* * * Первую теплицу смонтировали за две недели — ну, если точнее, собрали и обшили каркас. На этой работе трудились сразу несколько студенческих бригад… Ну а как закончили с этим — к делу приступили уже специалисты, которые принялись монтировать необходимое оборудование. А они двинулись дальше… Следом за сквером по Астраханской под снос пошел и Детский парк. Выпиливали деревья, которые пойдут на топливо, ломали сооружения и многие постройки — и вот уже вновь вбивали сваи и собирали каркас. Причем, тут теплица будет гораздо больше предыдущей… Целое поле, можно сказать! И опять работы было предостаточно и для студентов. Работа кипела с самого утра и до вечера — даже при свете прожекторов… И Михаил все так же возил то все те же типовые металлоконструкции с завода резервуарных металлоконструкций, то подобие «стеклопакетов» с Техстекла. Работа кипела день и ночь, останавливаясь лишь несколько раз — когда температура в дневное время падала ниже 35 градусов мороза. В феврале их автобазе, к всеобщему удивлению, привезли первую партию шипованной зимней резины… До того в начале зимы первые ее партии поступили военным, и вот теперь настал и их миг. Наконец-то можно снять цепи противоскольжения с колес… Впрочем, несмотря ни на что, многие водители продолжали скептически относиться к новой придумке. Срабатывали порой многолетние привычки езды в разных условиях… В начале февраля поменяли и двигатель на машине Михаила Старый успел износиться от столь суровых условий эксплуатации и ушел на капиталку, а вместо него поставили новенький, только с завода. И так было почти со всеми. А еще упало качество топлива — того, что производилось на имеющихся НПЗ, стране не хватало, и его стали разбавлять произведенным на спешно построенных примитивных установках для производства прямогонного бензина. То же самое, как говорили, было и с соляркой… Впрочем, такое топливо шло, прежде всего, на всеядную военную технику — а его ЗИС-157 был как раз из такой. В какую-нибудь «Волгу» или даже новый ЗИС-131 такое не зальешь — им подавай чего получше. Иначе убьешь двигатель в два счета! А вот тот же тепловоз или недавно появившиеся, как кто-то прозвал их, «танкторы» из переделанных «сорокчетверток» сожрут что угодно и не заметят! На этот счет Михаилу даже вдруг вспомнились 90-е годы — как некоторые шибко умные пытались тырить солярку с железной дороги и заправлять ей КАМАЗовские дизеля. Которые после этого быстро отправлялись на капиталку! Рассказывали ему знакомые про такое… Вот и тут то же самое. Забравшись в кабину, Михаил уже привычно завел двигатель и поехал обратно на завод… Мог ли он еще совсем недавно поверить в то, что будет таким заниматься? Да расскажи ему кто — засмеял бы! Но порой жизнь совершает самые неожиданные пируэты. И если настало время, когда лишь общими усилиями можно выжить и сохранить цивилизацию — значит, так надо! Сейчас каждый советский человек должен приложить свои усилия к делу общего выживания. Уже привычно Михаил проезжал и мимо военных постов с БТРами у различных важных объектов вроде продовольственных складов. Загрузиться и ехать в обратный путь… Однако уже под конец дня его вдруг огорошили неожиданной новостью. — Тебя в обком вызывают, — сообщил ему бригадир. — Сейчас прямо после работы и дуй туда, они до шести работают. От Детского парка до обкома — четыре квартала. Так что доехать туда ничего не стоило… В прошлой жизни он тут не бывал ни разу — что ж, можно теперь наверстать. Как оказалось, его тут уже ждали — и поэтому тотчас отправили в кабинет ко второму секретарю. И, как быстро понял Михаил, все дело было в его письмах в ЦК… Ему предлагали, всего-навсего, отправиться в Москву на учебу. — В Москве сейчас куда лучше условия для учебы, — говорил ему второй секретарь. — Советское правительство собирает наиболее талантливые и перспективные кадры на учебу в столицу. Время сейчас трудное, но и в сложившихся условиях партия и правительство примут все меры для обеспечения наилучших условий для их учебы. Московский университет станет единственным, где сохранится обучение на дневной форме — но только для таких, как вы, товарищ Солнцев, и подобных вам. Второй секретарь говорил еще много, рассказывая про то, насколько это важно для страны и насколько легче будет там учиться, но Михаил думал о совсем другом. «Значит, учиться на дневном, не ходить на работу?» — крутилась в голове мысль. Да, с одной стороны это правильно. С другой же — где гарантия того, что под этим соусом туда не будут пропихивать сыночков различных партийных и советских деятелей? Да почти наверняка попытаются! Получится ли оно или нет — это уж отдельный вопрос… Но что поначалу таких будет полно — это точно! Дальше же все будет зависеть от решимости правительства. Может быть, они так и выучатся «по блату». А, может быть, и вылетят с первого же курса… Впрочем, если туда и впрямь наберут лишь наиболее толковых и талантливых — может и получиться польза. Вот только даже если последнее и верно, то… Как же не хотелось все бросать и ехать в столицу! В конце концов, тут у него все близкие и родные, которым надо по возможности помочь. Тут все его товарищи и уже ставший привычным коллектив. Тут, в конце концов, его любимая девушка. Да, именно так! Пора уж хоть самому себе признаться в этом! Тут все, что ему близко и дорого! Да и страшно, откровенно говоря, бросать их всех и уезжать в неизвестность. Кто знает, выстоит ли страна? Да, хотелось бы в это верить… Очень хотелось бы! Но гарантии такой сейчас не даст никто. И что тогда? Ну а учеба… Да ему максимум надо освежить свои знания в памяти! Так что ничего, обойдется… Только отказать надо максимально вежливо. И побольше идеологии, побольше фанатизма! — Извините, но я не могу, — изобразил сожаление Михаил. — В часы испытаний, когда каждый человек героически борется за выживание своей страны, за торжество советской идеи, я не могу остаться в стороне и наблюдать за происходящим со стороны, сидя в университетских аудиториях. Я, как советский комсомолец, должен быть в рядах тех, кто первым шагнул навстречу трудностям и опасностям, бросил вызов стихии! В нас верит сам советский народ — в то, что мы не дадим погибнуть социалистической родине! И я не могу не оправдать его надежд, бросить своих друзей и товарищей! Эх, теперь бы еще какую-нибудь цитатку Ленина или Сталина завернуть… Увы, но сейчас Михаилу просто не приходило в голову ничего подходящего. Правда, второй секретарь пробовал было сказать на счет того, что учиться — задача тоже очень важная. На что Михаил вспомнил про воевавших под Москвой добровольцев из народного ополчения, в число которых пошло немало не только студентов, но и ученых. Дескать, если сейчас не победить Зиму — ничего другое значение иметь не будет. Тем более, что он и так хорошо учится — прошлый семестр вон на «отлично» закончил! И все же отболтался… Иногда полезно изображать себя идейным фанатиком — такого сложно переспорить логическими аргументами. На учебу в этот день Михаил попал лишь на вторую пару — семинар по матанализу. — Ты где был? –сразу обратилась к нему Вика. — В обкоме… — Зачем⁈ — полезли глаза на лоб у девчонки. — В Москву предлагали учиться ехать, — прямо ответил парень. — Как перспективному кадру. Там, говорят, на дневном учился бы. — И ты… — Отказался, конечно, — усмехнулся Михаил. — Но… почему? — теперь удивлению девчонки и вовсе не было предела. — Ну разве могу я тебя тут одну бросить? — улыбнулся Михаил. — Миш!.. — покраснела Вика. — Что Миш? Семнадцать лет уже Миша, — усмехнулся парень. — Пойдешь сегодня со мной… эээ… погулять? Ну да, куда еще нынче пойдешь? Всякие кино с театрами и прочими учреждениями культуры больше не работают. Столовые с ресторанами тоже. Разве что в научную библиотеку сходить можно — хоть в университетскую, хоть в центральную областную. Но вести девушку в библиотеку? Впрочем, гулять — тоже как-то не того, что немедленно и заметила девчонка. — Погулять? — весело рассмеялась Вика. — По морозу? Сколько там вечером-то будет? Тридцать пять? Или сорок? «Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда я ухожу в запой?» — вдруг вспомнилась Михаилу шуточка от одного знакомого по прошлой жизни тракториста. Тот мужик, впрочем, тем еще шутником был… Например, подвыпив, тот мог орать переделанную версию «Марша танкистов». Матерную, разумеется. Или еще что-нибудь выдать такое, что уши вянут. — Ну что нам мороз? — усмехнулся Михаил. — Ну да, конечно, — улыбнулась в ответ девчонка. Оставшиеся пары пролетели как-то незаметно, и вот они топают на остановку трамвая… И вновь трясутся в вагоне «девятки». — Давай, провожу тебя? — предложил Михаил. — А не боишься? — слегка ехидно усмехнулась Вика. — Ну ты же не кусаешься? — А вдруг возьму и укушу? — усмехнулась девчонка. — Я сегодня такая голодная! — Ничего, я убегу, — рассмеялся в ответ Михаил. Они вышли из вагона и пошли по темным, заснеженным улицам к дому Вики… Мороз был уже, наверное, и впрямь за тридцать пять — так что на улицу люди старались не высовываться. Все отсиживались по домам, греясь у теплых печей. Снега последние дни не было, так что на улице делать было нечего. Шли в полной тишине — на таком морозе лучше рот не раскрывать, даже если он под шарфом. Простудиться как нечего делать! У самого Михаила тоже только недавно горло хрипеть перестало — хапнул как-то порцию морозного воздуха… Хорошо, что хоть более серьезно не заболел. Впрочем, а зачем что-то было говорить? Они ведь и так знали друг друга еще чуть ли не с первого класса школы… А чувства… Для них слова зачастую и не нужны. К некоторому удивлению, у дома Вики их встретил и отец девчонки — как раз в это время он расчищал снег во дворе. И когда Михаил уже собирался идти домой, тот махнул ему в сторону дома, предлагая зайти. — А ты, Вик, посиди пока в комнате, — когда они оказались внутри, сказал он. Они прошли на кухню, где тот разлил две чашки чая и поставил одну из них перед Михаилом, а затем долго-долго смотрел на него, явно что-то обдумывая. — Значит, нравится тебе моя дочка? — наконец, задал свой вопрос мужчина. — Очень, — совершенно не соврав, согласился парень. — Молоды вы еще больно, — пару минут посидев в задумчивости, произнес отец Вики. — Но возражать не буду… Дочка мне уж знаешь, сколько про тебя рассказывала? Еще в школе даже… — И? — не понял, к чему идет речь, Михаил. — Знаешь — я, как любой отец, хочу, чтобы она была счастлива, — произнес мужчина. — Ты, конечно, пацан еще совсем… Но раз уж приглянулся ей — так тому и быть. Хоть и хотелось бы, чтобы Вика выучилась сначала, работать пошла, а уж потом и все остальное… Но время сейчас, сам видишь, какое настает. — Да, — согласился Михаил. — Тяжелое время настало… — И помни, — продолжил мужчина. — Для меня дороже моих детей нет никого на свете. И коль обидишь ее или кому другому в обиду дашь — я тебя хоть из-под земли достану! — Все хорошо будет, — ответил на это Михаил. — Кто за свою девушку постоять не может — того и мужиком считать нельзя. Да, так у них все считали. Если что — сдохни сам, но не дай в обиду свою девчонку. Или ты просто не мужик, а дерьмо собачье. Удивило лишь одно — что Михаил уже как-то машинально назвал Вику своей девушкой. Видимо, и впрямь некоторые вещи и не надо вслух произносить. На том они и расстались — и, перебросившись еще несколькими фразами и распрощавшись с Викой, Михаил пошел домой. Благо, оно было достаточно недалеко — не успеешь замерзнуть. Уж утеплился-то он по полной — хотя сейчас все так ходят: одни лишь глаза из-под повязок выглядывают. А дома быстренько раздеться, сразу выпить горячего чая — и садиться есть. В этом месяце смены поменялись и теперь днем дома сидит батя, а во вторую работает его мать. Она-то сейчас и сидела тут… А вот Машка уже завалилась спать. — Где был-то так долго? — поинтересовалась с ходу мама. — К Вике заходил, — честно ответил парень. — Она что, заболела опять? — взволновалась мать. — Нет. Просто до дома проводил. И с батей ее еще разговор был… — О чем? Жениться что ли собрался? — насторожилась мама. — Пока нет, — отрицательно мотнул головой Михаил. — А потом… Как знать… — Не время сейчас, конечно, — задумчиво ответила мать. — Сам ведь знаешь, про что товарищ Пономаренко говорил… И в журналах тех писали, что нам всем раздавали. А ведь семья — это не только жить вместе. Это еще и дети… «Ну да, что от секса дети рождаются — я знаю», — мысленно усмехнулся Михаил. Чай у него у самого были… Что только с ними теперь будет? Как его жена без него? А в этом мире… да, все правильно — не время сейчас. Недаром даже власти советовали «воздержаться от рождения детей» до того момента, пока не закончится климатический катаклизм. Тут и так сейчас всем трудно… — Ну если и поженимся, то с детьми и подождать можно, — пожал плечами Михаил. Ну да… Специальные «изделия» выпускают в Советском Союзе еще аж с тридцатых годов — так что ничего, обойдутся. Впрочем, сначала им надо хотя бы до конца разобраться в своих чувствах, а уж потом и пожениться можно будет. На том разговор их и закончился… Закончив с ужином, Михаил завалился спать — и, уже привычно, отрубился едва коснувшись головой подушки. Как ни крути, устаешь за эти дни еще как… Так что оно тут и не до девушек как-то. Сублимация прямо, мать ее… Все силы на работу уходят. Интерлюдия Они сидели и разговаривали до самого вечера, лишь иногда отвлекаясь на то, чтобы подбросить топлива в печку… Квета вспоминала про жизнь до Катастрофы, про учебу, про родной дом и родителей и брата, про то, что любила раньше… А Василий по просьбе девушки рассказывал про Советский Союз — и почему-то вспоминать хотелось лишь про хорошее… Например, вспоминать забавные истории из своей жизни, над которыми девушка весело смеялась. И совершенно не хотелось вспоминать про их «интеллигентскую тусовку» или про работу в эмигрантской газете. Не хотелось, но все же признался и в этом — не хотелось оставлять недоговоренностей. Откровенно говоря, сейчас Василий понимал, что во многом его жизнь сложилась так случайно… Родившись в пролетарской семье, он с детства не имел ничего против советской власти. Вместе со всеми товарищами клялся бороться за дело Ленина-Сталина, ходил на демонстрации, был пионером и комсомольцем. Потом отучился в техникуме, три года отслужил в армии — не в ОСНАЗе и даже не в десанте, а всего лишь простым танкистом, механиком-водителем. После армии пошел работать репортером в газету — и там-то, во многом волей случая, и попал в ту самую «тусовку», где крутилась «творческая интеллигенция» и где ему начали вовсю лить в уши на счет того, как их не ценит Советская власть и что «они достойны лучшего». На своих встречах они частенько ругали советскую власть и лично товарища Пономаренко. И, незаметно для самого себя, Василий Василич тоже превратился в антисоветчика — вместо с остальными горланил на счет того, как же плохо живется при социализме, топил за «общечеловеческие ценности» и абстрактную «свободу» для творческих личностей, вовсю ругал власть… «Накрыли» их лавочку после того, как кто-то из них в пьяном угаре предложил тост за то, чтобы «сдохла эта лысая сука», имея в виду товарища Пономаренко. Ну а кто-то слишком трусливый после этого поспешил написать донос. Тогда-то все и закончилось… Будь дело в 30-е годы — и, скорее всего, все они отъехали бы в лагеря. Но сейчас все же времена были немного другими — ему о том фактически напрямую сказал капитан госбезопасности: «Нам не нужны „мученики за идею“, а то ведь люди у нас многие жалостливые… Не понимают, какая вы сволочь! Хотели „свободы и демократии“? Получайте!» В лагеря отправился в итоге лишь тот, кто выдвигал тот тост. Всех остальных после скорого суда посадили в самолет и выслали из страны, с лишением советского гражданства и почти без гроша в кармане. Так и началась его эмигрантская жизнь… — Не ждал я, что мой сын таким говнюком вырастет! — вспоминались ему последние слова бати. — Ты ж, сука, сам из пролетариев!