И только сейчас до меня дошел смысл сказанного толмачом: – Музтазхир говорит, что твой меч хорош, но не лучше его собственного меча. Пусть его носитель и первый телохранитель Сарас испытает царский клинок, а ты испытаешь свой. И уже тогда музтазхир решит, брать ли от тебя подарок или нет. – Но я же… Мои слова прервал шелест извлекаемого из ножен меча, а мой взгляд уткнулся в его темную, дымчато-волнистую сталь. Черный булат! В горле мгновенно пересохло: я вспомнил все, что слышал о харалуге и черном булате. Если коротко, новгородские мастера ковали харалуг с добавлением «небесного», то есть метеоритного металла – к слову, первого, из которого человечество научилось хоть что-то изготовлять (он ведь встречался на поверхности). Если обычное оружие ковалось из «болотной», сырцовой руды и, кстати, само по себе являлось не таким уж и плохим, то метеоритное железо добавляло клинкам легирующие свойства. Воспроизведенные в конце двадцатого века клинки обладали твердостью 67—68 единиц по Роквеллу, при этом сохраняли высокую динамическую вязкость! То есть очень твердые клинки не были очень хрупкими – обычно эти свойства взаимно исключают друг друга. И да, харалуг действительно резал простую кованую сталь норманнских или франкских мечей, чья твердость достигала лишь 55—57 единиц. Что же касается знаменитого булата, который иногда отождествляют с дамасской сталью, то на деле его можно условно разбить на два типа. Серый булат – он изготовляется путем продолжительной перековки полос вязкого железа и твердо-хрупкой высокоуглеродистой стали. И черный булат. Серый булат не обладает выдающимися прочностными характеристиками, легко подвергается коррозии, и далеко не всегда клинки из него тверже обычных стальных. Но вот черный… Многие мифы о нереальных возможностях дамасской стали перестают быть мифами, когда речь заходит именно о черном булате, ковавшемся чаще всего в Индии, – кара-табан или эски-хинди. И что самое главное, рецепт его изготовления остался тайной. Твердость этой стали по Роквеллу мне неизвестна! С бешено стучащим сердцем я встаю и делаю шаг навстречу улыбающемуся, уверенному в себе воину. Однако Сарас не спешит: легко вскинув меч, свободной рукой царский телохранитель поманил к себе двух замерших в стороне слуг. Те устремились к нему – один несет бархатную подушечку с покоящимся на ней газовым платком, второй держит в руках цельнометаллическую булаву с массивной стальной рукоятью. Похоже, мне воочию придется убедиться в правдивости мифических слухов о черном булате… С улыбкой Сарас небрежно подкинул в воздух газовый платок. Все голоса в зале стихли – аланы неотрывно следят за плавным полетом воздушной ткани, медленно спускающейся вниз. Вот она коснулась лезвия склоненного клинка, чье острие направлено вниз, вот соскользнула дальше, миновав плоскость меча так, будто оно невещественно… И лишь у самой земли ткань разделилась надвое под оглушительный рев собравшихся. Действительно, красивый фокус. Но, по-моему, это не самая сложная часть испытания! Словно вторя моим мыслям, телохранитель музтазхира кивнул второму слуге, поставившему булаву шипастым навершием на пол – оно удержало оружие в вертикальном положении. Сарас перестал улыбаться и высоко поднял меч над головой. Мгновение он промедлил, настраиваясь на удар… И стремительно рубанул под углом к стальной рукояти, срезав ее с мелодичным звоном меча и вторящим ему хрустом железа! Правда, булава все же упала, но это уже мелочи – мой взгляд уткнулся на чисто срубленный стальной штырь, длина среза которого составляла не меньше четырех сантиметров. Кажется, мое сердце ухнуло в пятки… – Теперь испытай свой клинок. Толмач перевел слова Дургулеля, и я шагнул вперед, терзаемый недобрым предчувствием. Все же мне хватило выдержки улыбнуться и вновь задержать меч, картинно вскинув его прямо перед собой. Ехидно скривив губы, Сарас в точности повторил мой жест – я будто в зеркало посмотрел. А после мы оба рубанули навстречу ударам друг друга. Высокий, чистый звон раздался при сшибке. На секунду я замер, представляя, как отлетает срезанная часть моего клинка и как сталь вражеского устремляется к моей незащищенной плоти. Но замешательство прошло – а я остался стоять с целым мечом в руке, поймав удивленный взгляд царского телохранителя. Правда, уцелел и черный булат, и спустя секунду Сарас злобно оскалился, со всей силы нажав на рукоять своего клинка, пытаясь надавить на меня весом тела и заставить отступить назад. Не тут-то было! Уперевшись в ответ, я едва не лег на меч, стремясь отодвинуть противника. Несколько секунд, напрягшись изо всех сил, мы теснили друг друга под удивленные и восхищенные крики ясских воинов. Но не взяла ни одна сторона – понимая это, я уже был готов рвануть рукоять вверх, одновременно ударив оппонента плечом в грудь, но тут раздался властный голос Дургулеля, и толмач мгновенно перевел его приказ: – Остановитесь! Расцепив оружие, мы с Сарасом синхронно сделали шаг назад. Телохранитель музтазхира первым делом провел ладонью по режущей кромке своего меча, с удовольствием убедившись, что она абсолютна цела и не имеет даже зазубрины! С довольной улыбкой он вскинул клинок, демонстрируя его собравшимся, после чего мы одновременно обратили взгляды уже на мой меч. В груди будто пустота образовалась: в месте столкновения на харалуге осталась четкая, глубокая – не менее половины сантиметра – зарубка. Я проиграл… Убедившись, что его меч лучше, Дургулель с едва заметной улыбкой – я впервые вижу ее! – негромко заговорил. Толмач почтительно переводил: – Меч из «небесного железа» весьма крепок, он лучше многих мечей. Но он слабее царского клинка, выкованного на далеком Востоке, и потому твое оружие не может быть принято в дар. На плечи словно бетонная плита навалилась – опустив их, я низко поклонился, ощущая все сильнее расползающуюся внутри пустоту. Переводчик продолжил: – Но музтазхиру нравится твоя доблесть, воевода. Дургулель Великий приглашает тебя на пир этим вечером! Вот это да! Подняв голову, я с растущим в душе ликованием посмотрел на царя аланов – и вновь разглядел след блеклой улыбки в уголках его губ. Кажется, это добрый знак! Говорят, что человек, побывавший на войне хотя бы раз, побывал на всех войнах. В чем-то это утверждение справедливо – по крайней мере, если речь заходит о страхе, несправедливости, грязи, боли, голоде и тоске. Но, находясь на пиру Дургулеля, я начинаю подумывать о том, что человек, побывавший на одном средневековом пиру, побывал на всех пирах этой эпохи. Конечно, я могу и заблуждаться. Но горы печеной дичи на столе и полные братины с хмельными напитками, шум разгоряченных дружинников, бахвалящихся, или что-то увлеченно друг другу доказывающих, или яростно спорящих, неровный свет факелов и удушливая духота – все это я видел не раз. А то, что я сижу за дальним от музтазхира столом, а мой главный здесь противник – византийский посол – находится у самого подножия царского возвышения, все это напомнило мне первый пир у Ростислава. Правда, мой враг, вожак касожских пиратов и по совместительству сын их князя, был воином и при случае принял вызов на поединок. Ромей этого точно не сделает… А еще присутствие хитрого грека заставляет меня всерьез бояться даже дотрагиваться до кубка с вином. Понятно, сам он даже ни разу не посмотрел на меня за весь вечер, но разве сложно было подговорить, подкупить кого-то из слуг? Нет, умом я понимаю, что с византийской стороны будет чересчур опрометчиво травить меня в гостях у Дургулеля – он явно оскорбится. А оскорбление такого государя, как Дургулель Великий, может быть чревато серьезнейшими последствиями! Но если вдуматься – ромеи ведь по возможности стараются использовать для разрешения конфликта чужие руки и мечи. Ну, повозмущается музтазхир, погрозит пальцем – но, по сути, у Византии нет даже общей границы с Аланией. А вот у Тмутаракани, чей посол из приближенных самого князя погибнет на царском пиру, очень даже есть. И таким образом, греки, даже подставив союзника, все равно столкнут его лбами с собственным врагом. А там, глядишь, и возмущение поутихнет, когда окажется, что у византийцев и ясов уже есть общий враг. Ох, не по себе мне от этих мыслей! Да только не поднимая кубок во время очередных чествований, я наношу оскорбление и присутствующим, и музтазхиру. На мне скрестились многие недовольные, а то и откровенно злобные взгляды, и напряжение за нашим столом понемногу нарастает. Сидящий напротив меня алан неожиданно встал и, презрительно кривя губы, что-то негодующе произнес, обращаясь ко мне. После чего, обернувшись к царскому помосту, заговорил уже громко. Подошедший со спины толмач глухо, напряженно перевел: – Он говорит, что вы нанесли оскорбление аланскому народу и музтазхиру, отказываясь поднять кубок как за нашу землю, так и за ее славного правителя. Сделав короткую паузу, толмач продолжил, теперь переводя насмешливые слова Дургулеля, смотрящего на меня: – Музтазхир спрашивает, отчего ты не пьешь вместе со всеми. Или тебе не сладко наше вино? Или ты не желаешь славить царя? Или не желаешь видеть Аланию цветущей? Понимая, что зашел уже слишком далеко, я решил пойти ва-банк – тем более что ромейский посол наверняка поливал меня грязью, когда Дургулель заводил с ним разговор. Встав, я заговорил коротко и зло: – Я вижу на пиру посланника базилевса и потому боюсь пить вино. Полгода назад корсунский катепан пытался отравить меня и князя Ростислава на пиру в княжьем дворце. Ромей был гостем, но попрал законы гостеприимства и законы Божьи! Лишь промыслом Господа, направившего мой взгляд на руки катепана, мы спаслись. А разве не отравили греки картвельского царя[10] Давида, дав ему яд в чаше во время причастия? Разве не отравили они собственного базилевса Цимисхия или василиссу Феодору? После завершения перевода толмачом в зале повисла тишина. Многие устремили негодующие взоры на меня, но кто-то с недоверием смотрел уже на византийца. Среди прочих я мельком увидел лицо азнаури Важа – он благосклонно кивнул мне, оказывая поддержку. Грузины, чью землю и свободу долгое время попирали ромеи, последних особенно недолюбливают – в том числе и за их необычайное вероломство. Какое кощунство – отравить врага во время причастия! Настоящее изуверство! Нет, не случайно посол царя Баграта решил мне немного помочь, не случайно… Обычно сладкоречивый, как и любой другой византийский дипломат, мой оппонент, однако, замешкался с ответом, видно не ожидая от меня столь яростной отповеди. И я, пользуясь моментом, продолжил в повисшей тишине: – Ромейские вельможи думают только о себе, своем богатстве и влиянии. Они задавили собственный народ поборами, они разоряют простых людей хуже иноземных захватчиков. Именно поэтому жители Корсуни и Сурожа запросились под руку князя Ростислава! Громко запричитавший наконец византиец наверняка попрекает меня во лжи, но я еще громче заговорил, перебивая его негодующие вопли: – Позволь мне, светлый царь, закончить, и тогда уже и я, и все мы внимательно выслушаем посла базилевса. Как только толмач перевел мои слова, Дургулель с каменным лицом прервал грека одним мановением руки и кивнул мне, разрешая продолжать. Я поклонился в пояс: – Благодарю тебя за мудрость, музтазхир! Я уже говорил о том, что ромеи думают только о себе, – и это действительно так. Они прикрываются единой для всех нас верой, и мы признаем их религиозное главенство, но разве это мешает им стравливать братьев христиан, разжигать восстания внутри наших царств и идти на нас войной? Разве они не предавали твоего родственника, музтазхир, грузинского царя Баграта Куропалата, мужа твоей сестры Борены? Разве не поддержали они его брата Дмитрия, когда тот войной пошел против своего государя, дробя и ослабляя при том Грузинское царство? Разве они не воевали с грузинским царем Георгием, отцом Баграта и армянским царем Ованес-Смбатом, захватив земли грузин и все Армянское царство?[11] И разве не предали они позже племянника Ованес-Смбата, Гагика? Не сумев одержать верха над ним в открытом бою, они обманом выманили его в Царьград, обманом же заставили отречься от престола, а после убили![12] В этот раз после перевода толмача зал наполнился негодующими криками хорошо выпивших и быстро ярящихся мужчин. И вся их ненависть направлена на посеревшего от страха, съежившегося византийца. Но что поделать, если все то, что я сказал, правда?! Подняв руку, я громко заговорил, стараясь перекричать возмущенные и гневные вопли: – Дайте закончить! Дайте договорить!!! Ясы не слушают меня, но мой жест увидел музтазхир. Дургулель неспешно поднял руку, и крики тут же стихли. Повинуясь легкому наклону его головы, я продолжил: – Византийцы не раз обращались за помощью к аланам, не раз пользовались ею и не раз бросали вас, когда помощь была нужна уже ясам. Разве помогли они вам, единоверцам, в войне с иудеями-хазарами, когда вы восстали против кагана Аарона по греческому же подстрекательству?[13] Нет! Но благодаря походу князя Святослава вы стали свободны! А разве не было союза между Мстиславом Удалым, князем Тмутараканским и Аланским царем?! Разве не ходили ясы и русы вместе на Дербент[14] и Ширван, не воевали они вместе в землях Шаддадидов? Разве не помогли аланские богатыри князю Мстиславу в войне за отцовский престол?[15] Князь Ростислав протягивает свою руку и призывает возродить этот союз! Он готов поддержать твое войско, музтазхир, опытными бойцами-варягами, греческими осадными мастерами, что строят пороки, он даст тебе в помощь тмутараканских копейщиков и лучников! Тех самых, кто два года назад разбил в бою катафрактов пщы Тагира! Зачем вам, ясы, вероломный отравитель и предатель в союзниках, когда есть тот, чьи слова и рука одинаково тверды! Заключим же союз!!! Остаток фразы, переведенной толмачом, потонул в грохоте одобрительных криков, к моему вящему удовольствию. Однако в этой зале, как и во всей Алании, любые решения зависят только от одного человека – Дургулеля. И потому я неотрывно смотрю на его лицо в надежде увидеть хотя бы намек на положительные эмоции – и, кажется, вновь вижу тень улыбки в уголках губ музтазхира! Однако мое ликование, равно как и выкрики собравшихся, обрывает властный жест царя. Дургулель поднимает византийского посла – и в этот раз ромей все же сумел собраться и заговорить относительно спокойно и ровно. – Он говорит, что катепана вы выманили в Тмутаракань обманом, а после подло захватили, предали пыткам и вынудили себя оговорить. В это же время в Корсуни и Суроже подняли бунт подосланные и купленные вами люди, сумевшие взбаламутить жителей и ложью настроить против законного правителя – базилевса… Толмач словно синхронный переводчик повторяет за византийцем, донося до меня смысл сказанного, за что я ему весьма благодарен. – Ромей говорит, что царя Давида убили его же подданные, и греки здесь ни при чем. Он говорит, что Цимисхия и Феодору настигла Божья кара за предательство Никифора Фоки… – Хм, а в этом что-то есть! – Также он говорит, что царь Георгий первым напал на Византию, объединившись с мусульманским халифом Аль-Хакимом, а царь Гагик не выполнил воли дяди, завещавшего Армению империи. Все внимательно слушают ромея, чьи слова также переводятся толмачом и чей голос с каждой секундой становится все более сильным и уверенным. – Посол говорит, что сегодня у Византии, Грузии и Армении есть общий и очень сильный враг, пришедший с востока, – турки-сельджуки. Царь их, Алп-Арслан, весьма опытный и искушенный полководец, и лишь вместе православные христиане смогут выстоять под новым исламским натиском. Он говорит о крепком союзе грузин и аланов и необходимости сегодня позабыть старые дрязги и держаться друг друга. Он говорит также и о нашем союзе с империей, напоминает о родстве грузинского, аланского и византийского правителей… Наконец оба толмача замолчали вслед за послом, и византиец, глубоко склонившись перед Дургулелем, с царского разрешения сел под негромкий, но одобрительный гул. Грек явно не зря ест свой хлеб, сумел-таки обуздать гнев ясов, вызванный моей речью. Но нельзя давать сопернику сказать последнее слово – и потому, дождавшись разрешения царя, я встал: – Мои слова против слов ромея. Я был там, когда катепан пытался нас отравить, смотрел в его глаза на пиру, когда он признался, что желал нашей смерти. Я также был в Корсуни и своими глазами видел отчаянное, бедственное положение людей, желающих сегодня отречься от империи. Повторюсь, это мои слова против слов ромея. После короткой паузы, позволившей собравшимся переварить сказанное, но не дав им себя перебить, я продолжил: – Однако я согласен с послом базилевса – угроза с востока чересчур велика и опасна, и православным воинам стоит держаться друг друга. Но разве остались еще в Византии собственные славные воины, кроме варяжских и норманнских наемников? И разве стоит во главе империи опытный полководец, каким, к примеру, был Никифор Фока – человек, понимавший нужды простого народа и не жалевший казны ради армии?! Я скажу вам – нет!!! Империя слаба и не подходит на роль союзника. Она скорее будет использовать грузин и аланов в качестве щита, которым и закроется от Алп-Арслана! Моим словам вновь сопутствуют одобрительные крики ясов – и я продолжаю: – И если Византия была бы по-прежнему сильна, разве сегодня стоял бы я здесь и вел бы речь от лица князя Ростислава?! Нет! Ромеи уже давно бы навели порядок в Корсуни и Суроже, разбили бы наше войско в бою! Но вместо этого греки лишь науськивают вас на наши земли, пытаются нас стравить! Я вновь взял короткую паузу, после которой едва не закричал: – Примите наш союз, примите нашу помощь в будущей войне! Вы не прогадаете! Я лично приведу войско Тмутаракани вам на помощь, и вместе мы сокрушим сельджуков!