Драй проиграл, и Устах предложил Сереге сыграть с ним партию. Духарев отказался. В шахматы он последний раз играл лет в десять. А тут еще и правила, небось, другие. Варяги поменялись фигурами и сыграли еще раз. Дождь кончился. Драй опять проиграл, и Устах послал молодого кривича, с которым делил комнату, за Гораздом. А Серега ушел спать. Глава шестнадцатая, в которой Серега Духарев знакомится с городом Смоленском, вернее, с его окрестностями Когда Духарев проснулся, Слады в комнате не было, а Мыш сидел на коврике и терпеливо ждал, когда его названый брат соизволит продрать глаза. Как выяснилось, ждал он не просто так. – Слышь, Серегей, ты Сладку не передумал в жены брать? – осведомился он. Духарев сел, поморгал, отгоняя сон. – Нет,– ответил он.– А чего это ты вдруг озаботился? – А того, что я ей единственный родич! – заявил Мыш.– Ну если тебя не считать, а тебя сейчас считать нельзя, потому что ты – жених. Ну что, берешь Сладку женой? – Беру,– сказал Духарев.– Только не наезжай. – Главной женой? – уточнил дотошный Мыш. – Самой главной! – По рукам! – Мыш подставил ладонь, по которой Духарев хлопнул с большим удовольствием. С еще большим удовольствием он отвесил бы пацану подзатыльник. Разве можно наваливаться с такими вопросами на только проснувшегося человека? Мыш потер ладошку. – Меня Сладка послала,– простодушно сообщил он.– За тебя беспокоится. Говорит: ты муж сильный, тебе каждый день женщина нужна. – Ну уж и каждый день… – пробормотал заочно польщенный Духарев. – Так что надоть вам побыстрей пожениться, говорит, не то загуляешь,– деловито продолжал Мыш.– Согласен? – Ой загуляю! – мечтательно проговорил Духарев.– Весь Смоленск перетрахаю! – Чего весь Смоленск? – не понял Мыш. – Согласен, говорю! Что от меня требуется? – Откупа я с тебя брать не буду,– сообщил Мыш.– Ты ж в роду старший. Выходит, сам себе и заплатишь. Ну и с приданым то ж самое. – Да я не о том,– махнул рукой Духарев.– Как у вас свадьбы-то играют? – Мы ж христиане,– сказал он.– Нам играть не положено. Да ты не беспокойся. Я Сладке скажу, она все устроит. Она с утра на Торжок ходила, узнавала, где тут братьев наших Христовых найти можно. Коли ты согласен, так она узнает, что да как. Ну а ежели никто из здешних вас поженить не сможет, тогда до Киева ждать придется. Ты как, дотерпишь? А то давай я с Гораздом поговорю: он тебе до Киева челядинку любую даст, на какую покажешь. Неча тебе деньги зря на смольнянских девок тратить! – решительно заявил он. – Ах ты наш бережливый! – ласково проговорил Духарев, и наученный опытом Мыш быстренько прикрыл ладонями уши. – Я же токо о нас и забочусь! – обиженно пропищал он. В дверь постучали. – Серегей! – раздался голос Устаха.– Айда коней пробежим! Как? – Иду! – крикнул Духарев. – Сладе скажи – к обеду вернусь,– велел он Мышу. – Да хоть к ужину! – отмахнулся пацан.– Ты токо денег на баб не трать. И ловко увернулся от оплеухи. «Пожалуй, воин из него выйдет,– подумал Серега.– Проворен». – Кончай прыгать,– сказал он.– Кольчугу мне подай, братишка. Чешуйчатый панцирь Серега надевать не стал. Не на битву ехать. Кольчуга, шлем, меч, пара ножей… Обычная «оснастка» воина-варяга на мирной прогулке. Серега поглядел на себя в бронзовое зеркало, опустил вниз стрелку шлема – хорош! Вот только усы коротковаты. Во дворе уже ждал Устах. Хозяйский холоп держал в поводу двух жеребцов. С опаской держал: варяжские кони – звери. Вон, это даже дворовые псы понимают, держатся на безопасном отдалении. – Долго собираешься,– укорил Устах. Упруго оттолкнулся и вмиг оказался в седле. Серега повторил его движение, но у него получилось куда менее грациозно. Синеусый варяг припал к шее коня, шепнул ему что-то на ухо. Жеребец с места взял в галоп, помчался через двор, с каждым прыжком наращивая ход. Дворовой, собравшийся отпереть ворота, шарахнулся в сторону, конь Устаха мощно оттолкнулся и перелетел через верхнюю перекладину – выше человеческого роста,– даже не поджимая ног, с запасом. Сереге очень хотелось повторить прыжок, но он не рискнул, подождал, пока слуга откроет ворота. Из города они выехали бок о бок, шагом проехали по раскисшей дороге, свернули с нее, срезая петлю, на еще более раскисший луг, затем вверх, по пологому склону, и как только копыта животных перестали по бабки утопать в грязи, оба, не сговариваясь, отдали поводья, и кони понеслись наперегонки, расплескивая копытами мягкий дерн. Пепел выиграл гонку. Вынесся на плоскую вершину, опередив соперника корпуса на два. Он бы скакал и дальше, вниз, но Серега остановил его. Днепр разбух от талой воды, помутнел. Городу, стоящему на высоком правом берегу, половодье пока не угрожало, но низкий левый берег уже скрылся под водой. Скоро река поднимется еще выше, «запрет» притоки, и тогда вешние воды зальют прибрежные рощи. И каменные зубы порогов. Серега смотрел на еще не разлившуюся реку и как будто видел эти необозримые пространства почти неподвижной воды, торчащие из нее верхушки деревьев. Он знал, что когда-нибудь увидит воочию это половодье. И еще он знал, что случится это не так скоро… Духарев очнулся, встряхнул головой. Устах, чтобы не нарушить состояния товарища, спешился поодаль. Серега уже не раз замечал, насколько чуток синеусый варяг и насколько деликатен. На первый взгляд, совершенно неуместное свойство для человека, чья профессия – убивать людей. Но это только на первый взгляд. Именно чуткость, чутье, интуиция дают возможность вовремя применить силу и сохранить жизнь. Интуиция, умение угадать чужие мысли и намерения, опередить… Или не побеспокоить, если речь идет не о враге, а о друге. Это было не столько свойство души, сколько естественная необходимость. Иначе узкие палубы боевых варяжских лодий или нурманских драккаров стали бы слишком тесными для многочисленных дружин. Грубые, невоздержанные в словах и поступках, постоянно ссорящиеся между собой викинги «обитают» только в голливудских фильмах. В реальной жизни такие туповатые ублюдки перерезали бы друг друга на третьей неделе плавания… На радость прочим морским народам. Конечно, Духарев, который никогда не плавал месяцами, под квадратным парусом, по северным морям, об этом понятия не имел. Но отмечал необычайную тактичность Устаха, его уважение к чужому праву на уединение. Отмечал и учился. Правда, деликатность Устаха распространялась только на друзей, равных. Эмоциям всех остальных людей Устах уделял не больше внимания, чем скрипу тележного колеса. Скрипит – смажем. Плохо крутится – сменим. Днепр… Серега подумал, что раньше, в той жизни, он никогда не видел Днепра. Только Днепрогэс на фотографиях. В той жизни он и подумать не мог, что будет сидеть в седле и глядеть с вершины холма на весеннюю реку. А за спиной у него будет меч и рядом – самый настоящий варяг, один из тех, о ком преподаватель истории в универе, помнится, говорил, что они вообще выдумка. Устах бы ему объяснил, какая он выдумка. Да нет, не стал бы синеусый воин обижать хилого книгочея. Посмеялся бы и продал теоретика за четверть гривны Горазду. Внезапно Сереге представилось, как он, в нынешнем прикиде, входит в смешной кабачок с сетками под потолком, где они отмечали последний Вовкин день рождения. А что, он ведь смотрелся бы там вполне органично. Получше, чем бандюки в гастуках. А интересно, что было бы, если б он вместо деревянных высыпал на стойку серебро? Ментов бы вызвали, вот что. И отобрали бы у Сереги меч и прочее. И сунули бы в обезьянник. И сидел бы он, пока кто-нибудь из корешей не приехал и не отслюнявил «выкуп». «Нет уж, пацаны! – мысленно сказал Серега тем, кто приложил руку или крыло к его „перемещению“.– Не надо меня назад! Мне тут больше нравится! Тут воздух свежий!» Есть, конечно, и минусы. Вроде отсутствия туалетной бумаги, горячего душа и развитой медицины. Зато… Пепел переступил под Серегой, покосился на всадника: что, так и будем стоять? – Ты умница,– шепнул ему Духарев с нежностью. Откинулся в седле и испустил душераздирающий визг, приведший в ужас воронью стаю в соседней роще. Жеребец Устаха перестал щипать траву, поглядел на Серегу осуждающе. – А знаешь,– сказал Духарев варягу,– кажется мне: не поеду я в Киев. По крайней мере, этой весной. – Там видно будет,– философски ответил Устах, взбираясь в седло. Смоленск лежал под ними, как нарисованный. Белые стены, опоясанные черным валом, деревянные причалы – почти вровень с поднявшейся водой, лодки и лодьи, крашеные, новые, и старые, уже потемневшие. Иные уже просели под тяжестью груза, но не отплывали. Серега знал: купцы ждут, когда вода поднимется еще выше и зальет пороги. У причалов без всякого порядка громоздились сараи, за сараями, ниже по течению – верфи. Мимо них, вверх по течению, подталкиваемая длинными веслами, как гигантский жук, ползла боевая лодья. На грязно-белом, почти обвисшем парусе был грубо намалеван красный изломанный крест-свастика. Устах уже спустился с холма. – Вперед,– скомандовал Духарев Пеплу, и через несколько минут он и синеусый варяг ехали рядом. Дорога совсем раскисла. Теперь Серега понимал, почему Горазд так торопился. Задержись они на сутки, и груз пришлось бы навьючивать на лошадей: сани увязли бы в грязище. Из пригородов тянуло дымом. Где-то близко звенело железо. Кузня, как всегда,– на отшибе. От дороги ответвилась вверх, на днепровскую кручу, широкая тропа. Устах уверенно свернул на нее. Тропа была нехоженая, покрытая плотной снежной коркой. На обочинах вылезали из лежалого снега, как грибы, столбики из уложенных друг на друга камней. На каждом из верхних булыжников были вырезаны разные знаки. Чаще всего – косой «андреевский» крест. Похожие «монументы» Духарев видел у Волохова капища. Только там само капище еще было огорожено невысоким каменным валом, а здесь ограды не было. Тропа просто вывела наверх, в дубовую рощу. Все деревья тут были старые, подрост тщательно вычищен. Тут и там между деревьями чернели огромные кострища. В них без труда можно было разглядеть кости. Человеческие. Ага! Вот он, родимый! Широченные плечи, бычья выпуклая грудь, разделенная натрое борода, выкаченные глазищи… Перун. Устах спешился. Поклонился с достоинством, вынул из кошеля золотое колечко, вложил в раззявленный рот идола. Серега тоже спрыгнул на землю, тоже поклонился, чтоб не обижать варяга, конечно, а не потому, что собирался молиться этой деревяшке. Но место и впрямь было мощное. Серега даже ощутил, как побежали по спине знакомые мурашки и захотелось выкрикнуть что-то… грозное. Яростный черный лик языческого бога был обращен к реке. Такую мелочь, как люди, он словно и не замечал. – Дай ему что-нибудь,– сказал Устах.– Ты – варяг. Твой Христос не обидится. Серега достал из кошеля смятую в комок половинку шейной серебряной гривны, сунул в черную пасть идола. Звякнуло. Внутри идол был пуст. Устах поклонился еще раз.