Она отпрянула от меня. – На х… твое «прошу», suchka. Хочешь выжить, слушайся меня. – Понимаю. – Не похоже, чтобы понимала. Это – мой мир, ясно? – Но теперь и мой тоже. Хочу я того или нет. – Думаешь меня кинуть? Отлично. Посмотрим, сколько ты протянешь, yebanutaya. В темноте я ее не видела. Но ощущала, как лучи ее ярости пронзают мрак. – Вилланель, – начала я. – Оксана… – Никогда не называй меня так! – Ладно, прости. Но… – Никаких «но», Поластри. Надеюсь, ты околеешь от холода. Я серьезно! Надеюсь, ты сдохнешь здесь на х…! Я сняла куртку, брюки и ботинки и положила так, чтобы их было легко найти на ощупь. Я слышала, как рядом то же самое делает Вилланель. Дрожа от холода, я примостилась среди тюков примерно в метре от нее. Медленно ползли минуты, меня все плотнее окутывал холод, я лежала и слушала ее ровное, спокойное дыхание. Гнусная сука! Чем я занимаюсь? Почему, зная о ней столько всего, я доверилась ей? Я стиснула зубы, но они все равно продолжали стучать. Я зажала ладонью рот, пытаясь сдержать слезы отчаянной ярости и унижения и сознавая, что перечеркнула в своей жизни все, имевшее хоть какую-то ценность. Что я проигнорировала внутренний голос, пытавшийся меня уберечь, и связала свою судьбу с лишенным чувств чудовищем, которое запросто убивает людей направо и налево и которое, скорее всего, рано или поздно прикончит и меня. Я шмыгнула и вытерла нос рукавом. В тот же миг я почувствовала, как Вилланель пододвинулась. Она приникла ко мне сзади, повторяя изгибы моего тела: ее колени – в ложбинках с изнанки моих коленей, ее груди прижаты к моей спине. Раздвинув носом мои волосы, она уткнулась лицом мне в шею. Потом положила ладонь на мою руку и сомкнула пальцы на запястье. Моя дрожь не унималась, и она прижалась ко мне еще плотнее. В итоге тепло ее тела проникло в меня, и я успокоилась. Нас обволакивала тишина, и я представила, как снежинки шуршат по крыше и стенкам контейнера. Моя рука дернулась, как это порой бывает во сне, и Вилланель сжала мою ладонь, твердо упершись в нее большим пальцем. Она закусила прядь моих волос и нежно дернула, а потом лизнула мой загривок, как львица. И цапнула зубами – довольно сильно. Я стала изгибаться, пытаясь вывернуться, но она схватила меня за плечи, рывком перевернула на спину и забралась на меня сверху – мы оказались лицом к лицу в темноте, ее холодный нос касался моей щеки, я ощущала кислое от пива дыхание. Потом ее язык оказался у меня во рту – извиваясь, ощупывая. Я отвернула голову. – Прекрати! – Почему? – Просто… давай поговорим. Она перевернулась на бок. – О чем? – Тебе когда-нибудь был небезразличен другой человек? Ты когда-нибудь чувствовала хоть что-то? – Думаешь, я не умею чувствовать? – Не знаю. А умеешь? – Я чувствую так же, как и ты, Ева. Я – не какой-то там урод. Она взяла мою руку и засунула себе в трусы. – Потрогай мою киску. Она мокрая. Действительно, мокрая. Я на миг задержала там свою руку – мимолетный, головокружительный миг. – Это не то же самое, что быть неравнодушным к человеку, – услышала я свой голос. – Но это неплохое начало. Я вернула контроль над дыханием. – Ты когда-нибудь любила? – М-м-м… Типа того. Однажды. – И? – Она не захотела меня. – Что ты почувствовала? – Хотела себя убить. Ей назло. – Ну и где же во всем этом я? – Ты здесь, коза! Со мной. – Ее пальцы нащупали мои волосы. – И если ты меня сейчас же не поцелуешь, я тебя точно прикончу. – Она потянула меня к себе, но этого и не требовалось, мои губы уже искали ее рот. Наши тела сплелись, мы ласкались носами, терлись губами и вслепую, отчаянно целовались. Я почувствовала, как ее пальцы пробираются под пояс моих термолосин и трусов и стягивают их, а когда она вновь уселась на меня, я попыталась снять с нее свитер, но ворот оказался слишком тугим, и она упала на меня, смеясь и нашептывая, что я сейчас ее задушу. Сидя верхом на мне, она медленно стянула свитер через голову. Он скользнул по моим щекам – теплая шерсть, застарелый пот – и исчез, а следом за ним – ее жилет и лифчик. С меня она тоже все это сняла, и я передернулась от накрывшего меня холода. – Нам надо заняться твоей закалкой, pupsik, – прошептала она, освобождаясь от лосин и трусов. Все, что дальше, – восторг познания. Ее кожа и моя кожа, ее запах и мой запах, ее губы и мои губы. Вилланель взяла на себя инициативу – мне и самой это требовалось, – и ее рука уверенно проникла между моих бедер. Она однажды убила человека, проткнув ножом бедренную артерию. Удар был настолько искусным и хирургически выверенным, что жертва, скорее всего, не сразу осознала случившееся. Чувствовала ли она пульс моей бедренной артерии? Когда ее пальцы скользнули в меня – помнила ли она в тот момент другие, более кровавые проникновения? А зондируя меня своим теплым языком – вспоминала ли она, как, бывало, раздвигалась в стороны плоть перед смертью? Когда все закончилось, мы укрылись нашими свитерами и куртками, и я свернулась, приняв ее позу и прижавшись к ее спине. Несколько минут я так и лежала, переполненная эмоциями, касаясь губами нежных волос на ее шее, которые слегка вздрагивали от моего дыхания. – Странно, – произнесла она. – Я не помню, как ты выглядишь. – Совсем? – Совсем. Ты можешь быть кем угодно. Я приподнялась на локте. – Почему я тебе нравлюсь? Только честно. – А кто сказал, что ты мне нравишься? – Не нравлюсь? – Может и нравишься. А может, я просто хотела залезть к тебе в трусы. Они, кстати, ужасные. – Ах вот как! Она потерлась об меня задом. – Если честно, у меня слабость к долбанутым теткам. Особенно в очках. – Вот спасибо тебе большое. – Pozhaluysta. Мне надо пописать. Она этим и занялась – шумно, в ведро, установленное ею между тюками в углу. Я отправилась следом и сделала то же самое (нелегкая задача в темноте), а потом мы оделись – иначе слишком холодно, – и я вновь прижалась к ней сзади, чувствуя острый запах ее волос. – Согласись, pupsik, – еле слышно прошептала она, – этот твой медовый месяц куда романтичнее, чем в первый раз. Наутро мы пробудились вместе с грузовиком, который, вздрогнув, направился к докам. Мы лежали, не шевелясь, а тишину нарушало лишь поплескивание мочи в ведре. Через двадцать минут мы остановились, и я почувствовала, как тело Вилланель расслабилось, а дыханье – замедлилось и успокоилось. А ведь это – момент максимальной опасности. Если содержимое контейнера и будут проверять, то именно тут. Я попыталась подражать дзеновской отрешенности Вилланель, но меня тут же неудержимо затрясло. Сердце заколотилось так бешено, что я уже собралась на тот свет. Через весь контейнер прокатился глухой лязг. Я принялась отчаянно закапываться в тюки, не обращая внимания на взрыв боли в носу, которым я врезалась не то в лоб, не то в плечо Вилланель. Грузовик снова тронулся, но я оставалась лежать под тюками, вдыхая плотный запах слежавшегося хлопка. На этот раз мы ехали не так долго и, по всей видимости, встали в очередь на погрузку, поскольку теперь продвигались вперед рывками. После последнего рывка двигатель умолк. Потом – резкие звуки металла по металлу, глухой, тяжелый удар, и мы стали подниматься в воздух. До этого я с ужасом ожидала момента, когда нас начнут перегружать с берега на борт, представляя доводящее до тошноты раскачивание контейнера под стрелой крана. Но, разумеется, ничего подобного. Процесс прошел гладко, как по маслу. Единственный стальной удар – когда наше временное жилище поставили на место. А потом еще один легкий стук – когда его зафиксировали на нижних контейнерах. Шли часы, вонь мочи нарастала, а Вилланель продолжала пребывать в подобном трансу состоянии суровой немоты. Может, она мысленно жалела о своем решении взять меня с собой и теперь считает его роковой ошибкой? Может, прошлая ночь ничего для нее не значила? Я лежала, уставившись в холодный мрак. И в итоге заснула. Проснулась я от мурлыканья двигателей «Кирово-Чепецка» и легкого поскрипывания окружающих нас контейнеров. Пока я очухивалась, рука Вилланель нащупала в темноте мою. – Ты в порядке? – прошептала она. Я кивнула, хотя еще не совсем пришла в себя. – Алё! Мы живы. Мы выбрались. – Это сейчас. – А кроме «сейчас» ничего и нет, pupsik. – Она прижала мою ладонь к своей ледяной щеке. – Кроме «сейчас» нет ничего и никогда. Глава 2