Ночью Мария свернулась в клубок, обняв свою девочку, и пела ей колыбельную на мотив, который услышала однажды от Ханны: Река широка, и не перебраться, Ведь крыльев нет у меня. Дайте лодку для нас с любимой, И мы станем грести, ты и я. Я прислонился спиной к березе, Думая, что ствол ее надежен был, Но та не выдержала и сломалась, Как сердце неверной, что я любил. В бледном свете, сочившемся сквозь маленькое зашторенное окно, Мария разглядывала лицо ребенка. У девочки были рыжие волосы ее бабушки, широкий, большой рот Марии и серые глаза. Черты лица тонкие, как у ее отца, с высокими скулами и прямым носом. Несмотря на это сходство, она была единственной и неповторимой девочкой-розой, которой Мария могла любоваться без конца, часами. – Хорошо бы, чтобы все спящие видели такие же сны, как она, – сказал однажды ночью Самуэль Диас, который часто подолгу не спал, размышляя о своей жизни, о том, как близко он прошел от смерти. Ребенок напоминал ему обо всем хорошем, что есть в мире. Самуэль часто рассказывал девочке истории, услышанные когда-то от матери. Одна из них о кошке, гораздо более умной, чем ее хозяин, а другая о волке, который был человеком, пока его не заколдовали, и еще о мальчике, потерявшемся в лесу. – Замолчи! – сказала ему Мария. – Постарайся заснуть сам. Тебе сейчас нужно именно это. Мария закрыла глаза, представляя себе, как Фэйт играет в большом саду, который она видела в черном зеркале, где деревья стояли в белом цвету, а сирень росла у самой двери. Она попала в этот чудесный сад во сне, но на рассвете ее разбудила Кадин, слегка постукивая хозяйку клювом и издавая шум, похожий на резкое лязганье. Слышался ужасный звук борьбы, словно кто-то попал в сеть и пытался выбраться. Мария тотчас проснулась с бешено колотящимся сердцем. Самуэль бился в конвульсиях. Оставив ребенка в гамаке, Мария бросилась к Диасу и обхватила его, не дав нанести себе вред. Лихорадка все еще сидела в его теле – она останется там навсегда и временами будет неожиданно возвращаться. Болезнь отчасти лишила его силы, он исхудал и ослаб, иначе Марии не удалось бы его удержать. Он кричал, требовал отпустить его, словно был в цепях, а не в ее объятиях, но Мария не разжимала рук, пока он не успокоился, вконец обессилев от приступа своей ужасной болезни. – Ты поправишься, – приговаривала она, гладя его по голове. – Ты здесь, со мной. Она наполнила кастрюлю водой из дождевой бочки, стоявшей за дверью, стянула с него рубашку и протерла холодной водой с черным мылом его руки и грудь. Тело Самуэля болело, как у узника, которого растянули на дыбе. Он отвернулся, чтобы она не увидела его слезы. Самуэлю случалось совершать ужасные поступки, ответственность за которые он не хотел ни с кем делить. Возможно, его настиг суд Божий и он платил за свои грехи. Ему приходилось воровать и грабить, знаться с женщинами, которых он помнил, и с теми, кого забыл начисто, но ему никто не был нужен, кроме Марии. Она понимала это, но держала себя в узде, пообещав любовь другому, а Мария была не из тех, кто нарушает слово. – Ты не устала со мной возиться? – спросил Самуэль. – Он чувствовал, как бьется сердце Марии, она по-прежнему была рядом. Его сердце бешено колотилось из-за лихорадки. – Не бойся, отец не выбросит тебя за борт. Он гораздо добрее, чем кажется, и заслужил лучшего сына, чем я. Самуэль совсем выбился из сил. Мария знала, что болезнь ухудшится, перед тем как пойти на спад. Чтобы помочь Диасу вылечиться, она заставляла его говорить: это его воодушевляло. Любовь к историям была самой его сущностью. – О чем тебе рассказать: о волке или о кошке? – О козлике. Я хочу услышать историю о тебе. И он рассказал ей о себе, хотя не любил возвращаться к прошлому. Очень давно, в детстве, у Самуэля была семья: мать и две сестры. Они с отцом, покинув Португалию, отправились в Бразилию, но инквизиция не оставляла их в покое, и вскоре им стало некуда деться, кроме моря. Десять лет они захватывали испанские корабли, сражаясь с теми, кто убивал и изгонял их соплеменников. Самуэль потерял счет людям, смерть которых была на его совести. Корабль, на котором они плыли, раньше тоже принадлежал испанскому военно-морскому флоту. Отец с сыном начинали как пираты и разбойники, а теперь стали уважаемыми коммерсантами. Диасы и теперь продолжали считать все, принадлежащее испанцам, своей законной добычей. При неблагоприятных ветрах и трудностях с торговлей они, не задумываясь, возвращались к своему изначальному промыслу. – Ты меня осуждаешь? – спросил он Марию. – И мой отец был грабителем, – призналась она. – Не мне тебя судить. – Ей претило называть Робби актером. Пусть уж лучше вор. Когда Мария спросила, что случилось с матерью и сестрами Самуэля, он покачал головой. – Сестры были насильно обращены в христианство и выданы замуж за незнакомых мужчин. А мать сожгли. Сначала они сжигали книги, следом людей, которые их писали, потом тех, кто их читал. Инквизиторы жгли книги по медицине и магии, книги на древнееврейском, испанском и португальском. Мать Самуэля умела читать и писать, она была целительницей и акушеркой, даже написала лечебную книгу, но эта книга существовала в единственном экземпляре и была уничтожена. Вот почему Самуэль и его отец всегда перевозили книги, даже те, что были запрещены работорговцами в Вест-Индии. – Я рад, что запомнил истории, рассказанные матерью, – сказал он. – Не хочу, чтобы они были забыты. Узнав о судьбе женщин семейства Диас, Мария ощутила стеснение в груди. Она надеялась, что Самуэль не стал свидетелем того, что она видела в Англии, – последние мгновения человеческой жизни, когда женщина гибнет в пламени. Мария решила прошить по краю всю одежду Самуэля синей ниткой, чтобы защитить его от дурных посягательств. – Такие женщины, как моя мать, пугают власть имущих, – сказал Самуэль. Мария поняла: женщину, имеющую собственные убеждения, которая отказывается кланяться тем, кого считает неправым, могут счесть опасной. В английском графстве, где она выросла, ее бы назвали ведьмой, сказали бы, что у нее есть хвост и она общается с Сатаной, а в Испании и Португалии объявили, что евреи обладают тайной властью, контролируют моря и звезды, имеют магическую силу, благодаря чему способны проклясть человека или позволить ему жить. * * * Морское путешествие проходило как во сне. Стоило Самуэлю Диасу начать говорить, остановиться он уже не мог. Рассказывал о Бразилии и Марокко, о больших стаях птиц в Африке и пляжах в Португалии, таких укромных, что там можно надежно спрятаться, об островах посреди моря, где обитают одни черепахи. Самуэль рассказывал ей о странах, где мужчины носят алые шарфы и красят глаза сурьмой, а женщины одеваются в шелк и ситец и покрывают голову. Мария тоже разговорилась, сообщив, что ее отец-грабитель мог декламировать наизусть, не переводя духа, целые пьесы. – Но если ты в своем уме, для чего нужно запоминать чужие слова, вместо того чтобы говорить собственные? – В этом состоит ремесло актера, – пожала плечами Мария. – Он притворяется кем-то другим. Но разве они не занимались тем же самым? Самуэль пытался казаться человеком, который не пребывает в бегах всю жизнь, а она изображала из себя женщину, которая может открыть свою подлинную сущность. Они проводили в беседах так много времени, что не заметили, как цвет моря изменился с синего на серый. Всякий раз, когда боль у Самуэля усиливалась, Мария подходила к его постели и ложилась рядом, обнимая, чтобы он не метался так сильно. Самуэль весь горел от лихорадки, хотя другие симптомы – головная боль, сыпь и кровотечения – прекратились. Ночь за ночью, даже когда он не звал, Мария подходила к нему, хотя клялась этого не делать. Это всего лишь сон, говорила она себе. И только в недолгие часы тусклого предутреннего света, когда, как говорят, душа путешествует свободно, она подходила к его постели без чувства стыда, желая быть там, где она находилась сейчас, в бескрайнем блистающем море. * * * Они приближались к Бостону, здоровье Самуэля постепенно улучшалось. Мария, слушая его рассказы, узнавала о нем все больше. Она не понимала, как ее мать могла полюбить человека, красноречивого лишь тогда, когда он произносил слова, написанные другими. Ей нравилось, что Самуэль ничем не походил на ее отца. Диас был буквально переполнен словами, и Мария чувствовала, что он ей интересен. Ей пришло в голову, что Ханна воспитала ее так, что слово воспринималось как высшая ценность. Самуэль просто не мог прекратить говорить, а она с удовольствием его слушала. В одну из ночей, когда они уже засыпали, ей послышалось, что он сказал: «Не покидай меня», но с приходом дня она убедила себя, что это ей показалось. Люди, подобные Самуэлю Диасу, такого не говорят – их души закалены огнем, и у них есть слишком много оснований не доверять этому миру. Кадин часто устраивала гнездо в стеганом одеяле больного и даже разрешала гладить ее перья, хотя обычно подпускала к себе только Марию. Птице было уже не меньше шестнадцати лет, возможно, она и сама страдала от болей. Всякий раз, когда Самуэль отворачивался, Кадин пыталась утащить одну из золотых серег, которые он носил. – Вор вора узнает, – ласково говорил Самуэль птице. Он успел по-настоящему привязаться к этому созданию. – Что случится, когда ты ее освободишь? – Она вернется ко мне. Мария почему-то расчувствовалась до такой степени, что готова была заплакать, хотя ей это вовсе не было свойственно. Она уговаривала себя, что виной всему теснота каюты или пламя, на котором она готовила бульон из рыбных костей, чтобы укрепить силы Самуэля. – Конечно, – согласился Самуэль. – Куда ей еще деться? Самуэль знал, что его привязанность к Марии крепче цепи и клетки, и он тоже вернется к ней, но ничего не сказал. В этом не было смысла, хоть он и обнаружил, что вся его одежда помечена синей ниткой. Самуэль рассматривал стежки с нежностью и замешательством. У Марии был мужчина, которого Диас заподозрил в обмане: он был уверен, что сапфир фальшивый и принести такой дар способен только лживый человек. И все же, кем бы ни был этот незнакомец, он прежде всего отец Фэйт и, уж конечно, не проводит всю жизнь в море, поэтому имеет перед ним преимущество. * * * Многих радует вид кружащих в небе чаек – знак того, что земля близко, но Самуэль не желал выходить из каюты, поручив пользоваться самолично составленными морскими картами своему помощнику. Корабль шел вдоль берега в северном направлении, чтобы выгрузить ром в Бостоне и Ньюпорте и взять в Нью-Йорке на борт товары – всякого рода ткани, чай и специи, а также английскую керамику и французское вино. Фэйт уже научилась произносить несколько слов: «мама», «кар-кар» – так она называла Кадин – и «Коко» – детское имя, придуманное ею для Самуэля Диаса. – Это меня так зовут? – Девочка кивнула в ответ с серьезным видом, он рассмеялся и повернулся к Марии: – Наверное, ты говорила с ней обо мне? – Нет, – упорно повторяла Мария, хотя на самом деле нередко его упоминала и даже сочинила песенку, слыша которую Фэйт всякий раз хлопала в ладоши от радости. Что нам делать с Козликом? Кормить ли его ужином? Давать ли чаю? Будить ли его или дать поспать? Диас подслушал эту песенку и не знал, что делать: то ли радоваться, что Мария о нем поет, то ли обижаться, что она считает его кем-то вроде домашнего животного. – Что нам делать с Козликом? – пел он с удивившей Марию мрачностью. – Пусть живет или посмотрим, как он умрет? – Я хочу, чтобы ты жил, поэтому ты здесь со мной. Это входит в условия моего путешествия. – Правда? Но если бы тебе не пришлось за мной ухаживать, я бы вообще тебя не знал.