– Они приняли ее, – поправляет Лара. – Соболезнования? – Мой голос дрожит. – Да у тебя же, Ричард, дочь ее ровесница. Что бы ты почувствовал, если бы кто-нибудь убил Хлою, а потом повернулся к тебе и сказал, что это было «не нарочно»? Ты гребаное чудовище! Ричард игнорирует меня и продолжает обращаться к Даше. – Все, что нам от тебя нужно, это Вилланель. – Что еще за Вилланель? – спрашивает Даша. – Меня так звали, – произносит Оксана. – Долгая история. – Она наша, – говорит Ричард. – Куплена и оплачена. – Врешь, мудак, – откликается Оксана. – Это все позади. Ричард одаривает ее краткой улыбкой и переключается на меня. Он – в пальто с бархатным воротником, из-под которого виднеется старый университетский галстук, черный в бледно-голубую полоску. – Значит, говоришь, Ким Филби тоже учился в Итоне? – спрашиваю я его. – Нет. В Вестминстере. Он был балбес, наш Ким, ну и предатель, разумеется, в отличие от меня. – И что же, Ричард, делает тебя «непредателем», можно поинтересоваться? – Если бы я мог обрисовать тебе картину целиком, Ева, ты бы поняла. Но в данный момент ни у кого из нас нет на это времени. – Он отходит от меня и бегло осматривает трех мертвых мужчин на полу. – Тебе будет приятно узнать, что твоя попытка инсценировать свою смерть задержала нас на целые сутки. Убедительно сработано. Мы мельком показали фотографию твоему мужу, и он был весьма огорчен. Но на этот раз все будет не понарошку. Антон, не окажешь нам честь? Антон достает из кармана Оксанин «зиг» и взвешивает его в руке. – Нет, у меня есть идея получше. – Он извлекает обойму, вынимает все патроны, кроме одного, и протягивает пистолет Оксане. – Вилланель, выстрели ей в голову. Только побыстрее, пожалуйста. В моей голове легко и пусто. По крайней мере, это будет она. – Не тяни резину! – торопит Антон. Оксана не двигается. Она спокойна, дыхание ровное. Хмурясь, она глядит на «зиг». – Или мне самому это сделать? Я был бы только счастлив. Просто подумал, что так получится более по-семейному. – Он разглядывает нас с брезгливой неприязнью. – Мне известно, как вы… неравнодушны друг к другу. – Если кто-нибудь тронет Еву, я застрелюсь, – отвечает Оксана, поднося дуло «зига» к виску. – Я серьезно. Выпущу себе мозги. Ричард дарит ей самую натянутую из своих улыбок. – Вилланель, у нас есть для тебя работа. Такая работа, что все предыдущие твои задания можно считать лишь разминкой. – А если откажусь? – Не откажешься. Это будет апофеозом твоей карьеры. А когда сделаешь, можешь отправляться на все четыре стороны, причем с такой суммой, что ты ее за всю жизнь не потратишь. – Ну да, ну да, один раз вы меня уже отпустили. – На этот раз отпустим. Мир к тому моменту полностью изменится. – А Ева? – В данный момент ее информированность – большая угроза для всех нас. Убей ее и двигайся дальше. – Нет. Ева идет со мной. Ричард снисходительно смотрит на нее. – Вилланель, на свете есть другие женщины. А эта – довольно заурядна. Она будет тебе мешать. Серые глаза Оксаны становятся ледяными, она возвращает дуло к виску. – Ева остается жить. Соглашайся, или я стреляю. Антон пару секунд бесстрастно смотрит на нее. – Если она останется в живых, ты подписываешься на дело? – Кто цель? – Настанет время, узнаешь. Но гарантирую, ты будешь впечатлена. – А если не подпишусь? – Если нет, то тогда ты и твоя… девушка, – он произносит это слово, будто его сейчас вырвет, – превратитесь в нерешенную проблему. И мы эту проблему решим. Никаких инсценировок, никаких побегов в последний момент. Просто два безымянных трупа на свалке. – Направив на меня дуло, тем самым намекая, чтобы Оксана не вздумала делать глупости, он забирает у нее «зиг». – Только не порти момент. Ты не откажешься. А самая волнующая новость состоит в том, что ты снова будешь работать с Ларой. Ей уже не терпится. – Им не терпится, – поправляют Лара. Глава 7 Остаток дня мы проводим в черном «Мерседесе», мчащемся в Москву. За рулем – Антон, Ричард – рядом на пассажирском сиденье, а мы с Ларой и Оксаной – сзади. Идиотская ситуация. Спина болит адски: любой ухаб, малейшая тряска словно дергают за шов. Оксана молча смотрит в окно, у Лары скучающий вид, а я сижу между ними, уставившись на проплывающий мимо однообразный заснеженный пейзаж. Между тем Оксанин «зиг» и мой «глок» по-прежнему лежат в кармане у Антона. «… выстрели ей в голову». Время от времени я начинаю плакать или безудержно дрожать. Тогда Оксана хмурится и смотрит на меня с беспокойством. Она не знает, какие слова или действия от нее требуются. То и дело она берет меня за руку, вытирает салфеткой мои глаза или обнимает меня неловко и прижимает мою голову к своему плечу. Лара демонстративно все это игнорируют. «Убей ее и двигайся дальше». Я не откликаюсь на Оксанины жесты. Я не могу. Я застряла в сегодняшнем утре. Та невесомость, в которой словно оказывается Крис, отброшенная назад высокоскоростным снайперским патроном, та неожиданная мягкость, с которой ее тело падает на мраморный пол. Шлепки пуль, проходящих сквозь одежду в тело. Крошечное смазанное оранжевое пятно, вслед за которым выстрел вспорол мою спину, и то открытие, что звук, оказывается, может стать причиной боли. Дашины бойцы на лестнице – последнее, что мы видим, уходя. Один лежит распластанный на ступенях, приклеенный к ним собственной свернувшейся кровью. Двое других – раненые, но живые – сидят на площадке между пролетами, и один из них – тот, кому Оксана давеча врезала «зигом» по голове, – горестно машет нам рукой на прощанье. «… выстрели ей в голову». Мы проезжаем мимо поворотов на Гатчину, Тосно, Кириши. «Только побыстрее, пожалуйста». Новгород, дорога на Боровичи. «Убей ее и двигайся дальше». Оксана кладет ладони мне на щеки и мягко поворачивает мою голову к себе. – Слушай, – тихо, чтобы не слышали остальные, шепчет она. – Я расскажу тебе историю. О моей матери. Ее звали Надежда. Она выросла в деревне неподалеку от города Новозыбкова, ее родители когда-то переехали туда из Чувашии. Мать была красавица-чувашка – высокий лоб и длинные черные волосы. Что-то в ее глазах – или, может, в изгибе бровей – придавало ее лицу удивленный вид. Когда ей было пятнадцать, случилась чернобыльская авария, а это – в ста пятидесяти километрах. Ветер принес радиацию на северо-восток, в Новозыбковский район, и всю деревню эвакуировали. Потом она стала частью закрытой зоны. Я точно не знаю, как мать оказалась в Перми. Может, ее отправили туда к родственникам. В двадцать два она вышла замуж за отца, а через год родилась я. Я была смышленым ребенком, и не знаю уж откуда, но мне всегда было известно, что мать больна и скоро умрет. Я ненавидела ее за это, за ту печаль, которую она мне причиняет, и мне иногда снилось, что ожидание ее смерти позади, и все уже кончено. Она выглядела такой беспомощной, такой уязвимой, и это тоже меня злило, поскольку я знала: это неправильно. Она должна заботиться обо мне. Учить меня всяким вещам, которые мне надо знать. Она иногда целыми днями не вставала с постели, и отцу приходилось оставаться дома, готовить мне еду. Он служил армейским инструктором и понятия не имел, как обращаться с маленькой девочкой. Поэтому он обучал меня тому же, чему и своих людей – как воевать и как выжить. Ярче всего мне запомнилось, как мы зимой пошли с ним в лес и поймали в силок зайца. Мне было лет шесть. Он заставил меня собственноручно убить его и освежевать, а потом мы приготовили этого зайца на костре в снегу. Я ужасно гордилась. Потом через какое-то время мать сказала, что ей лучше, и повезла меня в Кунгурскую ледяную пещеру. Для меня это был настоящий праздник. Отчасти – сама поездка, но главное – я целый день провела с матерью. На меня даже надели новое пальто – стеганое, из розового нейлона, с капюшоном, на молнии. На центральном вокзале мы сели на автобус. Ехали часа два, в Кунгуре пообедали в кафе. Гамбургер с картошкой фри, кока-кола – настоящее лакомство. Я не знала, что нас, собственно, ждет в этой пещере. Представления не имела, что это такое – пещера, а то, что она ледяная, как-то не интриговало – лед у нас и так шесть месяцев в году. Поэтому, когда мы спустились под землю, я была совершенно не готова. Мы шли по мощенной камнем дорожке, и мне казалось, что она ведет в какое-то потайное сказочное царство. С потолка пиками свисали огромные сосульки, вокруг – сверкающие ледяные колонны и водопады, бассейны чистые, как стекло. Все это было в красочной подсветке. «Это волшебство?» – спросила я у матери. «Да», – ответила она. Потом, когда мы уже ехали в автобусе назад, я спросила, не может ли эта магия ей помочь, и она ответила, что возможно – не обязательно, но возможно – так и будет. Она умерла через пару недель, и я потом много лет точно не знала – вдруг я все это нафантазировала или увидела во сне? Но я понимала одно: некоторым волшебство помогает – кинозвездам, моделям, – но не простым людям, вроде моей семьи. Когда мать умерла, я не плакала. Я не могла. – Оксана на пару мгновений замолкает. – Я никогда и никому не рассказывала эту историю. – Правда? – Да. Во всяком случае, мне так кажется. Это все было настолько давно. А теперь положи голову мне на плечо и спи. До Москвы еще три часа. – Вчера, – шепчу я, – ты была готова ради меня умереть? – Спи, pupsik. Когда я просыпаюсь, уже темно, а наша машина еле тащится в пробке через какие-то промышленные окраины. Дорога под колесами – сплошная взбитая каша из грязи. Антон сворачивает с шоссе за указателем с надписью «Раменки». – Получше? – спрашивает Оксана.