– А теперь хорошо? – Что, хорошо? – Чувствую себя. – Я не знаю. Вы сказали, что нормально. Нет, здесь балагурство не пройдет, здесь надо прямо и в лоб. – Где я? – В клинике. – В какой? – В загородной. – Ветеринарной? – Что? – В глазах незнакомца мелькнуло беспокойство. – Я спросил: клиника для домашних питомцев? – Нет, для людей. – Тогда я бы хотел поговорить с врачом. Главным. Если это клиника. – Извините, но это невозможно. Общаться с вами буду только я. – Чтобы инфекцию не распространять? Он отшатнулся. – Вы больны? Чем-то опасным? Я могу заразиться? – Да, у меня очень серьезный случай, который выходит за рамки вашей медицинской компетенции, требуя вмешательства вышестоящих лиц, уполномоченных принимать ответственные решения… Как ему такой, заранее выученный, речевой оборотец? – Извините… Нет, не понял. Хотя и по-английски. Надо проще: – Слушай сюда ушами, мне нужно встретиться, с твоим боссом. И ему со мной тоже надо. Очень! Передай, что «домашний питомец» против, чтобы его дрессировали и, тем более, утилизировали. Вот прямо так и скажи. Слово в слово. Он поймет. Напряженный взгляд. – Вы сейчас о чём? – О вашей долбаной клинике, где мучают домашних животных. Двуногих. Ну что вылупился? Иди, доложи, что «питомец» бунтует и пытался укусить тебя за ляжку. Вышел… Доложит? Должен, потому как многие слова прозвучали, как в «заказе». Значит, они должны заинтересоваться, собрать «ветеринарный консилиум». И… усыпить опасную особь… Да, риск есть. Но если расчет верен, то прежде чем усыпить, они постараются понять, откуда и что «пациент» узнал, потому что бизнес их тихий и любая огласка чревата. Еще один посетитель. Тоже в «наморднике». И тоже узнаваемый, потому что овал, лоб, брови, глаза он тоже уже видел раньше. Оттуда он? С лестничной клетки. Склонился. Глаза добрые-добрые, как у Карабаса-Барабаса, который Буратино хотел на растопку в камин бросить. – Вас что-то беспокоит? – Очень сильно. Утилизация домашних питомцев в особо крупных размерах, что противоречит европейской конвенции по защите божьих тварей от тех, которые просто… – Кто вы? – Допустим, что почётный член общества защиты животных. Имею сведения, что вы незаконно изымаете домашних питомцев и творите с ними разные противоправные безобразия. Но… как я предполагаю, вы не компетентны обсуждать со мной столь щекотливую тему, и потому прошу связать меня с вашим вышестоящим руководством. – У меня нет вышестоящего руководства. Врёт. Но… не врёт. Наверняка общается с ними по обезличенным каналам, принимая неизвестно откуда задания и инструкции, посылая туда же отчеты и получая за это, обратным ходом, денежки. Потому что это стиль фирмы: дробить, разъединять и обезличивать. Сколько в этой «клинике» работников – пять-семь, вряд ли больше. А может, только эти двое и «палата» эта единственная, созданная под одного «питомца», под тот особый заказ. И если взять их за глотки, то они… ничего не расскажут, кроме как про друг друга и про мейлы и скайпы. Так? Наверняка так! Потому, что уже проходили. Молчит, ждет… Ну конечно, на такой случай у него готовых инструкций нет. Тут надо задать ему алгоритм действий, пока он не начал принимать свои, в корне неверные, решения. С перепугу много каких глупостей можно натворить. Людям легче, когда им не надо думать, когда ими руководят. – У вас есть ручка и бумага? Тогда запишите несколько адресов, просто адресов, и передайте их выше. Не знаю как, предполагаю, что по одноразовому мейлу, или записку где-нибудь оставите. Передайте и… ждите. И я подожду. Пишите… Записал. – А пока принесите что-нибудь поесть. В ветеринарных клиниках питомцев кормят. Или я буду жаловаться «Партии зеленых». И пупырчатых. Ну, это он совсем не понял. Да и ладно. Чем меньше они его понимают, тем быстрее постараются сбыть с рук. Трудных питомцев никто не любит. Так что ждем… Час… Два… Три… Принесли каких-то наскоро нарезанных бутербродов и стакан кофе. Из пакетика. Значит, «клиника» временная, коли здесь нет полноценного горячего питания. – Вы передали? Кивнул молча. Достал планшет, включил, навел на пациента объектив камеры. Всё молча, без слов и комментариев. Интересно, а разговор тоже будет по скайпу или иным мессенджерам? Вряд ли! Такие беседы доверять сетям они не решатся – не должны. А ну как кто-нибудь сигнал перехватит, а после запись каким-нибудь журналистам сольет или сразу к прокурору побежит? Нет, рисковать они не будут. Кабы хотели переговорить по сетям, давно бы на связь вышли, а они время тянут. Значит… едут! Шаги… «Медбрат», наверное, дежурная, под повязкой, улыбка. – Мне нужно сделать вам укол. Берёт из кюветы шприц с прозрачной жидкостью, пристраивается к правой руке, которую не отдернуть, потому что она пристегнута к кровати. Что это? Думать, просчитать в долю секунды, до того как… Они приняли какое-то решение? Какое? Решили «усыпить» опасное «животное»? Не хотелось бы… Отбиться от него – дело пустяшное. Податься вперед корпусом, обхватить, пережать пальчиками левой руки артерию, потом ключи от наручников в карманах нашарить или иглой шприца в замке пошерудить. Слава богу, замки их учили открывать чем угодно: хоть дамской заколкой, хоть скрепкой, хоть гвоздем. В наручниках замочки простенькие, это вам не сейф «ломануть». Освободить руку и уйти себе по-английски, не прощаясь, «утилизировав» вот этого «медбрата», его начальника и всех, кто попадется по пути, кто мог его видеть, и не забыть раскурочить все веб-камеры и планшет. Без этого нельзя, здесь хоть и далеко от дома, здесь Европа, но лучше личиком не торговать. Ну что? Уйти – дело пустяшное, нетрудное, противник здесь так себе, да и не ждет от него прыти, так что легко подставиться. Но как же дело: все эти заказы, слежка, Михаил Сергеевич? Он же столько сил положил и… людей. И приблизился, продвинулся, пусть чуть-чуть, но дальше, чем прежде. Он же сам себя заказал, лишь бы выше подпрыгнуть! Уйти теперь, значит, окончательно и бесповоротно оборвать все нужные ниточки. Чего он боится? Смерти? Но ведь знал, на что шел, а главное, всё рассчитал, по шагам! Не должны они его «утилизировать», не могут, это против логики и здравого смысла. Носитель информации – тот же «язык», которого холить и лелеять надо, на ручках через линию фронта перенести, при необходимости своим телом от пуль и осколков прикрывая. Не разбрасываются «языками». А он «язык» единственный в своем роде! Тем более, даны адреса! Не могут они на них не клюнуть! Нет, не будет «утилизации». Надо довериться, надо рисковать. Но зачем тогда укол? Похоже… Похоже, не к нему едут, похоже, он поедет – ждет его дорога дальняя в края неведомые в компании малознакомой и малоприятной. А укол, чтобы не брыкался, по сторонам не глазел и ушками не шевелил. Он бы так же поступил. Пленники, они шебутные, сбежать норовят, в драку лезут, а после укольчика смирно лежат, как… покойники. Ну что, рискнем? А куда деваться? Как говорится: сказал «А» – полезай в кузов! Ну, или в багажник… Расслабить руку. Сердце замирает от дурных предчувствий. Страшно? Чего себе самому врать: конечно, страшно. Но чем он лучше какого-нибудь пехотинца, который под пулеметы из окопа, матерясь, лез, в полный рост, выпрямляясь? Тому тоже страшно было, еще страшнее, потому что видел, как впереди идущие товарищи снопами под смертельным огнем валятся. Там шансы один к ста! И смерть иная, лютая: от пули в живот или в грудь и долгое, мучительное умирание в грязи, снегу или заполненной трупами воронке. А здесь, на простынях под одеялком, – укольчик. И готово. Так что нечего нюни распускать, сам в тот окоп забрался. Вперед солдат за… Хрен знает за кого и почему, но вперед! И будь что будет… Укол и… навалившаяся темнота. Опять… * * * Дорога… Куда-то везут… Куда? На голове плотный мешок или шапочка, так что ни черта не увидишь. Но можно слушать и считать повороты. Надо считать, хотя вряд ли это поможет, потому что, когда не знаешь пункт отправления, выстроить маршрут таким приемом практически невозможно. Но вдруг это пригодится, когда будет известен конечный пункт и можно будет попытаться связать их воедино, как в школьной задачке, где из пункта «А» в пункт «Б»… Направо, примерно, семьдесят градусов… Теперь налево – тридцать. Минуты четыре – прямо. Запоминать, снимать «кальку» с дороги, чтобы потом наложить ее на карту от места прибытия. Такая привычка… Сколько они едут? После того, как он пришел в сознание, минут сорок. А до того? Можно только гадать. Кто в машине? Точно, что водитель и кто-то рядом с ним, на кого он периодически наваливается. На руках наручники, но ноги свободны. Можно тихо придушить рядом сидящего охранника или проломить ему голову, накинуть цепочку браслетов на шею водителя, перехватить руль… Но это так… просто мысли, которые на рефлекторном уровне, потому что сознание всегда работает на спасение, выстраивая планы возможного побега. Нет, бежать он не будет, не для того забирался в западню, чтобы теперь из нее тикать. Ему этот путь до конца пройти надо… Не очень-то приятно с мешком на голове кататься, но кабы они хотели, давно бы его прикончили: например, дозировку инъекции повысили и сбросили труп где-нибудь по дороге в тихом месте, чтобы его зверье по косточкам растащило. А зверья здесь тьма, потому как находятся под особой охраной. Едем. Звонок мобильного. Односложный разговор: – Да, едем. Всё нормально. Подарок – везем… Минут через тридцать. Английский неродной, говорит с акцентом. Он у них у всех тут неродной, похоже, фирма предпочитает вербовать бойцов с дальних окраин, с периферии цивилизации. И это правильно. В коренного американца или европейца, случись прокол, полиция вцепится мертвой хваткой, а мексиканца, индонезийца или русского – поди, сыщи. Поворот… Еще… Прямой участок дороги и скорость, судя по ощущениям, возросла. Похоже, что автобан. Это хорошо. За автобан можно зацепиться – их немного… Съезд. Поворот… Еще… Остановка. Кажется, что открываются ворота. Тронулись, но недалеко: метров восемьсот. Снова остановка. Чего ждем? Еле слышный скрип и съезд вниз. Подземный гараж. Значит, свой дом или вилла. Скорее, вилла, если прикинуть расстояние от ворот до гаража. Ладно, будем иметь в виду. Остановка. Похоже, конечная. Толчок в бок. – Выходи.