– Да знаю я, знаю всё! – махнул рукой барон. – Потому-то и беседую сейчас с тобой и просто так мягко и по-дружески предупреждаю. При другом раскладе и разговор бы у нас этот по-другому состоялся, – и он пристально взглянул в глаза Егорову. «А „картограф“-то, далеко не простой человек, – опять убедился в правильности своих прежних мыслей Лёшка. – С виду ведь чистый добряк и открытая душа, а внутри-то его вон какой „волкодавище“ лютый сидит. Такому бы лучше в пасть не попадаться, вмиг на мелкие лоскуты порвёт. Ладно, будем теперь иметь это в виду». – Ну ладно, не буду тебя задерживать, Алексей, ведь у молодого офицера впереди столько дел и забот, да, и это тебе, – и фон Оффенберг протянул Алексею письмо со знакомым почерком. – Мы тут решили, что тебе будет приятно получить весточку из дома, всё равно ведь там наши люди с оказией проездом были. – И барон милостиво кивнул. – Идите, прапорщик Егоров, идите. Идите и готовьте свою команду, через пару недель перед выходом на Журжи всех наших войск вы мне там очень понадобитесь. Лешка, выйдя из кабинета «главного картографа», надорвал склеенные концы письма и, открыв внутреннюю его часть, жадно вчитался в строчки, выведенные батюшкой. В поместье, по его словам, всё было хорошо и в порядке. Сестру Аннушку просватал давеча весьма уважаемый в обществе отставной полковник Ляпин, проживающий в самом уездном городке Козельске. Свадьбу сыграли на прошлой неделе на Казанскую, как раз перед приездом господина капитана Ильи Михайловича Ветрова, что приехал из полка Алексея да привёз ему добрую весточку о сыне. Господин Ветров был настолько любезен, что, оставаясь в Козельске по делам службы всю эту неделю, он раза три наведывался в Егоровское и много чего доброго рассказал о службе младшего отпрыска. От всего этого у старого отставного елизаветинского майора на душе теперь стало легко и умиротворённо. Все дети, по его словам, теперь были пристроены, и в дальнейшем оставалось лишь полагаться на милость Божию, да надеяться, что и в будущем с ними со всеми всё тоже сложится удачно. Алексею давался наказ служить матушке-императрице верой и правдой, но, однако же, и вперёд без головы в жарких баталиях не лезть, дабы оную голову сохранить для будущих дел и, бог даст, для продолжения дворянского рода Егоровых. В общем-то, на этом само письмо и заканчивалось, а на душе у Лёшки было как-то спокойно и печально, как будто бы тёплым ветерком пахнуло на него из такого недалёкого детства. Некоторые опасения о судьбе близких ему людей у Алексея были. Наступил тяжёлый 1771 год. Год последнего прихода чумы в Европу и страшного своим безумием «Чумного бунта» в Москве. Год, когда эта страшная болезнь, проникшая в центральные губернии России с юга, из района боевых действий русской и турецкой армий, выкашивала, по словам современников, по тысяче человек в день. И которая вызвала, кроме того, этот самый разрушительный «Чумной бунт». 15 сентября тысячи людей, вооружённых дубинами, кольями и топорами, ворвались в Московский Кремль, взяли приступом Донской монастырь и убили там архиепископа Амвросия, после чего начали грабить дворы состоятельных горожан, громить карантинные дома, госпитали и больницы. Только лишь решительные действия графа Орлова и генерала Еропкина сумели погасить этот разрушительный бунт и позволили властям развернуть широкие карантинные меры против самой болезни. Но десятки тысяч людей на тот момент уже успели покинуть старую столицу и разнести страшную болезнь по стране. Всех сильнее тогда от эпидемии пострадала центральная Московская губерния, куда, собственно, и входил Козельский уезд – малая Родина Алексея. Оставалось только надеяться, что его родным удастся отсидеться в своих имениях в этой провинциальной глуши и что чёрная беда с косой пройдёт мимо них стороной. У интенданта при штабе армии Филиппова Алексей ознакомился с формулярами по штатному расписанию своей команды, нормами положенности вещевого, провиантского и денежного обеспечения. Всё было на уровне егерских команд пехотных полков. По денежному же обеспечению полагалась надбавка в четверть прибавки к обычным пехотным егерям. Интендант был уже весьма и опытный, и искушённый за долгие годы службы тыловик, и выпросить с него лишнего у Лёшки ничего не получилось. «Всё как положено», – был лишь один его ответ. – Дам я тебе один совет, прапорщик, – проскрипел простуженным голосом Яков Семёнович. – Определи ты у себя для интендантских целей самого опытного в команде унтера. Это дабы у тебя самого были руки развязаны от множества хозяйских дел и чтобы ты сам мог свободно боевой егерской службой заниматься. Пришлёшь его ко мне завтра после обеда, а я уже ему сам всё здесь по делу растолкую. Велено мне свыше вашу команду ни в чём не ущемлять и лишь только всемерно способствовать. Так что всё, что только вам будет нужно, вы получите безо всякой обиды и стеснения и будете и далее так же всё получать сполна. И то первое, что сделает ваш интендант в своём деле, это подберёт вам новую форму и новую офицерскую амуницию. Негоже такому бравому офицеру да в унтерской рванине щеголять, – и он кивнул на Алексея. – Да я только сегодня чин получил, – оправдывался в смущении Лёшка. – Ну, вот и начните своё офицерство с приведения себя в приличный и в уставной вид. И пусть все ваши солдаты смотрят на вас и видят, что ими командует человек из приличного сословия, – поджав губы, проскрипел господин Филиппов. – Команда, в одну шеренгу становись! Лёшка оглядывал цепочку егерей, выстроившихся на ближайшем пустыре, заменявшем им во время зимнего постоя в Бухаресте строевой плац. Всего их на сегодняшний вечер в строю было 15 человек, шестнадцатый, Ермолай, только лишь недавно пришёл в себя в госпитале, и лежать ему там ещё надлежало очень долго. Слишком много крови потерял солдат от двух полученных в лесу ран, ладно ещё хоть живым смогли его оттуда вытащить. Все стоявшие в строю прошли с ним последние бои под Бухарестом. С кем-то он был ещё под Бендерами и в Кагульском сражении. Это была та основа, на которой и нужно будет создавать особую егерскую команду. Всё это своим солдатам и объяснил доходчиво Алексей. – Приглашайте хороших стрелков из своих знакомых, братцы. Неделю нам дано на поправку и отдых после крайнего поиска, а там мы уже и снова к новому делу будем готовиться. Хорошо, когда рядом с тобой добрый солдат в твоих товарищах состоит, когда он умелый и надёжный воин, а главное, что он душою чистый и нравом пригож. Но вы и к молодым тоже присматривайтесь вокруг. Глядишь, из кого-нибудь и у себя в команде настоящим егерем со временем вылепим. А за эту неделю отдыха весть о наборе к нам разнесите, братцы, как можно шире. Знаю, что многих не захотят командиры к нам из полков отдавать, ну да и у нас уже при штабе есть те люди, кто это всё решить сможет. Вы же, главное, о них мне докладывайте, а там уж мы и посмотрим, как их забрать. Как вы уже ранее слышали, при награждении у нас будет 30 строевых рядовых егерей при трёх капралах и ещё трёх унтерах. Одного грамотного солдата мы подберём на должность барабанщика. – Нашим главным интендантом с унтер-офицерским званием «подпрапорщик» я назначаю Лыкова Матвея Никитича. Тебе, Никитич, стало быть, теперь и надлежит быть нашим главным хозяйственником в команде, и барабанщик, которого мы подберём из обученных грамоте солдат, под твоей же рукой ходить будет. – Из двух остальных унтер-офицеров Макарыч, вернее, Дубков Иван Макарыч, назначается моим первым помощником, и он получает следующее звание в производстве – каптенармус. – Егор Архипович Свистунов, как и положено лучшему стрелку команды, назначается старшим по обучению всем тем егерским премудростям, что так важны в нашем деле. В случае же нужды он подменяет собой и главного унтер-офицера. А сегодняшним днём ему присваивается первое унтер-офицерское звание – фурьер. Лёшка уже прекрасно ориентировался в достаточно непростой классификации нижних чинов Российской императорской армии. Первой ступенькой от рядового по старшинству был капрал, начальственный чин, особняком стоявший между солдатами и унтер-офицерами. Далее за ним шли унтер-офицерские чины: фурьер, потом каптенармус, подпрапорщик и все нижние чины закрывали звания старших унтер-офицеров – это младший и старший сержанты. – Тридцать рядовых у нас делятся по трём отдельным десяткам под командой своих капралов, – продолжил он расстановку в команде. – И назначаю я сим днём капралами Карпыча, то есть Иван Карпыча Зубова, Ёлкина Потапа Савельевича и Осокина Тимофея Захаровича. Поздравляю вас, господа, с производством в начальственные чины! Не забудьте нашить знаки различия в виде галунов на воротнике, напоминаю, у капралов он серебряный, а у всех остальных унтер-офицеров – золотой. – Штуцера, которых у нас без моего и без Егора числом пять, поделить примерно поровну по десяткам пока не получится, но я очень надеюсь, что со временем тут у нас тоже всё удачно решится. Вообще, я вижу всех вас в будущем вооружёнными отменным оружием и экипированными самым лучшим снаряжением и амуницией. У каждого третьего в команде будет штуцер. У всех как минимум один, а лучше даже, чтобы два надёжных пистоля. Плюс небольшой тесак или сабля для ближнего боя, а на боку ещё кинжал или швырковый нож на поясе. – На каждую тройку будем делать по такому же плоскому котелку с глубокой крышкой, которыми мы уже пользовались на выходе. Нашьём скрытные плотные пологи-накидки, что так хорошо показали себя на последнем выходе. Всё это, чтобы не обременять себя лишними тяжестями в переходах, чтобы удобней и быстрее было готовить пищу и маскироваться на местности. В общем, братцы, работы нам с вами теперь предстоит непочатый край. Дольше вас держать я сейчас не намерен. И с завтрашнего дня, помня, что сам дал вам неделю на отдых после обязательного построения с проверкой, будем мы заниматься только лишь по паре часов, а потом вы будете отдыхать до вечерней проверки и заниматься своими делами. Вопросы ко мне есть? Вопросов у личного состава не было, поэтому проверив внешний вид и оружие в шеренге и сделав несколько замечаний, скорее для порядка, чем из личного занудства, Алексей распустил строй. К себе в дом, где он был на постое, он попросил зайти только лишь унтер-офицеров. Горели две сальные свечи в горнице, где за столом сидели русские солдаты. Домочадцы, пожилая пара валахов, старались им не мешаться. Хозяин, Стефан, работал на дворе, задавая корм скотине, а пожилая Мируна пряла что-то в своей маленькой комнатке. Валахи как народ отличались большой недоверчивостью к чужим людям. Слишком много они претерпели за долгое время своей истории от чужаков. Русские их не притесняли, за постой они платили всегда исправно и полностью, даже бывало, что и помогали им по хозяйству, такие привычные к тяжёлому физическому труду. Но всё-таки это были для них чужие люди, и лучше было держаться от них подальше, вон у них сколько всякого оружия на себе навешено. – Ну что, господа командиры, поздравляю вас ещё раз с производством в старшие чины, – начал разговор Лёшка. – Приказ по этому поводу уже подписан сегодняшним днём, так же как и по утверждению общих штатов нашей команды. Осталось нам только её с вами сформировать. Давайте задавайте вопросы, кому и что осталось не ясно? – Да вроде всё понятно, ваше благородие, – почесал голову Макарыч. – Егерский мундир нам сохранили, штуцера и егерскую амуницию тоже, значит, и способ боя остаётся у нас тот же, что и был раньше? – Ну как сказать, – теперь над ответом задумался уже и Егоров. – Обычные егерские команды при наших пехотных полках ведь действуют в основном перед строем своих же полков и прежде всего именно в их интересах, как их приписные застрельщики и охотники. Отдельные егерские батальоны в армии выполняют то же самое, но только в интересах бригады, дивизии или же сводного корпуса. А вот нашим делом, делом маленькой команды егерей, будет, наверное, в большей мере такая индивидуальная, нуу, как бы такая особая разведка неприятеля, а иногда и проведение по нему тайных ударов. Это называется по-научному диверсией, что с латинского «диверсио», на наш лад переводится как «отклонение» или «отвлечение». Нам, конечно же, и в сражениях, я думаю, тоже доведётся ещё поучаствовать, но это всё-таки уже будет не самым главным теперь для нас делом. Отсюда и особая подготовка потребуется, помимо той, стрелковой егерской и пехотной, которой мы и так уже обучены. Да и оружие, амуниция и снаряжение особое понадобится, про что я уже говорил в общем строю. Штаб выделил нам уже 20 рублей на все начальные расходы, вот отсюда-то мы, как говорится, и начнём плясать. – Господин поручик, Лексей Петрович, а как с постоем-то быть, столоваться где нам, имущество и порционы на питание откуда теперяча будем получать? – задал волнующий его вопрос штатный интендант команды Матвей Никитич. – Раньше-то мы при Апшеронском полку у Колюбякина были, с их интенданта и истребовать всё можно было, да и в хороших отношениях так-то мы с ним были, а сейчас нам как? – Всё хорошо с этим, Никитич, – успокоил дядьку Алексей. – Завтра после обеда, часа в три пополудни, ты найди интенданта при штабе армии господина Филиппова. Чин я его не разглядел, так что называй ты его «ваше высокоблагородие», никак не ошибёшься. Тыловик он весьма опытный и искушённый, как сразу по нему и видно. Но там ему уже дали понять, чтобы он отнёсся к нам со всем своим вниманием и с расположением. Так что ты, главное, Никитич, получше впитывай всё то, что он тебе будет говорить и чему там поучать тебя станет, да и мотай себе на ус. Нам при главном интендантстве хорошие связи ох как нужны будут, чай уж отблагодарим его потом чем-нибудь, встречаются же порою добрые трофеи, – и увидев понимающий кивок дядьки, продолжил беседу далее. – По поводу постоя всё остаётся у нас так же – размещаемся мы в тех же домах, что и ранее, так как при штабе нам делать нечего. Мне уже дали понять, что если мы там станем много крутиться, то нас мигом в его охрану определят. У кого-нибудь есть желание на караулах ночами мёрзнуть и годами во фрунте стоять? – Неет! – хором протянули унтера. – Что мы, комендантские, что ли, какие, егерей, как часовых, на пост ставить, да где это видано-то вообще?! – Вот то-то! Поэтому от большого начальства подальше нам надо быть и своё егерское дело туго знать, дабы уважали и не совали куда ни попадя, – подвёл итог разговору Лёшка. – Да, и с людей, братцы, чистоты и аккуратности требуйте со всей строгостью! Вон какой мор по всей Валахии от чумы идёт. Поветрие уже и на южные губернии России перекинулось. А я вам уже с самого моего знакомства всё талдычу – беречься от грязи. А всех грязнуль сразу ко мне, уж я-то им завсегда найду дело! Глава 3. Меняла Служба на зимних квартирах шла своим чередом. Утром и вечером проходили неизменные построения с проверкой личного состава команды, его внешнего вида, оружия и амуниции. Затем были два-три часа занятий в основном стрелковой подготовки, проходящие в низине, за городской окраиной. Егерям давалось немного начальных навыков рукопашного боя, закреплялось умение рубки саблей или тесаком, ну и шлифовался традиционный в русской армии штыковой бой. После этого солдаты распускались по своим делам, каждому, кто хотел идти в город, на руки давалась увольнительная, утверждённая прапорщиком Егоровым, с указанием фамилии, имени, звания и подразделения служивого, а также с прописью времени, позволяющим отсутствовать вне расположения команды. И каждый теперь мог совершенно спокойно передвигаться по огромному городу, не боясь патрулей и многочисленного начальства. Любая официальная бумага с печатью была в большом уважении в это время. У Алексея тоже были свои дела. Нужно было, как только возможно быстро, сформировать свою команду, одеть, обуть, экипировать, вооружить её. Сбить всех в боевые тройки и десятки. Подготовить людей к предстоящим боям. Пока же шла объявленная им неделя отдыха, нужно было решить кое-какие свои личные дела. Как и было предложено «куратором из штаба», собрать на обмыв своего первого офицерского звания людей Алексей решил в знакомой уже ему харчевне «Зажаренный ягнёнок». Прикинув примерное количество приглашённых и предстоящие на это расходы, стало ясно, что средства на это потребуются немалые. Жаться в таких делах не хотелось, и Лёшка понял, что пришла пора расставаться с частью своих сокровищ. На территории Валахии, где сейчас и проходили боевые действия, в ходу были в основном турецкие, русские и австрийские монеты, то есть деньги тех государств, с кем эти земли были наиболее связаны. И предпочтение здесь отдавалось явно монете австрийских Габсбургов. Не зря же и оружейник из Силезии, Отто Шмидт, пожелал вести расчёт за свои услуги самыми твёрдыми и надёжными деньгами, а именно кроненталером. Но для этого нужно было обратить свои разношёрстные монеты в единую валюту, и кто это сможет сделать, Егоров уже знал. В пятницу, проведя традиционное построение и выдав указание Егору о проведении дальнейших занятий на сегодня, Лёшка направился разыскивать менялу Давида. Этого человека ещё перед Рождеством порекомендовали ему, и сам оружейник и распорядитель харчевни Думитру. Поиски долго времени не составили – его лавка находилась возле главной базарной площади Бухареста, в подвальчике местной цирюльни. Алексей спустился по узкой каменной лестнице к массивной дубовой двери и, с усилием толкнув ее, зашёл в затемнённое помещение. Сразу у входа был небольшой коридорчик и массивный длинный прилавок. Скудное освещение давали пара светильников, висящих на боковых стенах. Да ещё горела большая сальная свеча за столиком около сидящего за ним пожилого человека с седой курчавой бородкой. – Молодой господин офицер что-то хотел мне предложить? – мужчина, закутанный сверху в шерстяную шаль, убрал что-то в стоящую на столе шкатулку, отложил в сторону большую лупу и, сняв с переносицы свои несуразные очки в массивной роговой оправе, подошёл к прилавку. – Мне нужен господин Давид, – обратился к подошедшему Егоров. – Мне его порекомендовали оружейный мастер Отто Карлович Шмидт и Думитру из «Зажаренного ягнёнка». – Вот как! – вскинул брови пожилой человек и почесал кончик своего длинного горбатого носа. – Если вас сюда направили столь уважаемые люди, таки значит, что для вас это уже буду точно я, – и он склонил седую голову в лёгком поклоне. Выговор Давида был достаточно чистый, с лёгким гортанным акцентом и небольшой шепелявинкой. Сам же он производил впечатление умудрённого жизненным опытом человека. На его макушке лежала маленькая вязаная шапочка – кипа, очень органично смотревшаяся на коротких седых волосах. И только лишь по бокам головы они были длинными и свисали чуть ниже подбородка, свитые к тому же в небольшие и тонкие косицы. – Я полагаю, что вы сюда, уважаемый, пришли не ради вон того старья и хлама, – и он кивнул на ворох ношеной одежды с обувью, разложенных на длинных столах у стены. – Вы правы, – кивнул Лёшка, – мне вас порекомендовали как серьёзного и честного человека, умеющего правильно обменять монеты самых разных стран и номиналов. Надеюсь, я сюда зашёл правильно и если да, то как мне тогда к вам будет правильно обращаться? – Хм, – хмыкнул старый еврей, – вы можете звать меня просто Давид, старый Давид. Но если господин офицер всё-таки хочет сделать мне немного приятного, то тогда он может упоминать и отчество моего бедного покойного батюшки Соломона. А как можно обращаться к столь бравому молодому русскому командиру, и как много он хочет обменять сегодня монет? Алексей полез за пазуху и достал объёмный чёрный кожаный кошель на тесёмках в виде плотного мешочка. Потом он развязал его и выложил на прилавок одну за другой 15 золотых монет. Из них пять были турецкими монетами в 100 пиастров каждая, две английских гинеи, три явно старинных динара, с выбитой на них арабской вязью, ещё плюс два испанских дублона, два двойных дублона, и замыкало эту коллекцию одно экю Франции времён Людовика XIII с его же профилем на одной из сторон. – Меня вы, Давид Соломонович, можете звать просто Алексеем, но если вам вдруг захочется сделать мне приятное, то можете упоминать и моего батюшку Петра, дай бог ему доброго здравия. Глаза Соломоновича при виде такого богатства радостно блеснули, лицо же его так и оставалось при этом таким же грустным и беспристрастным, как и ранее. Он как-то быстро и сноровисто выскочил из-за длинного прилавка и прикрыл за Лёшкой входную дверь на её тяжёлый кованый засов. – Зачем лишние глаза, когда такое серьёзное дело решают два заинтересованных человека? На что Алексей только лишь усмехнулся и понимающе кивнул головой. – Итак, Алексей Петрович, как бы вы хотели обменять это золото? – меняла зажёг ещё две большие свечи и одну за другой тщательно ощупал и рассмотрел через большую лупу все принесённые монеты. – Мне нужно обратить мои золотые монеты в серебряные, и лучшим номиналом для себя я бы посчитал австрийский кроненталер. Какое соотношение размена у вас от золота к серебру? Соломонович оторвался от лупы и внимательно посмотрел Алексею в глаза. – Хм, не ожидал я от вас такого делового разговора. Вы уже трижды за всё время упомянули особые, специфические слова-термины. Алексей Петрович, наверное, когда-то имели дело в разменах, а может быть, даже и сам вышли из уважаемой купеческой среды? – Нет, – покачал головой Лёшка, – я сам родом из служилых дворян, но определёнными знаниями тем не менее обладаю. Я бы не хотел дальше распространяться на эту тему, – и он сделал многозначительную паузу. – Простите меня за столь неуместное любопытство, понимаю, всё понимаю, – Давид Соломонович поднял, как бы сдаваясь, обе руки и сделал лёгкий поклон. – Если позволите, то мне нужно проверить каждую монету. В наше непростое время нужно всегда и везде быть внимательным и особенно, когда имеешь дело с деньгами. А вы можете пока посидеть здесь вот на стульчике, – он подвинул громоздкий деревянный табурет к печке и подкинул в неё несколько поленьев. – Грейтесь, уважаемый, это займёт не менее 20, а то и 30 минут, тут лучше не спешить. Лёшка присел туда, куда ему и указали, и уже со стороны наблюдал за всеми манипуляциями менялы. Каждый золотой Давид Соломонович самым тщательным образом рассматривал через лупу со всех сторон. Особенно внимательно он проверял гуртовое оформление кромки, ведь их нередко подпиливали, уменьшая тем самым вес самой монеты. Затем он смачивал их каким-то раствором из стеклянной посудки, как видно, проверяя реакцию – не окисляется ли металл. И особенно долго и тщательно он взвешивал монеты на точных аптекарских весах, сравнивая их с уже имеющимися у него эталонами.