– Вернер Гейзенберг. – Фон Вайцзеккер. – Курт Дибнер, Куммерсдорфский полигон. – Хартек, Пауль. – Вильгельм Грот. – Фон Лауэ. – Роберт Депель, мой фюрер. И, наконец, последним был: – Профессор Отто Ган. – Это вы обнаружили феномен разложения атомного ядра? – спросил Гитлер. – Да, мой фюрер, – ответил пожилой ученый с явной неловкостью. – И вы не увидели, что на его основе можно построить оружие беспрецедентной разрушительности? Ган покачал головой. – Нет. В действительности мне потребовалось много времени, чтобы вообще понять, что происходит во время моего эксперимента. Гитлер указал на Леттке. – Вы читали документы, которые этот герр в ходе смелой операции добыл из американского компьютера? – Да, – сказал Отто Ган. – Прилагаемые переводы ключевых текстов были технически неточными, но тем не менее полезными. – А как вы оцениваете изложенные в них соображения относительно возможности создания атомной бомбы? – задал вопрос Гитлер, обращаясь уже ко всем присутствующим физикам. Ученые замешкались. – Ну, теоретически звучит правдоподобно, – нерешительно сказал один из них, – но опыт показывает, что между теорией и практикой лежит непроходимая пропасть. Они обменялись взглядами, нервно теребя галстуки, затем другой произнес: – В конечном счете, это всего лишь игры разума, подтвердить которые можно только экспериментально. Наконец Вернер Гейзенберг наклонился вперед и заявил, вероятно, в попытке положить конец этому жалкому зрелищу: – Мы не обнаружили ошибок в расчетах. Это все, о чем можно с определенностью утверждать на данный момент. Гитлер впился в него взглядом. – Но никто из вас сам до этого не додумался? Гейзенберг старался выдержать взгляд рейхсканцлера. – До настоящего времени наши усилия были сосредоточены на создании уранового реактора, то есть на контролируемом высвобождении атомной энергии. Дальнейший путь планировалось определить исходя из полученных знаний. – Цепная реакция с помощью нейтронов – идея Лео, – вставил кто-то. А другой уточнил: – Доктора Силарда. Венгра. Он еще восемь лет назад подал заявку на патент того, что американцы взяли за основу проекта своей бомбы. – Вы знали об этом? – не отставал Гитлер. Физик, извиняясь, развел руками. – Мир ядерной физики невелик. И в любой момент циркулирует огромное множество идей… А концентрируешься на том, что имеет отношение к твоей собственной работе. – То, что вы говорите, – разразился упреками Гитлер, – доказывает, что вы живете в своей башне из слоновой кости и хотите, чтобы вас не беспокоили. Но я надеюсь, что вы все-таки не упустили из виду, что мы уже три года как находимся в состоянии войны, боремся не на жизнь, а на смерть с врагами немецкого народа, к которому вы тоже относитесь! В такой ситуации ваш долг – внести свой вклад в победу нашего дела. Если мы – а под нами я подразумеваю германскую народную общность, всех крестьян и рабочих, которые своими руками создают основополагающие средства к существованию для всех нас, – если мы содержим вас, позволяем вам в своих лабораториях постигать тайны природы, то мы делаем это только потому, что нам нужны ваши умственные усилия. Но когда я здесь слышу такое, задаюсь вопросом: а известно ли это вам? Ведь как вам помогут ваши знания, если в ближайшее время американцы сбросят вам на голову бомбу, которая сровняет с землей вас и целый город? – Гитлер провел кончиками пальцев по лбу, чтобы откинуть упавшую от волнения прядь волос: жест, который все видели много раз. – Я жду от вас предупреждений, если у наших врагов появятся технические возможности, которые могут нам угрожать. И я считаю прямо-таки вашим долгом сообщить руководству Рейха о технических возможностях, способных принести пользу нашему народу. Теперь Карл Фридрих фон Вайцзеккер выпрямился и заявил: – Мы, безусловно, рассматривали возможность взять за основу расщепление ядра атома при создании взрывчатых веществ. В декабре 1939 года коллега Гейзенберг направил в Управление вооружений сухопутных сил соответствующее письмо, в котором описал основные возможности. – Краеугольным камнем проблематики является вопрос обогащения урана-235, – добавил Гейзенберг. – Для создания бомбы потребовался бы уран-235 в настолько высокой концентрации – это нам показалось недостижимым и, откровенно говоря, до сих пор выглядит нереалистичным. В этом пункте я не могу отследить соображения американцев. Для одной добычи урана потребовались бы такие колоссальные усилия с точки зрения материалов и персонала, что соответствующие требования казались нам недопустимыми для рейха. – Откуда вам знать, что допустимо для рейха, а что нет? – гневно прервал его Гитлер. – Моя задача – решать такие вещи, а не ваша! Он оттолкнулся от кресла и начал шагать вокруг гарнитура мягкой мебели с сидящими на нем оцепеневшими физиками. – Проще говоря, ваш отказ задуматься о военном потенциале, скрытом в уране, граничит с предательством. Вам же должно быть ясно, что вы, как ученые, специализирующиеся на своем предмете, не в состоянии уловить обширный политический, социальный и экономический контекст! В таком случае вас приведет в недоумение одна вещь, одно простое обстоятельство – тот факт, что именно немец сделал решающее открытие, а именно профессор Отто Ган, сидящий здесь среди вас. Вы задумывались, что случится, если впоследствии враги немецкого народа соберут плоды, выросшие на нашем дереве? Или вы считаете, это – чистое совпадение? Только слепой дурак может так думать; тот, кто не понимает, что любое открытие, большое оно или маленькое, является результатом длительного культурного и научного развития – развития, в котором немецкий народ всегда играл ведущую роль, а поэтому можно со всей справедливостью сказать, что открытие профессора Гана было открытием, в которое внес свой вклад весь немецкий народ, а потому принадлежит и ему! Он приблизился к Леттке, обходя кругами, словно тигр, сидящих, остановился наискось позади него и продолжил: – Вы не поверите, но здесь действует провидение. Не утруждайтесь – я еще ни разу не встречал ни одного ученого, который бы в это поверил, но меня это не беспокоит, потому что я это знаю с абсолютной уверенностью. И такое же провидение направило сюда этого молодого человека, чтобы раскрыть нам смертоносные планы американцев. Леттке увидел, как физики действительно обменялись взглядами, в которых читались неловкость и скептицизм. Гитлер сделал шаг вперед, оказавшись почти в центре круга, и сказал, держа руку у пояса, резким тоном, давая понять, что не потерпит возражений: – Я созвал вас, чтобы дать вам следующее поручение: предоставьте мне, предоставьте германскому вермахту атомную бомбу – и предоставьте нам, что самое главное, бомбу раньше, чем она появится у американцев. В противном случае – храни нас Господь. Несколько более мягким голосом продолжил: – Я поручил Управлению вооружений сухопутных сил предоставить вам все необходимые средства. Разумеется, весь проект, который я хочу назвать Молотом Тора, с данного момента подлежит самой строгой секретности. Ученые, похоже, одновременно тяжело вздохнули. Тогда Гейзенберг осмелился возразить: – Проблема в том, что из-за войны и эмбарго не все, что для этого необходимо, доступно. Например, нам понадобится тяжелая вода, оксид дейтерия в больших количествах, но пока только… – В Норвегии, как меня заверили, тяжелая вода имеется в достаточном количестве, – коротко сообщил Гитлер. – Эх. – В вашей реакции я слышу внутреннее сопротивление, – заметил Гитлер. – Вам лучше, чтобы мы выиграли войну самостоятельно, не побеспокоив вас. Вы бы предпочли не пачкать руки. Но вы должны, я требую это от вас, и внутреннее сопротивление я не могу и не буду терпеть. Более того, требую, чтобы вы от всей души, изо всех сил посвятили себя этому проекту. Те из вас, кто сочтет себя неспособным, проведут следующие годы в лагере для врагов нашего государства, будут спать вместе с цыганами, преступниками и гомосексуалистами и чистить им сортиры! Группа физиков сидела в оцепенении, широко раскрыв глаза, потрясенная неприкрытой угрозой. – Я вижу по вам, что вы считаете это слишком жестоким, – продолжал Гитлер, медленно обходя вокруг кофейного столика, чтобы заглянуть в лицо каждому из них. – Но я должен быть таким жестоким, потому что только беспощадная жестокость и безоговорочная воля к победе приведут нас к цели. Так что помните следующее: мы вынуждены воевать не только против братского английского народа, но и против Соединенных Штатов Америки, против страны, которая полностью находится в тисках еврейского мирового капитала. Неважно, президент Рузвельт или нет, он в любом случае является марионеткой фактических закулисных правителей, которые хотят падения Германии и без колебаний сожгут половину Европы, если это послужит их целям! Вот почему речь идет не только о наличии этой бомбы, но и о том, чтобы заполучить ее раньше наших врагов. Только тогда мы сможем не допустить, чтобы вся наша прекрасная планета вспыхнула! Отдавая вам этот приказ, я также возлагаю на вас ответственность за то, чтобы миллионы немецких женщин и детей не погибли в руинах немецких городов, – помните об этом все время! Неловкое молчание. – А теперь, – добавил Гитлер, – я хочу услышать от каждого из вас, принимаете ли вы на себя эту ответственность. Я хочу, чтобы все услышали, как вы скажете: «Да, мой фюрер, я создам для вас атомную бомбу». Он шагнул к Гейзенбергу, который, казалось, дрожал от его взгляда. – Да, мой фюрер, – с трудом выдавил он из себя. – Я создам для вас атомную бомбу. – Да, мой фюрер, – произнес сидящий рядом с ним фон Вайцзеккер. – Я создам для вас атомную бомбу. Каждый из них произнес, все до единого. – Хорошо, – сказал Гитлер. – Значит, мы договорились. Однажды вы вспомните этот час и поймете, что это был исторический момент – момент, который направил судьбы мира по новому пути. И что вы приняли в этом участие. * * * Ойген Леттке чувствовал себя совершенно разбитым, когда покидал рейхсканцелярию вслед за учеными, словно был одним из них. По ним было видно, они чувствовали себя точно так же. Гейзенберг вполголоса обсуждал с Дибнером компьютерную симуляцию бомбы, говорил о некой Ирене, судя по всему, студентке и одаренной наборщице программ, которую следует привлечь к работе, но Дибнер то и дело только недовольно отвечал: – Хм, да, нужно будет подумать об этом. Отто Ган шел сгорбленный, молчаливый, углубленный в себя; казалось, дело занимало его больше, чем остальных.