– Десять минут назад. О Стечкине и Лое. – Что у них… есть о чем поболтать? – Именно. Именно! – Он вскакивает на ноги, игнорируя женщину на полу и администратора, и бежит к выходу, таща меня за собой. – Скорее, Ева! Бегом! Мы пробиваемся сквозь толпу в золоченом фойе, взбегаем по лестнице мимо капельдинеров и продавщиц программок и влетаем в коридор с дверями в ложи. Сейчас он практически пуст, все зрители уже расселись по своим местам. В правом конце коридора у входа в президентскую гостиную и ложу стоят два объемистых офицера ФСБ. Завидев Тихомирова, они отдают ему честь. – Никто не входил, товарищ генерал, – говорит один из них. – Ни единой души. – Это неважно! – рявкает Тихомиров. – А кто-нибудь выходил? – Только переводчица. – Черт! Открывайте двери. Мы вчетвером врываемся в гостиную. Она – ярко-алая, с шелковым потолком в форме шатра. На столе для напитков стоят открытые бутылки шампанского и виски, рядом со столом – три обитых шелком стула. Два стула пусты, на третьем сидит Валерий Стечкин. Он мертв, его шея неестественно вывернута вбок, а рот широко разинут – словно жуткая маска наигранного наслаждения. Тело американского президента установлено на четвереньки напротив российского коллеги. Шея у Лоя тоже свернута, а лицо трупа уткнулось в пах Стечкина. Несколько долгих секунд мы вчетвером смотрим, не веря глазам, на последнюю и самую великую работу художницы, некогда творившей под именем Вилланель. – Найдите ее, – шепчет Тихомиров офицерам. – Схватите долбаную переводчицу. Он закрывает дверь, оставляя за ней мертвых президентов, достает телефон и принимается раздавать приказы. Прибегают еще сотрудники ФСБ, и их отправляют прочесывать здание. Через несколько минут Тихомиров опускает телефон и переводит взгляд на меня. – Ева, вам нужно уходить. Разыщите Диму. Он в машине где-то на улице. Дима отвезет вас в безопасное место. Идите сейчас же. Я бреду, как во сне, как в ночном кошмаре. Коридор не кончится никогда, и я беззвучно ступаю по алой ковровой дорожке. Когда я выхожу в бельэтаж, оркестр играет «Вальс снежинок». У родителей была старая заезженная пластинка с «Щелкунчиком». Но тут раздаются крики, и откуда-то со стороны партера в фойе врываются шестеро сотрудников ФСБ. Между ними, извиваясь и пинаясь, – женская фигура в черном костюме. Это Оксана, и она пытается оказывать яростное сопротивление. Она получает по голове прикладом винтовки, но не сдается – все лицо в крови, зубы оскалены, как у зверя. Ей удается, бешено извернувшись, выскользнуть из пиджака, за который держали ее двое офицеров, и рвануть к главному выходу. Выбежав на улицу, она несется вниз по ступеням к площади. Один из офицеров очень неторопливо выходит за дверь, поднимает винтовку, прицеливается и стреляет. Пули попадают Оксане в верхнюю часть спины, на белой рубашке проступают пятна крови, и она, на миг приподнявшись в воздух, обрушивается лицом вниз в мокрый снег. Из меня вылетает вопль, я хочу броситься к ней, но ноги отказываются меня нести, а чьи-то руки тянут меня назад, и все, что я вижу, – лишь темный, распускающийся цветок ее крови. О том, что было дальше, мои воспоминания обрывочны. Помню, как вооруженные люди заталкивают меня в машину и быстро везут по городу. Помню, что когда мы приехали, на улице сильно похолодало. Как меня, подгоняя, ведут через двор, а потом – вверх по лестнице, до маленькой комнатки с железной койкой, и как меня оставляют там. Как я в итоге сдаюсь и признаюсь себе, что разбита вдребезги. Дело не только в Оксане, хотя, конечно, дело всегда будет только в ней. А еще и в том, что я успела повидать и натворить сама. Я последовала за ней в tenevoy mir, не осознавая, что я там не смогу жить, что я, в отличие от нее, не смогу дышать его ядовитым воздухом. Я как сейчас помню свои ощущения, когда мы ехали с ней на вулканически сером «Дукати». Как я пристраивалась к ней на заднем сиденье, как крепко прижималась к ее спине, как мы мчались в ночь. Я никогда не встречала столь опасного, столь смертельно безрассудного человека, но она была единственной в мире, с кем я чувствовала себя в безопасности. А теперь ее нет, и от меня тоже ничего не осталось. Моя любовь. Моя Вилланель. Тут, в конце концов, я начинаю рыдать, и уже не могу остановиться. Глава 13 Через час после рассвета Дима доставляет мне на подносе еду и кофе. Он молчит, его движения быстры и бесшумны. Я узнаю двор за окном, это – комплекс на Лубянке, штаб-квартира ФСБ. Дверь в мою комнату не заперта, за ней – коридор, там – уборная и ведущая вниз лестница, но дальше уборной я не иду. Весь день я лежу на кровати, свернувшись калачиком и глядя на крыши и падающий снег. Позднее приходит человек в гражданском, делает мне укол, и я забываюсь глубоким сном. На второй день появляется женщина-врач, просит меня раздеться и проводит медосмотр. Остаток дня я вновь в оцепенении лежу на кровати, и у меня нет сил ни о чем думать. Вечером – снова укол, и я мягко проваливаюсь в забытье. На следующее утро Дима приносит завтрак и, скрестив на груди руки, стоит в дверях, пока я ем. – Вас ждет долгая поездка, – говорит он. – В Пермь, это полторы тысячи километров отсюда. Вы будете ехать двое суток. – Зачем? – спрашиваю я. – И почему Пермь? – Вам необходимо уехать из Москвы. Здесь слишком опасно, да и там вы будете в надежных руках. И потом… – Он смотрит на меня с сочувствием. – Мы подумали, вы захотите посмотреть город, где выросла Воронцова. Ничего подобного мне в голову не приходило, но я безучастно киваю. Если я должна куда-то уехать, то почему бы и не в Пермь? Дима уносит поднос и вскоре возвращается с чемоданом и зимним пальто. В чемодане – новые, но ничем не примечательные вещи, туалетные принадлежности и пластиковая папка с документами. Через час я сижу на пассажирском месте гражданского полноприводного автомобиля – какая-то «Лада» – рядом с офицером в штатском. Алексей – так он представился – немногословен, но от него исходит жесткий, неторопливый профессионализм. Ведя «Ладу» по узеньким, покрытым слякотью улочкам к востоку от Лубянской площади, он говорит по громкой связи с женщиной по имени Вика – сообщает ей, что уезжает на четыре дня в командировку, и просит отвести Арчи к ветеринару, если хромота не пройдет. Через двадцать минут мы выезжаем на трассу в восточном направлении. Щелкают дворники на лобовом стекле, мимо проплывают затушеванные снегопадом пейзажи в тоскливо-серых и морозно-белых тонах. – Музыку? – предлагает Алексей, и я включаю радио, настроенное на канал с классикой. Играет скрипичный концерт – приторный романтизм, абсолютно не моя музыка, но я чувствую, как по щекам бегут слезы. Алексей предпочитает их не замечать. – Глазунов, – бормочет он, перекладывая пачку сигарет из кармана куртки в бардачок. – В исполнении Хейфеца. Когда отзвучала эта часть концерта, я вытираю глаза и громко сморкаюсь в платок. – Прошу прощения. – Не стоит. – Он бросает на меня взгляд. – Я не знаю всех деталей, но генерал Тихомиров рассказал нам, что вы совершили подвиг. Подвиг для России. Неужели? Что еще за херню он рассказал? – Работать под прикрытием очень трудно, – продолжает он, ускоряясь, чтобы обогнать череду медленных машин. – Это большой стресс. Мы у вас в долгу. – Спасибо, – отвечаю я, решив, что правильнее всего этим и ограничиться. В тепле машины меня всегда клонит в сон. Через некоторое время я закрываю глаза, и мне снится Оксана, она возникает во влажном, жарком воздухе шанхайской улицы и, не мигая, глядит на меня змеиным взглядом. Я пытаюсь дотянуться до нее, но колючие капли муссонного дождя превращаются в пули, впечатывающиеся в нашу плоть. Мы падаем в Северное море, и там, в ледяном полумраке, видим подвешенных в толще воды Чарли, Антона, Крис в бархатном пальто и голого, с посеревшими губами Асмата Дзабрати – все они наблюдают, как подводные потоки разносят нас с Оксаной в разные стороны, – вот мы уже касаемся друг друга лишь кончиками пальцев, и Оксана исчезает за пределами видимости. Я пытаюсь позвать ее, но в мой рот тут же врывается морская вода, и я просыпаюсь. Алексей говорит, что я проспала три с лишним часа. Остановившись на заправке, мы покупаем сэндвичи, кофе и шоколад «Милка». Потом Алексей заливает в бак бензин, достает из бардачка сигареты и вручает мне заряженный «глок». – Только пять минут, не больше, ладно? – Конечно. А мне что-то угрожает? – Нет-нет. Но мне приказали не оставлять вас без защиты и оружия, пока не доедем до Перми. – Хорошо. Я прячу «глок» в карман и иду облегчиться в грязный промерзший туалет, размышляя – как тогда, в Дашиной квартире, – не пустить ли себе пулю в лоб. Вот какое будущее меня ждет. Переезжать с места на место, не имея дома, не зная покоя, не в состоянии забыть. Потом мы еще шесть часов едем в колонне грузовиков и легковушек. По обе стороны трассы до горизонта – бесконечные равнины, занесенные снегом, и угрюмые леса под плотно затянутым тучами небом. Время от времени мы проезжаем мимо небольших населенных пунктов. Алексей, похоже, склонен говорить о себе не больше моего. Поэтому мы просто слушаем музыку, которой он, как выяснилось, большой знаток. Начало каждой пьесы он сопровождает кратким комментарием. Его любимый композитор – говорит Алексей – это Рахманинов, который спас ему психику в первые дни и ночи после событий в театре на Дубровке, его первой полевой операции, где погибли сто тридцать заложников. Алексей указывает на бардачок, и там, среди мятых сигаретных пачек и запасных обойм для «глока», я нахожу треснутую коробочку, а в ней – диск с рахманиновским Первым концертом. Пока мы слушаем эту музыку, Алексей поглядывает на меня, словно желая убедиться, что она оказывает должное воздействие. А ведь, пожалуй что, и оказывает – концерт, конечно, сложноват для моего восприятия, и мне трудно следить за его темами, но сам акт его прослушивания занимает меня, вытесняя все остальное. Нет, он не гасит мое горе, но он удостоверяет его, управляет им. Отводит ему свое место. Вечер начинается рано и приносит с собой резкий ветер, который продувает снежные просторы и гонит игольчатые шлейфы, сверкающие в лучах наших фар. На ночь мы останавливаемся в Свечинском районе, в безликом городке. Наш хостел – одноэтажный пенобетонный дом, примыкающий к автозаправке на трассе. Комнатки в нем неказистые, но Алексей говорит, что зато в здешнем круглосуточном кафе можно весьма прилично поужинать. Я пытаюсь есть, но кусок в горло не лезет. Слезы стекают по носу и капают в тарелку. Алексей откладывает вилку, передает мне бумажную салфетку и начинает рассказывать о своей личной жизни. Он разведен, а с Викой они познакомились год назад на дне рождения у товарища по службе. Вика работает в библиотеке МГУ. Она тоже в разводе, и у нее есть помешанный на футболе сын-подросток, который, по выражению Алексея, «слишком загулялся без присмотра». Они живут неподалеку от Лубянской площади, в доме, населенном только офицерами ФСБ и их семьями. Днем, когда никого нет дома, Арчи выгуливает соседка. Я слушаю его вполуха, признательная за то, что мне не приходится говорить самой, а после ужина отправляюсь в свою комнату, ощущая в кармане пальто тяжесть «глока». В несессере с туалетными принадлежностями я обнаруживаю упаковку снотворного и принимаю одну таблетку. Потом залезаю в постель и лежу, слушая шум грузовиков на трассе. Засыпаю я, к счастью, очень быстро. Мы выезжаем рано утром и едем еще девять часов. Небо сегодня чище, и сквозь пелену туч порой пробивается солнце, освещая морозные поля и посеребренные льдом озера. На подъездах к Пермскому краю ландшафт начинает меняться. Мы – в самой глубине России, и когда блеск снега тускнеет, реки и леса ненадолго заливает нежно-розовое свечение. «Азов» – крошечная однозвездочная гостиница в центре Перми, в переулке рядом с улицей Пушкина. Мы подъезжаем к ней в начале одиннадцатого, Алексей провожает меня внутрь, топает у входа, стряхивая снег с ботинок, и о чем-то перешептывается с пожилым человеком за стойкой. Он говорит мне, что мой номер оплачен и что со мной свяжутся в ближайшие дни. Из внутреннего кармана пальто он достает бумажник с пачкой банкнот и дебетовой картой Газпромбанка. Вся моя потерянность написана, должно быть, у меня на лице, поскольку Алексей быстро, по-солдатски меня обнимает, крепко пожимает мне руку и желает держаться. Потом возвращается в «Ладу», дает задний ход и, выехав на дорогу, уезжает. В маленьком номере – темно-каштановый ковер и одно окно, выходящее на улицу. Сквозь задернутую тюлевую занавеску проникает неяркий рассеянный свет. Еще там есть диван-кровать с вязаным покрывалом, деревянный комод и миниатюрный холодильник, чей громкий стук заставляет меня выключить его через десять минут. На подоконнике за занавеской я обнаруживаю колоду карт таро. Видимо, остались от предыдущего постояльца. Я не знаю их значений и как ими гадают, но несколько часов сижу на кровати, переворачивая карты одну за другой и разглядывая странные, таинственные образы. На загаданной мною карте – похожий на Оксану ангел. А моя карта – девятка мечей, которые пронзают меня во всех направлениях. Эта комната вместе с заснеженными улицами вокруг гостиницы становятся моим миром. По утрам я встаю поздно, обедаю в кафе через дорогу, а потом гуляю, пока не стемнеет. В первый день я отправляюсь на прогулку по Комсомольскому проспекту. Меня радуют светлые и теплые универмаги, но мне грустно глядеть на семьи, укутанные в зимние пальто и шерстяные шарфы. Я чувствую, что перестала быть одной из них, и поэтому – чтобы не расстроиться еще больше – перехожу в менее людные места, в расположенный по соседству парк вдоль Камы. В кафе «Сказка», которым заведует дружелюбная пара средних лет, – приглушенный свет и теплый, влажный воздух. Они приветствуют меня улыбкой и машут мне, а потом я спокойно сижу за чашкой чая. На пятое утро их дочь, которая помогает по выходным, наливая мне вторую чашку, предлагает вчерашнюю «Правду». За все время в Перми я не брала в руки газет, и всякий раз спешу побыстрее пройти мимо магазинов и баров с включенным телевизором, где едва ли не круглосуточно транслируют фотографии убитых президентов. Я не готова узнавать подробности или читать о смерти Оксаны, хотя – бог свидетель – ни о чем ином я думать не могу. Тем не менее, тронутая любезным жестом, я беру газету, начинаю читать, и мне уже не оторваться. В передовице (хотя этот выпуск – весь одна сплошная передовица) излагаются новые подробности «преступления века» из «правительственных источников». Убийство американского и российского президентов – говорится там – было спланировано транснациональной анархистской организацией, и российские спецслужбы в ходе двух ожесточенных перестрелок ликвидировали исполнителей. Рядом – фотографии мертвых убийц. Оксана Воронцова, главарь группы и руководитель операции, «одиозная киллерша, работавшая под именем Вилланель», лежит на спине в снегу у Большого театра в окружении спецназовцев из «Альфы», ее лицо и грудь – темные от крови. В правой руке отчетливо виден автоматический пистолет. На второй фотографии с подписью «Лариса Фарманьянц, второй киллер» – тело Чарли, изрешеченное автоматной очередью, лежит рядом со снайперской винтовкой у окна в Никольской башне Кремля, «куда она проникла нелегально». На внутренней полосе помещена фотография ТАСС семилетней давности: медалисты на подиуме после соревнований по стрельбе на Универсиаде в Екатеринбурге. У бронзовой призерки Фарманьянц мечтательный вид, а золотая призерка Воронцова загадочно улыбается. Обе совсем молоденькие. По данным официальных правительственных источников, убийство президентов почти удалось предотвратить благодаря некоей сотруднице британской разведки, которая, работая под прикрытием, помогала российским службам безопасности. Она сумела проникнуть в группу, но, к большому сожалению, не успела вовремя передать все детали готовящегося теракта своим кураторам из ФСБ, дабы воспрепятствовать планам убийц. Ее имя не разглашается, а теперешнее местонахождение неизвестно. В статье подчеркивается, что ФСБ под руководством генерала Вадима Тихомирова продолжает давнюю невидимую войну с терроризмом и анархизмом. «С подобными людьми не может быть никаких компромиссов или переговоров, – сказал Тихомиров. – Нашей первоочередной задачей была и остается безопасность народа России». На фотографии рядом с текстом вид у него мудрый и жизнеутверждающий. Немного похож на Джорджа Клуни, только больше стали во взгляде. На шестой день в полдвенадцатого утра, когда я, еще не одетая, сижу, скрестив ноги, на неубранной кровати и переворачиваю карты таро, раздается стук в дверь. Решив, что это – уборщица Ирма, запуганного вида девочка-подросток, которая опасливо снует по гостинице с допотопным пылесосом, – я кричу ей минуту подождать. Стук повторяется, и я тогда сгребаю карты, накидываю на себя вязаное покрывало и приоткрываю дверь на щелочку. За дверью вместо Ирмы – владелец гостиницы, господин Грибин.