцы я неплохо ознакомился с процессом трупного разложения. Я открыл окно, чтобы проветрить вонь и уселся в кресло напротив, размышляя о судьбе человека, которого ненавидел сильнее, чем мог выразить. В книгах, что я читал, подобные моменты описывают героя, чья ненависть исчезла, а её место заняли жалость и печаль, вызванные тщетностью бытия. Херня. Я по-прежнему ненавидел его сильнее всего на свете, исчез лишь страх. Коридор, который тянулся вдоль гостиной директора, был разделён тонкой деревянной перегородкой, с другой стороны которой располагалась спальня, которую я делил с тремя другими мальчиками. По ночам все мы четверо просыпались и слушали, как наш директор пьяно ругается с женой, нашей Матроной. Она нам нравилась. Она была доброй. Он не был добр с мальчиками, что находились на его попечении. Перемены его настроения были внезапными и непредсказуемыми, кары жестокими и суровыми. Я не к тому, что школа святого Марка была заведением в стиле Диккенса. Но наш директор был жесток, прост и искренен. Гораздо хуже любого из назначенных им заместителей, не считая, пожалуй, Маккиллика; но того, слава Богу, уже давно нет. Я был рад, что директор умер, ещё больше меня радовало то, что он покончил с собой. Я испытывал наслаждение, представляя его отчаяние. Я чувствовал себя хорошо. Возможно, мне следовало бы побеспокоиться насчёт своего душевного состояния. Я раздумывал помочиться на труп прямо там, но решил, это будет слишком грубо. Помочиться на его могилу выглядело привлекательнее. Я как раз собирался приступить к выполнению неприятной работы по спуску его вниз по лестнице, когда со стороны дверного проёма справа от себя услышал глухое рычание. «Бля. Про собаку забыл». Гнусную здоровенную скотину звали Иона. Ирландский волкодав размером с пони, который обожал трахать наши ноги, пока Хозяина не было рядом, дабы устроить ему урок послушания. Даже в те времена в его глазах читался голод. Мне не хотелось поворачивать голову и смотреть, как он выглядел, спустя две недели, проведенные взаперти с разлагающимся владельцем. Мою голову посетили две мысли: первая — страх собаки перед хозяином должен быть довольно сильным, чтобы не соблазниться полакомиться его трупом, и вторая — к тому моменту, когда я успею подняться с кресла, он будет уже возле меня, и на этом всё. Жена директора, в итоге, ушла от него. Одним субботним утром, когда он отсутствовал на тренировке по регби, она собрала вокруг себя всех мальчишек, которые не состояли в команде, и мы дружно помогли перенести её вещи из квартиры в фургон, пока сама она ждала внизу. Она поцеловала нас всех в щёки и уехала в слезах. Когда он вернулся и увидел, что она уехала, он разозлился и спросил нас, видели ли мы, как она уезжала. Мы дружно ответили: «Нет, сэр». Возможно, я мог бы завалить кресло на левый бок, прикрыться им, как щитом, и выгнать собаку из комнаты. Кого я обманываю? К тому моменту, когда я смогу нормально его схватить, я уже пойду на корм псу. Несмотря на моё, вероятно, плачевное положение, страха не было. Никаких бабочек в животе, дышать чаще я тоже не стал. Могло ли быть так, что собственная жизнь меня ничуть не беспокоила? Нашей новой Матроне пришлось изрядно потрудиться, чтобы расположить к себе тех, кто любил предыдущую. Во-первых, она не выглядела, как Матрона. Жена директора была средних лет, округлая, с розовыми щеками, в общем, как Матрона. Этой самозванке было чуть за двадцать, она была стройной, с зелёными глазами и крашеными рыжими волосами. Она выглядела роскошно, и в этом-то и заключалась проблема — она вела себя, скорее, как крутая старшая сестра, нежели как суррогатная мать, в которой нуждались мы. Ни одному подростку, на самом деле, не хотелось зависать со старшей сестрой. Мне она сразу же понравилась, но остальные держались от неё на расстоянии. К ней обращались мисс Кроутер, отказываясь называть её матроной, впрочем, со временем, она их одолела. Через два месяца весеннего семестра мы все слегли с гриппом. В те выходные в общежитии нас было только восемь человек, но, поскольку, в лазарете имелось всего четыре койки, директор постановил, что все мы должны оставаться в спальне, в своих кроватях и лежать тихо до самого понедельника. Мисс Кроутер не стала с этим мириться, она изолировала нас в лазарете, с нашей же помощью перетащив туда кресла и койки. Затем она притащила нам телек и снабдила целой кучей DVD-дисков. Когда директор об этом узнал, он пришёл в ярость, и мы сидели в лазарете, и слушали, как он с ней ругался. «Как она посмела уронить его авторитет, кем она себя возомнила? Он уже подумывал влепить ей». Всё звучало крайне знакомо. Но она стояла перед ним, говорила ему, что лазарет находится в её ведении, что если он помешает ей лечить больных мальчиков, она пойдёт к попечителям, так что, почему бы ему не заткнуться и не отвалить? Удивительно, но он так и поступил, а мисс Кроутер стала Матроной, нашей общей героиней. Собачье ворчание сменило тональность, превратившись в полноценный рык. Я слышал стук его когтей по полу, пока он постепенно заходил в комнату, выбирая лучшее направление для броска. Я по глупости оставил рюкзак в коридоре; всё, что могло бы помочь защититься, осталось в нём. Я был беспомощен, и не видел никакого выхода. Ничего не оставалось, встречать зверя придётся голыми руками. Когда чума впервые появилась в заголовках, Матрона заверила нас, что антибиотики и карантин сберегут нас. Всемирная Организация Здравоохранения заявила, что пандемии не будет. Боже, она никогда так не ошибалась. К чести сказать, тогда ошиблись все. Состоялась большая встреча с попечителями, родителями и персоналом, даже ученикам было позволено выступить, по крайней мере, шестиклассники должны были выбрать представителя, который выступит от их имени. Шумное меньшинство требовало, чтобы школа закрыла двери и объявила карантин, но в итоге, родители настояли, чтобы мальчиков забрали по домам. Один учитель должен был остаться, чтобы присматривать за теми мальчиками, чьи родители застряли в пути, или, что ещё хуже, уже умерли. Матрона сказала, что идти ей некуда и осталась ухаживать за заболевшими мальчиками. Учителем, который с ней остался, был мистер Джеймс, он преподавал физику, пользовался популярностью, и за несколько недель до роспуска школы ходил слух, будто между ним и Матроной завязалась интрижка. Один из брошенных мальчишек, рассказал мне, что тайно следил за ними. Школа оставалась в их полном распоряжении, и Матрона и мистер Джеймс совершенно точно отлично повеселятся. Всё будет похоже на продолжительный отпуск. Час назад я прошёл мимо могилы этого мальчика по пути к школе. И могилы мистера Джеймса. Вообще, почти все мальчики из тех, кто остался, и кого я помнил, похоронены на лужайке в самодельных могилах. На аккуратных деревянных крестах написаны их имена и даты смерти. Большинство умерло два месяца назад в течение одной недели. Вероятно, вскоре после этого директор вернулся из тех мест, где скрывался, побродил вокруг какое-то время, а затем покончил с собой. Когда начался Отбор, мой отец находился за океаном, проходя службу в армии в Ираке. Мать забрала меня домой и мы изолировались настолько, насколько могли. До того как связь прервалась, я сумел поговорить с папой по телефону, и он поведал мне, что пошёл слух, будто у людей с первой отрицательной группой крови имеется иммунитет. У нас с ним была первая отрицательная, у мамы нет. Будучи практичным человеком, папа потребовал обсудить, что случится, если мама умрёт, и я с облегчением согласился, что вернусь в школу, и буду ждать его возвращения. Он пообещал, что найдёт способ, и я в нём не сомневался. Так что, когда мама, наконец, умерла — вопреки заявлениям оставшихся СМИ, это не произошло ни быстро, ни легко, ни мирно — я похоронил её в саду на заднем дворе, собрал сумку с вещами и отправился в школу. В конце концов, куда мне ещё идти? И теперь, после хождения по округу и пережив по пути три нападения банд, меня разорвёт и сожрёт собака, которую я последний раз видел с высунутым языком, занимающейся любовью с моей правой ногой. Потрясающе. Иона уже прошёл по комнате и стоял прямо передо мной. Его спина сгорбилась, задние лапы согнуты, готовые к прыжку. Клыки обнажены, глаза дикие и полны ярости. Это был очень крупный, очень злобный зверь. Я решил, что сначала ударю его в глаза и в горло, и одновременно попытаюсь пнуть по яйцам. Я не думал, что смогу убить его, но, если повезёт, смогу обездвижить его на какое-то время, отбежать, схватить сумку и запереть дверь. Директор мог и сам себя похоронить. Мне будет чем заняться, залечивая раны от укусов. А затем собака оказалась на мне, и я сражался за свою жизнь. На мне не было мотоциклетной куртки, но я был одет в облегчённую кожаную куртку, которая обеспечила мне защиту правой руки, когда я ударил ею в распахнутую пасть пса. Под его напором я откинулся на спинку кресла, попытался поднять ноги, чтобы отбросить зверя, но его задние лапы заскребли по твёрдому деревянному полу, клацая когтями в поисках опоры, и я не смог нанести чёткий удар. Я ощутил на своём лице горячее влажное дыхание пса, когда тот терзал мою руку, яростно тряс её влево-вправо, пытаясь прорваться через неё к мягкой плоти на моём горле. Я поднял левую руку, ухватил его за глотку, и изо всех сил сжал трахею; зверь даже не замедлился. Правая рука начала чертовски болеть. Зубы, возможно, не прокусят кожу, но челюсти пса были чудовищно мощными и я боялся, что он сумеет сломать кость. Мы смотрели друг другу в глаза, и безумие в этих чёрных зрачках, наконец, вызвало во мне первые приступы страха. Я сцепился с собакой, пытался отпихнуть её на пару сантиметров, чтобы дать себе возможность задрать ноги и пнуть его по задним лапам. Потеряв равновесие, он заскользил назад, но руку мою не выпустил, так что я подался за ним, словно в забавном соревновании по перетягиванию каната. Я пнул ещё раз, что-то хрустнуло, пёс отпустил мою руку и тоскливо взвыл. Но при этом он не отступил. Судя по тому, как его правая лапа изогнулась влево, я понял, что повредил её. Бесстрашный пёс снова потянулся к моему горлу. Теперь я был к этому готов и вместо того, чтобы использовать правую руку в качестве щита, я со всей силы ударил ею прямо ему в нос. Пёс тявкнул и снова отпрянул. С его пасти тянулись толстые нити слюны, он дышал и рычал, жадно смотрел на меня. Он не ел две недели, откуда в нём столько сил? Не успел я пошевелиться, как Иона избрал иную тактику, вцепившись в мою левую ногу и яростно её терзая. Теперь я закричал. Велосипедные шорты не обеспечивали должной защиты, собачьи зубы впились в мою голень, и зверь впервые ощутил вкус крови. Я подался вперёд и принялся колотить его по голове. Я осознал, что фатально опоздал на долю секунды, чем Иона, и этого оказалось достаточно. Он выпустил мою ногу и бросился к открытому горлу, готовясь совершить финальный укус. У меня даже не было времени, чтобы отступить, когда меня оглушил громкий хлопок. Оглушённый, я слышал лишь тихое поскуливание Ионы, умиравшего у моих ног. Я посмотрел в сторону двери и там в лучах света разглядел силуэт женщины с дымящейся винтовкой. — Никогда не любила эту чёртову зверюгу, — произнесла она, заходя в комнату. Морщась, она опустила винтовку, закрыла глаза и нажала спусковой крючок, избавляя зверя от страданий. Она мгновение постояла, глаза закрыты, плечи сгорблены. Она выглядела самой одинокой женщиной во всём мире. Затем она взглянула на меня и улыбнулась своей самой милой и прекрасной улыбкой. — Здравствуй, Ли, — произнесла Матрона. * * * Я морщился, пока Матрона смазывала укус антисептиком. Лазарет выглядел точно так же, как когда я ушёл — чуть более пустые полки и чуть более скудные запасы в медкабинете, а в остальном, почти ничего не поменялось. Тут по-прежнему пахло трихлорфенолом, что показалось мне странно приятным. Впрочем, Матрона изменилась. Белая форма исчезла, её сменили военные брюки, футболка и куртка. Волосы её были неопрятными, а макияж превратился в воспоминание. Под глазами виднелись чёрные круги, а сама она выглядела жутко уставшей. — Директор появился здесь с месяц назад и попытался захватить руководство, — рассказывала Матрона. — Веришь, нет, он начал устанавливать законы, раздавать приказы, управлять детьми. Я мог поверить. — Он пытался ввести карантин, хоть для этого и было слишком поздно, и правила похорон уже болевших мальчиков. Он выглядел вполне нормально, до одного дня, когда, внезапно, в нём что-то щёлкнуло. Он сказал Питеру… мистеру Джеймсу помочь похоронить одного мальчика, но тот был уже слишком болен, чтобы встать с кровати, и отказался. Я думала, директор решит его ударить. А тот просто разрыдался, и никак не мог остановиться. Он ушёл к себе, заперся и больше не выходил. Я несколько раз пыталась вытащить его, но в ответ слышала лишь плач. А потом, через несколько дней, и это прошло. У меня не было времени заглянуть к нему, мальчики умирали каждый день, а у директора первая отрицательная, вот я и решила, что разберусь с ним, когда всё закончится. Но, когда я попыталась открыть дверь, то услышала собачий рык, и я, в общем, не стала беспокоиться. Не хотелось хоронить обглоданный труп. До сих пор поверить не могу, что пёс его не тронул. Странно. — И добавила: — Тупой бестолковый ублюдок. Какая утрата. Я не считал его смерть какой-то серьёзной утратой, но вслух этого говорить не стал. — Значит, ты сама выкопала все могилы? — спросил я. — Нет. Мистер Джеймс помогал. Поначалу. — Но ты же не могла остаться единственной выжившей. Должен остаться кто-нибудь из мальчиков. Мне не хотелось спрашивать о Джоне. Он был моим лучшим другом с тех самых пор, как мы начали здесь учиться семь лет назад, и, когда его родителей не смогли найти, его бросили здесь. Мама предложила забрать его с нами, но директор запретил — что если родители будут его искать? — Из двадцати брошенных, осталось только трое — Грин, Роулс и Нортон. Фамилия Джона была Свифт. Значит, мёртв. — А, и мистер Бейтс, конечно же. — Да? Я думал, он ушёл. — Ушёл. — Матрона наложила на рану марлевую повязку и потянулась за бинтом. — Но где-то неделю назад вернулся. Я не спрашивала, но предполагаю, его жена и дети мертвы. Он немного… раним сейчас. Бейтс был учителем истории. Крупный, мускулистый мужик, вечно носивший регбийные футболки в пятнах карри; слово «ранимый» было последним в списке тех, какие можно было бы использовать для его описания. Им восхищались мальчики-спортсмены, а на мальчиков-ботаников у него не было времени; его версия истории целиком состояла из битв и обезглавливаний. Он также возглавлял курс военной подготовки в Объединённом Кадетском Отряде школы, ему нравилось кричать на плацу, мазать себя ночным камуфляжем и водить дружбу с парнями из Территориальной армии, с которыми он тренировался раз в два месяца. Мой папа не считал, что школам следует одевать четырнадцатилетних мальчишек в военную форму, учить их пользоваться оружием, создавать видимость, будто война — это самое весёлое, что может быть в жизни. Он сделал так, чтобы я познал реальность службы — кровь, смерть, грязь. «Не будь таким, как я, сынок, — говорил он мне. — Не будь убийцей. Не связывай свою жизнь со смертью. Хорошо учись, сдавай экзамены, найди нормальную работу». Хватит об этом. Помню, как однажды в пятницу папа стоял на краю бетонного плаца, по которому мы маршировали и наблюдал, как Бейтс красуется на учениях. В один момент Бейтс выкрикнул: «НАПРА-ВО!», выдерживая вторую «а» целую вечность, и ставя голос так, чтобы он звучал, как карикатурный сержант из фильма «Так держать». Папа рассмеялся так громко, что его услышали все. Бейтс покраснел и принялся таращиться на него до тех пор, что я начал думать, что его голова взорвётся. Папа смотрел на него в ответ, ухмылялся, пока Бейтс не распустил нас и не промаршировал в учительскую. Хоть папа и не одобрял ОКО, но Общественная служба три часа каждую пятницу казалась совершенно тупой — помогать старушкам с покупками, может, и способствовало становлению характера, но, блин, старики плохо пахли — и я вступил в секцию Королевских ВВС. В секции Королевских ВВС было меньше муштры и криков. Моей специализацией являлась тренировка обращению с оружием — я учил четвероклассников разбирать, чистить и снова собирать винтовку «Ли-Энфилд.303», которые хранились в оружейном хранилище рядом с буфетом. Винтовка Матрони стояла в углу, пока она перевязывала мою ногу, значит, Бейтс открыл оружейку. Разумно. По пути к школе я довольно близко познакомился с бандами и отрядами линчевателей. — Всё, готово, — произнесла Матрона. — Какое-то время будешь хромать, и я хочу, чтобы ты как-нибудь зашёл ко мне проверить на инфекцию и сменить повязку. А теперь, тебе нужно доложиться! Бейтс хочет тебя увидеть. Все перебрались в жилой блок для персонала, его легче защищать, как он считает. — Она заметила на моём лице выражение любопытства и добавила: — Он стал слегка… военным. Какая-то сверхкомпенсация. Сходи сам посмотри, пока я тут прибираюсь. Не забывай обращаться к нему «сэр», салютовать и прочее. Впрочем, можешь не переживать, он вполне безобиден, мне кажется. Он хорошо ужился с молодым Роулсом. — Ладно. — Я поднялся, снова поморщился и сел обратно.