— Номер, — усмехнулся Кир. — Это вряд ли. Осторожный он, мерзавец! Давай назад, с момента, когда Мирра парковалась. — Сам не догадался бы! — почти зло буркнул опер. В другой раз или на кого-то другого Арина, может, и обиделась бы. Но сейчас было ясно: Кир злится не на нее, не на ее «неуместные» замечания, его бесит собственное бессилие. Тут Арина его понимала. — Слушай, он за ними следил, что ли? — выдохнул Киреев, увидев, как через минуту после того как Мирра с детьми ушла в сторону спорткомплекса, возле ее «рено» появился тот самый фургон. — Очень может быть, что и следил. Прокрути на ускоренной до Чарли. Убедимся, что фургон единственный. Кир молча сделал все необходимое. Фургон был тот самый. За несколько минут до этого он засветился еще на двух камерах и действительно оказался грязно-белым. — Кир, а это не тот же фургон, который нам перекрыл обзор на самых первых записях? — Из «Шестого колеса»? Где Фанни? — Помнишь, там тоже была белая «газель»? — Помню, вот она, — он вывел на экран запись с первой жертвой. — По-моему, одна и та же машина. — Похожи. Только знаешь, таких «газелей» без опознавательных знаков в городе миллион. — Но все-таки! — Да, если учесть русоволосую девушку, то совпадение любопытное. Арина прикусила костяшки пальцев: — Что, если фургон этот — все-таки случайный? Может, мы зря к нему прицепились? — Может. Хотя очень уж все сошлось. И другой ниточки у нас нет. — И уже вторые сутки заканчиваются. Так что пока считаем, что это он. И будем надеяться, что он не сменил модус операнди. — Если бы сменил, убил бы прямо в машине, — буркнул Киреев. — Верно. Раз увез, значит, действует по тому же протоколу. Обычно он держит своих жертв у себя неделю или немного меньше — ровно столько, сколько занимает смерть от обезвоживания. — Гм. Разве смерть от обезвоживания не на третьи сутки наступает? — В условиях более-менее активной жизнедеятельности — да, примерно на третьи. Если, не дай бог, в жару и вообще в пустыне — там вообще суток довольно, чтобы жажда тебя убила. А вот если нет надобности или возможности двигаться и все такое — тогда дольше. Если еще и помещение достаточно сырое — тогда тем более. Есть документально подтвержденные случаи про шестнадцать и даже восемнадцать дней без воды. Одного австралийца забыли в тюремной камере, так он через восемнадцать дней еще живой был. — Как можно забыть заключенного? Даже в карцер еду носят. — Ну, строго говоря, это не в тюрьме было, а в полицейском участке. В Австралии. Закрыли мужика в камере предварительного заключения, не успели почему-то в журнал записать и в итоге все про это забыли. Камер, я так понимаю, хватало, до этой добрались только через восемнадцать дней. Камера была не то в подвале, не то что-то в этом роде, сырая, холодная. Он росу или как это называется со стен слизывал. Не знаю, сколько там той росы было, но мужик выжил. — Восемнадцать дней? — Зато другого всего на неделю хватило. Это уже в настоящей тюрьме. Заключенный был очень, как бы это помягче, проблемный, каждый день тюремщикам какую-нибудь гадость устраивал. Однажды забил одеяло в сток, устроил наводнение. Охранники разозлились и воду ему перекрыли. Кормили или нет, не знаю, не помню уже подробностей, но дядька умер через неделю. Скандал был жутчайший, правозащитники из штанов выпрыгивали, призывали тюрьму закрыть. * * * Шпенек, посаженный Киреевым на неведомый суперклей, держался мертво. Кубик собирался, разбирался и снова собирался почти без участия разума. Арина столько раз его крутила, что делала это автоматически. Алгоритмы-то простые. Гораздо интереснее получится, если в момент изготовления кубика — сперва-то он весь черный, потом на него цветные квадратики приклеивают — парочку цветных квадратиков поменяют местами. И хоть наизнанку вывернись — собрать кубик уже не получится. В принципе! Что, если она сейчас собирает именно такой «кубик»? Ну или не кубик. Паззл, где вместо одного из элементов — посторонний, от другой головоломки. А она старается, втискивает желтый глаз светофора в Янтарную комнату. И еще удивляется дикости результата. Давно надо было всех рассортировать. Систематизация — великая вещь. Носки к носкам, галстуки к галстукам. И окажется вдруг, что одного носка не хватает, а носовой платок в этом натюрморте вовсе лишний. Собственно, все убийства с точки зрения движущих мотивов делятся на две большие части. Те, к совершению которых подталкивает корысть. Желание получить кошелек солидного прохожего, наследство, выгодную должность, стремление скрыть проступок или преступление — и прочее в этом духе. Бесчеловечно, но вполне рационально. Когда говорят, что умный человек изыщет способ добиться своих целей, не прибегая к убийству: каков бы ни был выигрыш, риск слишком велик. Утверждение спорное, но в целом разумное. Рациональное. Потому что убийства «из выгоды» сами по себе рациональны. Другое дело — преступления страсти. Любовь, ревность, зависть, ненависть — и так далее, и тому подобное. Страсть — любая — суть чистая химия. Каким-то рецепторам не хватает каких-то гормонов — или наоборот, избыток — и вот оно, безумие страсти. Любой риск оправдан, лишь бы ненавистное лицо исчезло с лица Земли. Собственно, убийства, совершаемые безумцами — начиная от Джека Потрошителя и заканчивая каким-нибудь Уна Бомбером — это все оттуда же. Сам безумец может считать свои мотивы сугубо рациональными: ну вот миссия у него такая — очищать мир от женщин с низкой социальной ответственностью. Но как только мы видим слово «миссия», сразу ясно: вот она, та самая страсть, которая убийцей движет. Многим из «миссионеров» просто нравится убивать, а якобы рациональные мотивы — уловка подсознания, стремление выглядеть в глазах собственного «я» хорошим и правильным. Некоторые, впрочем, и без рационализации обходятся: делают, как тот же Чикатило, то что нравится — насилуют и убивают. Некоторым же и убивать вовсе не нравится и не хочется, но что делать, если «голоса в голове» приказывают? Не выключишь, уши не заткнешь. Беда в том, вздохнула Арина, что череда черных трупов может относиться как к первой, так и ко второй категории. Убийцу может вести «миссия» (пусть пока не ясно, какая), а могут — и сугубо рациональные мотивы. Во втором случае лишь одна из жертв — истинная, остальные — дымовая завеса. И даже не обязательно истинные жертвы — именно Мирра и Милена. Да, это весьма и весьма вероятно — хотя бы потому что их двое. Но, пусть даже Арина и уверена на девять десятых, что дело именно в неведомой «миссии», этот «фильтр», никакого результата, никакого золотого порошка на дне не дает. Слишком много всего. Как хочешь, так и складывай детали. Потенциальные мотивы то есть. И получишь в итоге — все что угодно. Но, с другой стороны, есть же и чисто физические данные. Тот же скамеечник Мироненко отпал не только из-за бессмысленности, но в итоге — по причине совершенно железобетонного алиби. Алиби или не алиби, но попытаться стоит. Может, хоть какой-то порядок в голове наведется. Арина вытащила из пачки несколько чистых листов и принялась писать. Профессор Васильев: потенциальный мотив, технические возможности, алиби… Безутешный муж: мотив, возможности, алиби… Домработница Оксана: мотив, возможности, алиби… Харитон Седых, Юлий Минкин, его сестра-близнец, Стефан Подолянский… Литвиненко, Рачковский… Мирра Михайловна?.. * * * С длинными волосами отражение выглядело гораздо лучше. Красивее и… значительнее, что ли. Без них — даже если просто забрать их в хвост — лицо было каким-то невнятным, как будто непрорисованным. А с распущенными по плечам — совсем другое дело! Так удачно, произнес где-то за спиной голос матери, так удачно все сложилось. Все началось со Славы, правда? Тебе ведь так хотелось чтобы Слава была с тобой? Не в том своем воплощении — глупом, слюнявом, бессмысленном, а — прекрасная, победительная, сверкающая. Настоящая Слава. Ты можешь забрать ее себе. Именно сейчас. Потому что все сложилось так удачно, что все замыкается — как в фуге. Или в рондо. Но в фуге — богаче, мощнее, ярче. Кольцо. Те, первые, ничего уже не значат. Но эти две — сейчас — это больше, чем заключительные ноты основной темы. Кольцо. Про Кольцо Всевластья он читал когда-то давным-давно. Книжка была длинная — собственно, целых три книжки, кажется — нудная и, если честно, очень глупая. Что за дикость — двадцать колец? Девятнадцать «простых» и одно — которое всеми властвует. Девятнадцать — еще ничего, Но двадцать — это вообще ни в какие ворота! Примитивное, круглое, плоское число. И что всего хуже — почему главное кольцо — отдельное? Ведь девятнадцать «простых» колец — это уже кольцо, разве нет? Хотя девятнадцать — это слишком много. Вот семь — идеально. Семь нот-«колец», объединенных в еще одно кольцо — главное. А то, видишь, девятнадцать, да еще плюс одно — ужасно глупо. Впрочем, что он мог понимать, этот английский профессор, сочинивший историю про Великое Кольцо? То-то и оно, что — сочинивший. Он никогда не видел, как время, разлетевшись сверкающими брызгами, взметывается, возвращаясь — или хотя бы стремясь возвратиться — к исходной точке? Есть, есть разница: писать о том, что видишь — или видел — и… сочинять. Сочинять кто угодно может. А вот видеть — видеть! — дано не всем. Вот если бы вместо Славки была эта девочка… все было бы по-другому. Ведь если один из близнецов ущербен, то и второй, значит… нет, нельзя так думать. Ничего это не значит! Должно быть наоборот! Конечно, наоборот, подсказал из-за плеча голос матери, звучавший непривычно ласково. Если вся сила — ум, талант и вообще все — достается одному из близнецов, второму приходится довольствоваться жалкими крохами, правда? Но все-таки, если бы рядом была эта девочка… Одно звучание ее имени завораживало. Оно переливалось богаче и звучнее даже, чем сокрытая в нем нота. Их общая нота! * * * — Мам, я пить хочу! Мирра подышала, стараясь придать голосу твердость: — Будешь смеяться, заяц, я тоже.