Остался, наверное, Брагин, потому что в окружающем интерьере ничего не меняется, а мальчику все равно. Из общего коммунального коридора льется тусклый свет, он обволакивает фигуру Кирилла, и белая макушка почти теряется в нем. До следующего поезда никак не меньше трех минут, так что Брагин успевает рассмотреть одежду мальчика – темные брюки и грязно-лиловый свитер (цвета могли быть и пожизнерадостнее). И еще. Пальцы Кирилла в чем-то выпачканы. Брагин не успевает понять, в чем именно, – ребра ладоней отделяются друг от друга. Открываются двери, распахивается театральный занавес. И он снова видит застывшее лицо. Красивое, но абсолютно лишенное жизни, как… маска. Нет. Даже думать в эту сторону запрещено. – Ты – не он, – сказал Кирилл. И, попятившись в глубь квартиры, исчез из поля зрения Брагина. Стой теперь прикидывай, что означают эти слова. Но стоять Сергей Валентинович не собирался: раз уж дверь оказалась открытой, нужно принять приглашение. Где-то в глубине квартиры еще несколько секунд слышался топот ног, но потом затих и он. Наверное, мальчик вернулся к себе в комнату, к матери. Третья дверь по коридору. Перед кухней. Спустя несколько мгновений Брагин уже деликатно постукивал по нужной двери костяшками пальцев. Одновременно прислушиваясь к звукам в квартире: где-то (очевидно, в логове фрилансера) пела народная певица Ваенга, почти заглушая льющуюся на кухне воду. Так и не получив ответа, следователь дернул за дверную ручку, и та неожиданно поддалась. – У вас не заперто, – скороговоркой произнес Брагин. В комнате никого не было. Куда в таком случае отправился мальчик Кирилл? Это наверняка выяснится позже, а пока имеет смысл осмотреться. И секунды не прошло, как Сергей Валентинович понял: мать и сын Ветровы жили в чрезвычайно стесненных условиях. Совсем небольшая площадь (метров пятнадцать, не больше), единственное окно, шторы на котором плотно задернуты. Диван у стены напротив окна, близко придвинутый к дивану журнальный столик со стопкой книг. Еще один стол – письменный; лампа, которая стоит на нем, – единственный источник света. Лампа выглядела богато, едва ли не самая богатая вещь в комнате. Массивное малахитовое основание, латунные вставки, кариатида, поддерживающая зеленый купол-абажур. Бóльшую часть комнаты занимали составленные друг на друга картонные коробки: они высились вдоль стен в несколько рядов. Скорее всего, в них хранились вещи из прошлой жизни Полины – в большой квартире в центре города. И разбирать их она не будет, как не стала менять табличку на двери. Старую жизнь в новую не впихнешь, как ни старайся. Но и совсем отказываться от нее нельзя. Наверное, поэтому все, что представляло хоть малейшую ценность, стояло на полке старого камина (недействующего, судя по его забитым хламом внутренностям). Фотографии. Половина из них пряталась в полумраке, но вторую (ту, что ближе к свету) Брагину разглядеть удалось. Странно, но он не нашел на них Кирилла, да и самой Полины было немного – всего-то несколько снимков. Девочка-подросток в обнимку с той, кем со временем стала сама, – сухощавой, коротко стриженной брюнеткой (очевидно, это и была женщина-легенда Агния Барская). Девочка чуть постарше с Агнией и каким-то улыбающимся бородачом. Совсем маленькая девочка, относительно молодая Агния – и снова бородач. Это разные бородачи. Один наверняка отец, высокий, плечистый. Плотный, но не толстый – основательный, что ли. Одновременно похожий на Арнольда Шварценеггера и советского актера Урбанского: с плакатным лицом положительного героя, единственного, кто может спасти мир. Никого он не спас, как показало время, даже себя. Взял и застрелился. Второй бородач – потоньше и посуше, с мальчишеским хохолком на макушке и рассеянной улыбкой на живом подвижном лице; такие красиво стареют (хотя на фотографии ему и сорока нет) и нравятся женщинам, безоглядно, всегда. Шапсай? – …Что вы здесь делаете? Звук голоса был таким резким, что Брагин невольно вздрогнул. Обернувшись, он увидел Полину с маленькой эмалированной кастрюлей в руках. От кастрюли валил пар, Полина в фартуке, надетом прямо на уже знакомый Брагину вельветовый пиджак, выглядела совсем уж затрапезно. И, наверное, вряд ли бы хотела, чтобы ее застал в таком виде кто-то посторонний. – У вас было не заперто, – промямлил Брагин. – Я спросила не об этом. Что вы здесь делаете? – Брагин, Сергей Валентинович. Следователь прокуратуры. – Я вас помню. Мне повторить вопрос в третий раз? – Мне бы хотелось кое-что прояснить относительно дела Ольги Трегубовой. Поэтому я здесь. Дверь оказалась открыта, и я вошел. – По-моему, это неприлично. Входить без спроса туда, где вас не ждут. – Большинство входит. Вы бы тоже вошли. Женщина ничего не ответила на это – довольно смелое – предположение. Она проскользнула мимо, едва не задев Брагина, ловко обогнула небольшой выступающий мыс из коробок и поставила кастрюлю на маленький столик, похожий на ломберный. До сих пор Брагин его не видел: он стоял в «темной зоне», куда почти не проникал свет. И нескольких секунд не прошло, а дурацкого фартука на ней больше нет, такое ощущение, что он растворился в пространстве сам собой. Полина не предложила сесть, очевидно надеясь сократить визит «следователя прокуратуры» до минимума. Ну, ничего, у Брагина и на этот случай заготовлен план короткой беседы, с обязательным вопросом о добровольной помощи следствию (снятие отпечатков). Но беседу начал не он – Полина. Которая, казалось, не была особенно удивлена его визитом. – Накатала-таки подметное письмо. И что-то объяснять ей без толку. – Женщина устало махнула рукой. – Не понимаю. – Да, он бывает там. Нечасто. Есть причины. Я могу объяснить. Надеюсь, хотя бы вы сочтете мои объяснения убедительными. – Мы обязательно обсудим это. – Сергей Валентинович сделал вид, что не удивлен словам Ветровой, на всякий случай. – А пока… Вы, наверное, уже знаете, что произошло с Ольгой. – Да-да… Какая-то дикая история. – Ее убили. – Бедняжка, ей-то за что, – без всякого выражения произнесла Полина. – Лучше бы это случилось с Гретой. – Лучше бы этого не случалось ни с кем. – Да, конечно. Я не жажду ничьей крови, правда. Но в этом коммунальном аду… Рога и копыта отрастают сами собой. Оксане уже сообщили? Она приедет? – Возможно, позже. Ближе к осени. Или когда-нибудь еще. Около недели назад Брагин уже связывался с теткой Ольги Трегубовой – по интернету: товарищи из Лангепаса довольно оперативно ее разыскали. Разговор получился коротким, путаным и каким-то неправильным. Если считать правильным то, что смерть близкого родственника вышибает тебя из колеи. Хотя бы на некоторое время. Но, судя по всему, тетка не отличалась особой привязанностью к покойной. С оставшейся в Череповце родней общалась мало и редко, племянницу знала плохо, пустила в свою питерскую комнату из чистого сострадания. Решив при этом позабыть инцидент, имевший место два года назад: тогда приехавшая в гости Ольга украла у нее все имевшиеся наличные деньги – тридцать девять тысяч триста рублей. В содеянном она так и не призналась – ни сначала, ни впоследствии, хотя улик было хоть отбавляй. Вывалив всю эту информацию на Сергея Валентиновича, Якубина наконец поинтересовалась, что произошло. В подробности Брагин вдаваться не стал, изложив лайт-версию событий, после чего спросил, сможет ли Якубина приехать. Это оказалось невозможным, во всяком случае сейчас. Все дело в том, что группа детей из школы искусств вот-вот отправится в Китай, буквально сидит на чемоданах, а детей нужно сопровождать, и все завязано на Оксане Станиславовне, так что приехать прямо сейчас не получится. Может быть, ближе к учебному году, но это неточно. Или потом, так точнее. В осенние каникулы. Или зимние. Удивительное рядом. – А что теперь будет с комнатой? – спросила Полина. Такого вопроса Брагин не ожидал и на секунду задумался. – Постоит опечатанной до приезда хозяйки. Вы бывали там? – Именно это я и хотела объяснить. В комнате Оксаны есть цветок. Большой. Китайская роза. Валяй объясняй. – В простенке между окнами. Я помню. – Брагин придал голосу максимум беспечности. – Мой сын привык его навещать. – Цветок? – Да. И когда Грета увидела Кирюшу выходящим из комнаты… И орала, что он мародер, и мы мародеры, и чуть ли не убийцы… и заставила вывернуть карманы… А потом сказала, что напишет в прокуратуру… – Видимо, все еще составляет текст. Шутка так себе, как и все шутки в исполнении Брагина, стандартная реакция на них – отсутствие реакции. В самых шоколадных случаях – легкое похмыкивание. Полина же явно переборщила с эмоциями: она раздосадована, почти в ярости. – Что? – Мы не получали никакого письма. – И… она не звонила вам? – Нет. – Надо же. Глупо. А я подумала… – Сквозь смуглую кожу щек проступают два красных пятна. Совсем крохотных, с четко очерченными краями. Нужно дать ей время успокоиться и справиться с собой. – Кстати, я познакомился с ним. – Что? – С вашим парнишкой. Он открыл мне входную дверь. Симпатичный молодой человек, мы с ним поболтали немного, – соврал Брагин. – Он не разговаривает с незнакомыми людьми. Он вообще… очень немногословен. «Ты – не он». Как же, как же. – Возможно, он принял меня за кого-то знакомого. Его ведь зовут Кирилл? – Его зовут Кирилл. И я сейчас объясню про цветок. Когда мы впервые оказались в комнате у Оксаны… Она пригласила нас, хотела познакомиться с новыми соседями… Так вот, этот цветок произвел на Кирюшу неизгладимое впечатление. Малыш буквально прилип к нему, не отходил ни на шаг. Даже принес несколько своих динозавров – подружиться, если получится. Там они и остались, кстати. Вот и подтверждение тому, в чем Брагин почти не сомневался: именно Кирилл затащил вполне современный гибискус в мезозой. – А в тот вечер мы, две взрослые тетки, с трудом уговорили его уйти. Потом он несколько раз просачивался к Оксане проведать цветок и динозавров. Уж не знаю, что его так привлекло в этом растении, разумных объяснений у меня нет. И нужно отдать должное Оксане, она – чуткий человек и периодически позволяла Кирюше кое-какие манипуляции с цветком. Полить, протереть листья. Мы даже договорились, что если Оксана будет куда-то уезжать, то Кирюша обязательно присмотрит за Джейсоном.