Видит дороги. И первая сама ложится под ноги. Эта дорога, она… она почти проваливается, спеша затянуть Теттенике в видение. Только она хозяйка своему дару. Она… и видение мелькает перед внутренним взором. И вправду дорога. Прочь. Конь идет, несет обоих. Через горы. По-за границу их… и она, Теттенике, счастливо прижимается к груди мужчины, который станет её мужем. Нет, он не обманет. И слово данное будет крепко. Они поселятся… где-то, не суть важно. Она видела белостенный дом, не большой, но и не маленький. Сад. Розовый куст. Дитя в колыбели. Счастье было таким всеобъемлющим, что на глаза навернулись слезы. И потому она не сразу поняла, когда мир этот начал рассыпаться, поглощенный тьмой. Та появляется грозовою тучей. Пеплом, что кружится будто снег. И люди выходят из домов поглядеть на этакое диво. Они удивлены. И соседка Теттенике, пухлая женщина, от которой всегда пахнет сладко, вытирает руки, бормоча что-то про погоду. Не та она ныне. А потом… Потом тьма ложится на море. И море вскипает. А она, добравшись до берега, пожирает всех и вся… …Теттенике кричит. И задыхается этим криком. Она успевает открыть глаза. – Тише… вот на, выпей… Бруня, да не стой столбом, намочи тряпку какую… Её обнимают. Успокаивают. Гладят. Говорят наперебой. И щебет этих голосов, как ни странно, возвращает саму способность дышать. Она захлебывается, и мокрая тряпка, которая, кажется, была шелковым шарфом, не раздражает. – Видела? – Ариция Ладхемская сует под нос что-то на диво вонючее. – Д-да. – Опять страшное? – Да, – Теттенике отодвинулась. – Убери. Что за… – Соли нюхательные, – Ариция сама понюхала изящный флакон и скривилась. – Действительно, гадость редкостная! Но ведь помогает. В дверь постучали. – Тетте? – Все хорошо! – Теттенике размазала воду по лицу. – Просто… мы тут с девочками… Она развела руками и брат, который заглянул, хмурый, злой, смутился. Кажется, он не ожидал такого. – Доброго вечера, – Летиция Ладхемская присела, склонив голову. Странные все-таки у них, в Ладхеме, привычки. – Мы решили попить чаю, – взмахнула рукой Ариция Ладхемская. – И вот… – добавила Мудрослава. – А… – брат явно растерялся. Но тут же взял себя в руки. – А кричал кто? – Я, – призналась Теттенике. – Просто… испугалась немного. – Чего? – Бровей. – Бровей? – переспросил брат. – Именно, – Летиция расправила юбки. – Понимаете, у нас зашла речь о красоте. Например, в Ладхеме женщины сбривают брови. – З-зачем? – Говорю же, для большей красоты. На лице брата появилось выражение недоуменное. – И волосы тоже. Чтобы лоб был высоким и красивым. Как у меня, – Летиция повернулась боком и потрогала. – Правда, уже отрастать начали… и вот даже не знаю… удивительно, что у вас такого не делают. – У нас наоборот, – поддержала беседу Мудрослава. – Брови чернят. Некоторые и вовсе рисуют, чтоб широкие, вразлет… а у вас? Брат моргнул. – У нас только гулящие малюются, – голос Брунгильды звучал глуховато. – Если кто вздумает, то и ославить могут. – А в Ладхеме скорее не поймут, если выйти к людям без должного макияжа… а вот еще я слышала… Брат попятился. Осторожно так. – Погодите! – Ариция в два шага оказалась рядом. – Не спешите уходить! Нельзя оставлять вопрос нерешенным. – Бровей? – И их тоже! Вот скажите, я красивая? – Безусловно, – брат поклонился и добавил. – Душа моя радуется, когда глаза видят столько воистину прекрасных женщин. Но прошу простить меня, дерзкого, прервавшего вашу душевную беседу. Не будет ли наглостью с моей стороны велеть, чтобы подали вам что-то… помимо чая? И удалился. Быстро так. Теттенике в жизни не видела, чтобы дорогой брат от кого-то сбегал. Это было настолько… настолько удивительно, что она и рот приоткрыла. – Мужчина, – фыркнула Ариция, возвращаясь. – Испугался, что потребую сказать, кто из нас краше. Мудрослава хихикнула. И рассмеялась. А следом за нею и сама Ариция, и Летиция, и кажется, Теттенике тоже. Только смех её смешивался со слезами. Она, наверное, сошла с ума, если может смеяться, увидев то… то, что увидела. – Мир умрет, – сказала она, подавившись смешком. – Мир… умрет, если я сбегу. Весь мир. И зубы клацнули о край чашки. – Не торопись, – Брунгильда держала и чашку, и саму Теттенике. Сильная женщина. Хорошая. Такая жена много чести мужу принесет. Много уважения. Ведь со слабым мужчиной такая женщина не останется. Тоже мысль глупая, но… но брат себе еще ни одной жены не выбрал, хотя ему многих предлагали. И из родов уважаемых, и красивых, и богатых, а он вот… – Моя прабабка, она не умела видеть, как ты, – грудной глубокий голос Брунгильды успокаивал. – Но у неё тоже дар имелся. – Подозреваю, он у всех имелся, – добавила Мудрослава, но тихо, чтобы не мешать. – Может, и так. Что ж теперь… так вот, она умела бросать кости. Она вырезала руны и бросала. А потом читала будущее. И часто предсказания её исполнялись. Часто, но не всегда. Так вот, она говорила, что впереди много дорог. А помимо их и тропки имеются. И лишь человек знает, на какую свернет. Она же упредить может, куда сворачивать не след. Правда… Островитянка замолчала, но все ж добавила: – Правда, она говорила, что есть такие дороги, с которых свернуть тяжко, если и вовсе не невозможно. Теттенике закрыла глаза и окончательно успокоилась. – Я видела, что… что согласилась уехать. – С тем, который со шрамами? – в голосе Летиции звучало любопытство. – Что? Ни шикай на меня, Слава. Интересно же. Он такой… жуткий. – Сама ты жуткая, – отозвалась Мудрослава. – Серьезный мужчина. Сразу видно. Или у вас в Ладхеме шрамов боятся? – Скорее уж не принято… их же запудрить можно.