Легко сказать, отходим. Ножка у меня — бо-бо. Я, если только — ползком, но и это — едва ли. Крови много потерял. Перевязался, но не больно хорошо это у меня получилось. Временами уже перед глазами всё плыть начинает… — Сам не смогу… Ранен, — сообщаю бойцу о своем состоянии. Жалко мне сейчас себя, жалко сильно очень. Сколько надо продержалась моя полуинвалидная команда. Вон, даже мост рванут… — Вытащим… — теребиловец мне подмигнул. Я свои ручные гранаты в карманы затолкал, не оставлять же их. Пулемет бросить придётся, хоть и жалко. Тут меня сильнее накрывать стало. За пулеметом я как-то лучше себя чувствовал. Нога сразу сильнее заболела, как будто нарочно. Нет, она и раньше болела, но я себя пересиливал, а тут — расслабился… Звезды неродного небосвода Угасают в голубых глазах… У меня же, наоборот, эти самые звездочки-метельки перед глазами вдруг закружились, закружились, закружились… Как через мост меня тащили — я уже не помню. Как его взорвали — не слышал. В себя пришел — на телеге. Рядом с ней Ли шагает. Рукой за телегу держится и идёт. Я глаза зажмурил, снова их открыл. Нет, не Ли. Другой китаец. Ли убили, а я вот жив остался. В который уже раз… — Ну, как там наш Нинель? Знакомый голос… Сормах? Точно, он. Голова перевязана, шапки нет, весь в грязи. Где он её и нашел… — Жив, доктор? — Жив, жив… — Молодец. Продержались… Тут Сормах, как тот теребиловец у моста, мне подмигнул. — Семянок, Нинель, хочешь? Сам Сормах при этом руку к себе в карман засунул. Как будто что-то в горсть там нагребает. — Семянок? — Ну. — Давай. — я подставил комполка раскрытую ладонь. Глава 44 Марш, марш, зуавы! С ногой на этот раз у меня было всё плохо… С чего, хорошо-то быть? Перевязался я сам наспех под огнём у моста, прямо поверх, не сказать, чтобы чистых, шароваров. Потом меня по грязи, не знаю сколько, волоком теребиловец тащил. Что там ещё было — хрен знает, сознание моё отдельно от тела витало. Затем на телеге сколько я ещё времени провёл. Пару раз меня в полевые лазареты завозили, но они сами были в процессе эвакуации и там вся помощь мне только перевязками и ограничивалась. Поджимал нас враг, на пятки наступал, какая уж там адекватная хирургическая обработка моего ранения… Да, может и хорошо, что по пути в моей ране никто не покопался. На вид эти лазаретные помощники смерти на врачей и близко не походили. В лучшем случае — ротные фельдшеры ускоренных военных выпусков бывшей императорской армии, а то и ещё что похуже… — Дальше везите… — Это не к нам… — Ничем не поможем… — Не наш уровень… Сормах, а зачастую и ему приходилось вмешиваться во всё это, только из души в душу матерился. Медицинская часть Армии Мировой Социалистической Революции была весьма не на высоте. — Раньше-то, думали — плохо было, а как оказалось — у Христа за пазухой, — вздыхали старослужащие, кто ещё в императорской армии войны полной ложкой хлебнул, а сейчас в Европе пожар пролетарской революции раздувал. Это, если кто не понял, они так по бывшей военной медицине ностальгировали. Вот с отступающей армией я в Варшаве и оказался. В бывшем губернском городе Привисленского края. В Варшаву империалистов не пустили, наши резервы подошли и сейчас уже неделю день с ночью спутался, такая заруба шла… То солнца из-за дыма и частичек земли, до небес взрывами поднятой, не видно, то из-за пожаров ночью хоть мелкий шрифт в газете читай. В этом прифронтовом городе я, следуя очередному выверту судьбы, попал в госпиталь «зуавов смерти». К кабилам или военнослужащим частей легкой пехоты французских колониальных войск эти «зуавы смерти» никакого отношения не имели. Скорее, были чем-то типа нашего Интернационального полка имени Международной Советской Республики. Только они здесь, в Варшаве формировались из иностранных добровольцев-смертников. Не за деньги воевали, а за идею. Китайцы-то из нашего полка — наемники, убивают за деньги. Впрочем, не все в полку такие. Многие и воюют по убеждению за светлое будущее Народного Китая. «Красные Китайские Соколы» — так они свою роту называли, которая в батальоне из таких сознательных сформирована была. Впрочем, от жалования они тоже не отказывались. Китайцы, они всегда свой интерес блюдут. Так вот, в этих «зуавах» были и германцы, и чехи, и венгры, и кого только не встречалось. Они в Привисленском крае первая и главная опора для нашей Армии Мировой Социалистической Революции. Хирургом в госпитале у «зуавов смерти» оказался мой соученик по Императорской Военно-медицинской академии. — Иван? Полные глаза у него были недосыпа, а узнал меня… Я в ответ только слабенько кивнул. Ни на что другое сил у меня уже не было. — Это кто тебе ногу до такого довёл?!!! Да, видно не видал Петенька видов… Задницу в окопах не морозил… — На стол! Ну, к житью, так выживу… Петенька у нас на курсе не самым лучшим оператором был. После эфирного наркоза я отходил тяжело. Я всегда после него плохо отхожу, а тут я жалел даже, что вообще проснулся. Лучше бы помер, как-то для себя не заметно, в ходе операции… На удивление, обе ноги у меня были на месте. Одна — нормальная, вторая — болела и из-под бинтов только пальцы торчали. Я ими пошевелил. Шевелятся. Ну, это хорошо. Нет, не так — просто замечательно! — Что там? — кивнул я на ногу Петеньке, когда он удостоил нашу палату своей вечерней визитацией. — Плохо там, всё плохо, но ампутировать я пока не стал… Ну, спасибо тебе, кормилец. Две ноги, всяко лучше, чем одна. Так и потянулись мои недели в госпитале. Скучные и болезненные. Из развлечений — книги и выступления местных детей, которые нас частенько своими концертами радовали. Вперед, Варшава! На бой кровавый, Святой и правый! Марш, марш, Варшава! Марш, марш, зуавы, На бой кровавый, Святой и правый!