— Потому что она шла одна? — Все три длинноволосых худышки шли порознь. — Ладно, возьму еще записи из операционного зала, ну за предыдущие дни, погляжу, может, наша русоволосая красавица на них засветилась. Ну и в кафе «Салют», глядишь, чего полезного найдем. Кафе оказалось приткнувшимся к крошечному скверику типовым павильоном: выложенное из бетонных блоков низкое основание, густо-синий сайдинг стен, рыжая «под черепицу» крыша, обведенные темно-красным окна до середины прикрыты белыми жалюзи. Простенько, но нарядно. Слева от кривоватых букв названия прилепился пучок перепутанных белых трубок, одна из которых подмигивала то тут, то там бледными цветными огоньками. Должно быть, вечером так сияла вся конструкция, изображала салют. Слева и справа от приветливо распахнутой двери расположились два круглых белых столика с такими же пластиковыми стульями. — И ни единой камеры, — удрученно констатировал Киреев. — Ни тут, ни вокруг. Ладно, ты как хочешь, а я рискну тутошнюю кухню продегустировать. Утром дохлый бутерброд сжевал и все, в животе оркестр играет. Остановить его Арина не успела. Да и зачем? Все равно нужно с персоналом поговорить, так что пусть парень поест спокойно. Он коротко переговорил о чем-то с курившим возле входа угрюмым охранником в мятом камуфляже, зашел на минуту внутрь и вернулся к Арине: — Я тебе кофе попросил. Может, надо было чего посущественнее? Она помотала головой. — Может, эта, как ее, Оля Тимохина с кем-то из персонала дружила? Раз уж камер тут нет… — Сейчас придет девушка, ты ее и расспросишь. Она с Тимохиной квартиру вскладчину снимала. — Ки-ир! — восхищенно выдохнула Арина. — Тебя же не было пять минут, и все уже узнал? Он хмыкнул — мол, какие пустяки — но Арина видела, что ее восторг ему приятен. Она сама была такая: млела, когда кто-то хвалил ее профессиональные качества, от наблюдательности на месте до умения внятно составить обвинительное заключение. Потому что когда хвалят глаза или, скажем, голос — это ведь природу, по сути дела, хвалят, отмечая ее, природы, дары. А рабочая похвала — она вся твоя, до капельки. Значит, ты чего-то на этой земле стоишь, а не просто кислород в углекислый газ перерабатываешь. Полненькая белокурая девушка принесла голодному оперу тарелку с изрядным куском жареной курицы и несколькими румяными картошинами, щедро политыми сметаной и посыпанными зеленью. — Присаживайтесь, — распорядился он, прежде чем приняться за еду. — Поговорить надо. — Ой, что вы! — всполошилась официантка. — Нам нельзя с посетителями! — Господи ты боже мой! — Киреев с тоской поглядел на благоухающую тарелку и ушел внутрь кафе. Вернулся он минуты через три в сопровождении крупного носатого брюнета в ослепительно белой рубахе с распахнутым воротом и подвернутыми рукавами. — Все им скажи, что им нужно, — велел он растерянной девушке. — Ляля хорошая была, надо, чтоб гада того наказали. Если что-то еще понадобится, я у себя, — он адресовал оперу короткий кивок. — Спасибо, Рустем Зафарович, — Киреев прижал руку к сердцу и тоже наклонил голову. — Что ты ему сказал? — спросила Арина. Опер пожал плечами: — Правду. Ну… сперва-то он и слушать не хотел, я… Слушай, Вершина, дай поесть голодному мужику, а? Какая тебе разница, как я свидетелей уговариваю? Этого и уговаривать почти не пришлось, нормальный мужик. — Ой, — пискнула девушка. — Рустем Зафарович хороший! И платит нормально, и… это… в кабинет к себе не таскает. Ведь не откажешься, он же хозяин. А он нет, ничего такого, он жену сюда привез, и две дочки у него, недавно младшей тут день рожденья отмечали, Рустем Зафарович всех за стол посадил! — Понятно, — улыбнулась Арина. — Вас правда Элли зовут? — она кивнула на официанткин бейджик. — Лиза. Елизавета. Но мне не нравится. Элли гораздо лучше. Ольгу тоже все Лялей звали, — она шмыгнула носом. — Вы правда ее убийцу найдете? — Мы постараемся. Это вы в полицию обратились? — Нет. К нам вчера Николай Степаныч заходил. Он в полиции работает, а у нас часто обедает, Рустем Зафарович ему даже скидку сделал как постоянному клиенту. — Дежурный из местного отделения, вроде нашего Пилипенко, — шепнул Арине Киреев. — Но толковый, вишь, сообразил. — И он спросил, куда Ляля делась, не домой ли уехала. А я говорю, не знаю, думаю, что домой. А он вроде как не поверил, фотографию мне показал… И это она! — девушка всхлипнула. — Мне придется в морг идти, да? Для опознания? — Не реви, — буркнул из-за спины охранник, — в морг и я могу сходить. Но это точно Лялька, — он вздохнул. — Спасибо, — Арина бросила ему благодарный взгляд. — Элли, я понимаю ваши чувства, но… — Да, вы же должны его найти! Того, кто ее убил! Спрашивайте! — В последние дни перед ее исчезновением ничего необычного не замечали? Может, у нее настроение изменилось? Или клиент какой-нибудь навязчивый? Или познакомилась она с кем-то? Любая мелочь… Элли-Лиза помотала головой и опять шмыгнула носом: — Все обычно было. Длинный ей букет приносил, но он давно… — Длинный? Кто такой Длинный? — Да это придурок местный, вон там живет, — сообщил переместившийся поближе к ним охранник. — Он вечно Ляльке букеты таскал. — Придурок в медицинском смысле или он вам просто не нравился? — уточнила Арина. — Ну… такой. Букеты не покупал, а наломает веток каких-нибудь и тащит. А то и вовсе травы нарвет — на, мол, от чистого сердца. Да он безобидный. — А больше ничего и не было, — продолжала Элли-Лиза. — Я ведь даже сперва не забеспокоилась, когда она пропала. Я думала, она домой поехала. Она собиралась. Я только удивилась, что она как-то раз — и уехала. Но там же могло что-то случиться, правда? А телефон не отвечает, потому что там связь плохая, это деревня… ой, я все время забываю название. — Неважно. Элли, вы сказали, что не забеспокоились, когда Ольга пропала. То есть, когда она ночевать не пришла? Вы же вместе живете? — Мы… да, мы вдвоем квартиру снимаем… снимали. Только… понимаете… я не знала, что она ночевать не пришла, я… меня не было, я сразу утром на работу приехала. У меня… — она зыркнула на охранника. — Дела у меня были, вот. И накануне я честно отпросилась. — Накануне? В последний Ольгин рабочий день? То есть вы не вместе уходили? Девушка помотала головой. — Ну я видел, как Лялька уходила, — заявил вдруг охранник. — Если вам это надо. — Конечно, надо! Рассказывайте. — Да нечего рассказывать. Я в подсобке ночую, у меня дома… неважно, в общем. Рустем Зафарович не возражает, даже наоборот. Сигнализация — хорошо, а живой человек тоже неплохо. Короче, я тут оставался, а Лялька уходила. Ручкой мне эдак помахала и пошла, а я вслед глядел, фигурка-то у нее… простите. После к ней девчонка какая-то подошла и дальше они вроде вместе двинулись. — Какая девчонка? Описать можете? — Девчонка как девчонка. Ляльки повыше, худая, волосы, правда, отличные, пышные такие, вот досюда, — он показал примерно до лопаток. — Темные, светлые? — Светлые. Но не как у Элли, а эти, как их, русые. — Одета как была? — Джинсы, рубашка… или футболка с длинным рукавом. Жилетка еще была. — Кожаная? С бахромой? — Да вроде… Не, не помню. — И куда они пошли? Вы не заметили? Куда свернули? — Да вроде не сворачивали. В тачку, что ли, сели? — В машину? Какая машина? — А может, и не в машину. Далеко уже было. И я правда не приглядывался. Если бы я знал! * * * Девушка, девушка… Свидетели говорят про девушку, камеры ее показывают… Девушка в схему «маньяк» не вписывалась совершенно. Что-то тут было не так, понять бы — что? Едва она сделала шаг внутрь кабинета, сдвинутый на угол стола серый от возраста массивный кнопочный «сименс» (а может, «самсунг» — время пощадило только первую букву названия) залился пронзительной трелью. С досадой — перебили мысль! — с надеждой — вдруг что-то важное случилось? — и с некоторой долей страха — только бы не еще один труп! — Арина резко потянулась к аппарату, свалив по дороге стаканчик с «перьями». Ручки и карандаши покатились в разные стороны. Ай, ладно, после подберу! Вдруг это и впрямь кто-нибудь с новой информацией — на первый взгляд пустяковой, а на самом деле — ключевой! Боялась она зря. Но и надеялась — тоже. Звонил дежуривший нынче на проходной Британская Леди. Бог весть, кто первый назвал так приземистого, белобрысого сержанта Пилипенко. Но прозвище приклеилось. Известно же, что истинная леди никогда не показывает своих чувств, ее ничто не может потрясти или удивить. Флегматичный сержант был до краешка переполнен скучающим безразличием ко всему на свете, сохраняя и в голосе, и на лице всегда одно и то же выражение — «как же вы мне все надоели». Но сейчас сквозь всегдашнюю неизбывную скуку пробивался слабый росток живого интереса: — Арина Марковна, тут к вам гражданин просится…