— Перестань, и так тошно. Если я буду про это думать, я ни до чего толкового не додумаюсь, вся в эмоции уйду. В общем, двоих со странными именами я сама объехала, они не при делах. В смысле, это не их мелодия. Одного, правда, дома не было, он, как в консерваторию пролетел, куда-то свалил, мать не в курсе, где его искать Но это вряд ли он, его опус мне наиграли, не то. Короче, остался последний. — Хороший критерий — странные имена. — Какой есть. На самом деле не такой уж плохой критерий. Вани, Миши и Саши сразу отпали, одного — Леопольда — тамошний профессор вспомнил, вместе с его опусом, не тот. Да там, собственно, не так уж много абитуриентов. Так что вряд ли я кого-то пропустила. Не знаю, при чем тут этот Юлий Минкин, но, судя по всему, нужная нотная последовательность — именно из его опуса. Если нет, я не знаю, куда дальше двигаться. И можно сколько угодно думать, что исчезновение Мирры Михайловны — просто гадкое совпадение, но… — Арина в сердцах треснула себя по коленке, поморщилась, помотала головой, пытаясь отогнать всплывающую в мозгу картинку: Мирра и Милена в темном подвале, связанные, ослабевшие, теряющие сознание… Нет, сознание им терять еще рано, и жажда пока просто жажда, а не иссушающее дыхание смерти. Пока еще нет. Всего сутки прошли. Но легко говорить: всего сутки прошли, когда ты в любой момент можешь свернуть к любому магазину и купить себе хоть десять бутылок минералки! — Ладно, не паникуй раньше времени, — буркнул Киреев. — Приехали. Домишки — темные от времени и погоды, скорее земляные холмики, чем здания — чудом сохранившиеся между типовых девятиэтажек — белесых, с черными черточками балконов — напоминали стайку сморчков посреди молодой березовой поросли. Только один стоял важно, как красавец-боровик: чистый белый кирпич, аккуратная коричневая черепица, промытые до сияния стекла, обведенные кофейного цвета наличниками. За ограждавшим участок изящным заборчиком свежо зеленел газон, по которому важно расхаживал белоснежный гусак великанских размеров. Сверившись с открытой на планшете картой, Арина с сожалением отвернулась от ухоженного красавца, показала на домик подальше. Ветхий, с покосившимся забором и ржавой крышей. В глубине двора виднелось крылечко и тускло поблескивали по обе стороны от него темные окна. Справа маячил не то гараж, не то сарай, а то и оба сразу, за подпиравшим забор густо разросшимся боярышником было не разглядеть. Калитка когда-то была выкрашена в зеленый цвет, теперь изрядно потемневший. Металлическая накладка на щель почтового ящика была совсем черной. Зато звонок справа от калитки сиял новизной, его белую коробочку еще не трогали ни осенние, ни зимние погодные катаклизмы. Киреев нажал толстую желтую кнопку. Где-то, кажется, зазвенело. Но дверь на ушедшем в землю крылечке не дрогнула. Никто не спешил открывать незваным гостям. И за мутноватыми оконными стеклами не было ни света, ни движения. — Он один, что ли, живет? Родители, бабки-дедки, братья-сестры? — Без понятия. В личном деле только адрес. — Либо спят, либо нет там никого. Арина толкнула калитку — заперто. — Дай я. Может, звонок не работает. Мало ли что отзывается, может, нам померещилось. Опер отодвинул ее, извлек из кармана что-то вроде куска проволоки — отмычку — поковырялся в черной замочной скважине, нажал… калитка со скрипом отворилась. Звонок на крылечке был старый, под стать дому. Звонили и даже стучали они минут семь, не меньше — тщетно. Но звонок работал: криво присобаченная к косяку кнопка отзывалась в доме раскатистыми трелями. Да и стук в исполнении Киреева больше походил на соло вошедшего в раж литавриста: бум-м-м, бум-бум-бум, бум-м-м! И что толку? — Похоже, пусто, — Кир дернул богатырским плечом. — Если что, я вполне могу войти, замочек-то дохлый, от очень-очень-очень честных людей. Что скажешь, Вершина? Может, мы подозрительные звуки внутри услышали? — Погоди со звуками. Давай сперва по соседям прогуляемся. Это только в детективных сериалах, сердито думала Арина, навстречу сыщикам высыпают разномастные соседи, готовые наперебой делиться тоннами всяческой информации, так что папаше Пуаро остается только фильтровать знаменитыми серыми клеточками этот поток, отделяя важное от пустяков. Нормальный живой человеческий человек не то чтобы не жаждет вписываться в свидетели — это у всех по-разному. Беда в том, что среднестатистический индивидуум не слишком обращает внимание на то, что происходит вокруг, концентрируясь в основном на себе, любимом. Вот бабушки на лавочках — это да. Но бабушек тут не было. Хотя вообще народу во дворах девятиэтажек хватало: между второй и третьей обосновался «клуб» молодых мамаш с колясками, между третьей и четвертой торчала баскетбольная площадка, на которой яростно скакали длинноногие подростки, у гаражей кучковались две-три пивные компании. Но все они были заняты исключительно собственными делами. Да и вообще жители девятиэтажек глядели на соседей-«сморчков», как грибник на пестрое веселье осенней листвы — что ему та пылающая красота, он за грибами пришел. — Пустой номер, — вздохнула Арина, когда они обошли все высотки. — Да сразу надо было по частникам идти, — отозвался Киреев. — Хотя да, никогда не знаешь… Дом слева от нужного так же, как и сосед, не отзывался ни на какие стуки, звонка же на нем и вовсе не было. А судя по состоянию окон и крыльца, хозяева в последний раз бывали тут года три назад. Из правого же — ухоженного красавца, напомнившего Арине гриб-боровик посреди стайки гнилых сыроежек — степенно выплыла полная рыхлая старуха. Облако в штанах, автоматически подумала Арина. Модное такое. Облачена старуха была в камуфляжной масти просторные бермуды и столь же необъятную футболку с Эйфелевой башней, Вестминстерским мостом, Колизеем и прочими архитектурными шедеврами. — Чего надоть? — сурово вопросила любительница архитектуры. Из-за угла выплыло еще одно «облако», на этот раз четвероногое. Здоровенный, с метр в холке, ком лохматой белой шерсти с двумя блестящими черными пуговками глаз. Кажется, это называется южно-русская овчарка, вспомнила Арина без особой уверенности. Псина гулко, как из бочки, гавкнула и уселась подле хозяйки, всем видом демонстрируя готовность спасать и защищать. — Вы давно тут живете? — косясь на лохматого защитника, как можно дружелюбнее спросила Арина. — Скока живу, все мои, чего вам? Пришлось предъявить удостоверение. Даже два: Аринино и киреевское. — Ну и чего? — Вы давно тут живете? — терпеливо повторила Арина. — Всю жизнь, почитай, а чего, запрещено? Опять сносить нас собрались? Сколько вас еще подмазывать да ублажать? Кровопийцы! — Нет-нет, мы никого сносить не собираемся, мы совсем по другому поводу. — По какому такому еще поводу? — Это просто отлично, что вы тут давно живете. Всех своих соседей наверняка знаете? — Из новостроек, почитай, никого, а наших-то всех, конечно. Девятиэтажкам, которые старуха назвала новостройками, было лет по двадцать, если не по тридцать. Но девятиэтажки Арину не интересовали. — Юлия Минкина знаете? — Юльку-то?.. Ох… Вы же… Неужто стряслось чего? Ох, то-то ж у меня сердце вчера прихватило, да что ж им такое, одно за одним?! — Нет-нет, — Арина даже руками замахала. — Мы просто ищем его, чтобы поговорить. — Ох. А я-то уж, грешным делом, подумала, стряслось чего с парнишкой. — Вот как? Почему вы так решили? — Так не видать его третий уж, кажись, день. Нет, он мне, конечно, не докладывается, но я ж не слепая, вижу, как приходит-уходит. А тут нет и нет. Даже зашла постучала — мало ли, может, приболел или что. Парнишка-то не сказать чтоб богатырь, мало ли что. Как мать схоронил, совсем один остался, долго ли до беды? — Мать схоронил? Давно? — Так в начале лета. — И — никого больше? Никакой родни? Отец? Бабушки-дедушки? Братья-сестры? Пес опять гавкнул — не угрожающе, а так, обозначить присутствие. — Тихо, Пушок, это свои, — хозяйка потрепала собаку по лохматому загривку. Пушок? Вот это вот чудовище — Пушок? С ума сойти! Вид у чудовища, впрочем, был довольно добродушный. И хозяйка его вдруг вспомнила о законах гостеприимства: — Может, в дом зайдете? Чего ж я вас на ногах-то держу. — Да ничего, не беспокойтесь. Так вы говорите, мать Юлия умерла нынешним летом? — В июне. И ведь молодая была! Мне кума говорит: ты ж, Нина — меня Ниной Геннадьевной зовут — ты ж, говорит, ее десятка на три старше, как же так? А вот так, выходит. — И Юлий один остался, вы говорите? То есть у него никакой родни больше? — А вам зачем? — взгляд Нины Геннадьевны опять стал подозрительным. — Дом его захапать надумали? Или сносить? Так живой еще мальчишка-то! Мало ли, что его третий день не видать, точно живой, я бы почуяла! — Да бросьте, мамаша, — засмеялся Киреев. — Видите, что у меня в удостоверении написано? Уголовный розыск. А коллега моя — следователь. Какие нам дома сносить, что вы?! И очень хорошо, что сосед ваш живой, он нам очень нужен. Расспросить его надо. — А родня его вам зачем? — А как его еще искать? — Ну это вам виднее, как искать. Вы же розыск. А родни, как Анюта померла, и не осталось никого. Отца у них не было, Софья Семеновна, бабка Юлькина, лет восемь, что ли, как умерла, да она и не жила с ними, у нее свой угол был, Аня потом вроде квартирантов туда пустила. — Не знаете, где эта квартира? Ну бабкина? — Дык откуда ж мне знать? Мне без надобности. — Нина Геннадьевна! — Арина вдруг сообразила, чего не хватает в рассказе соседки. — Вы сказали «отца у них не было». — Ну да. Анюта просто родила. — Вы сказали «у них», — повторила Арина. — То есть Юлий у матери был не единственный? — Это вы про Славку, что ли? Так ее еще когда в интернат сдали! Лет пятнадцать тому. — Мы ничего не знаем про Славку. Это кто? — Сестра Юлькина. Дебилка. — Дебилка.