– Подожди до дверей, – говорю я Чарли. – Они остановятся для рукопожатий. За колоннами группа передвигается быстро. Стечкин с его асимметричной ковбойской походкой и немыслимая блондинистая шевелюра Лоя то и дело мелькают в моем поле зрения. Подойдя к делегации у дверей, оба останавливаются. Профиль Стечкина виден отчетливо. – Огонь! – негромко произношу я на удивление спокойным голосом, но Стечкин вдруг пропадает из виду. И тут мы слышим, как где-то под нами раздается частично заглушаемый нашими наушниками звук, похожий на петарду, и вслед за ним топот ног по лестнице. Я замираю, Чарли оборачиваются, и им в грудь врезается автоматная очередь. Сзади нас с оружием наготове стоят трое мужчин в полевой форме ФСБ. Из-за их спин появляется четвертая фигура, явно женская, в черной лыжной куртке и лыжной маске. Подойдя к Чарли, которые корчатся, задыхаясь, в расползающейся луже крови, она снимает маску и достает «макаров». – Это тебе за Кристину, сука, – говорит она и выпускает единственную пулю прямо в переносицу Чарли. Потом переводит холодный взгляд от трупа на меня. – Ева. – Даша. Эфэсбэшники помогают мне подняться. Меня так трясет, что я едва удерживаюсь на ногах, и, когда в переполненную людьми восьмигранную комнату входит Вадим Тихомиров, я просто стою, тупо на него уставившись. – Мертва? – спрашивает Тихомиров Дашу, указывая на Чарли, и та кивает в ответ. – Тогда мы в расчете, – говорит он ей. – В расчете, – отвечает Даша, расстегивая куртку, убирая пистолет в кобуру и кидая мне бледную, натянутую улыбку. – Всем спасибо, и пока. Тихомиров склоняет голову. – Прощайте, госпожа Квариани. Когда она уходит, у Тихомирова звонит телефон. Он сначала слушает, потом что-то невнятно бормочет и качает головой. – А где Воронцова? – обращается он ко мне. – Не знаю. – Я считал, что мы вычислили, где будет вторая огневая точка. Там сейчас работает наша группа, но они никого не обнаружили. Она жива, говорю я про себя. Она жива. – Хорошая новость состоит в том, что Лой и Стечкин – в театре, целы-невредимы, – продолжает он. – А как вы узнали, что именно они будут целями «Двенадцати»? – спрашиваю я. – Это было очевидно. Я сразу понял, как только получил вашу записку. За которую, кстати, я очень вам благодарен. Вы проявили отвагу и ум, на большее я не мог и надеяться. Он протягивает руку, и я – памятуя о навевающей грусть фигуре Чарли, лежащей в крови перед нами, – пожимаю ее. – А сейчас, пока мои люди здесь все зачищают, я отвезу вас в безопасное место. Я спускаюсь следом за ним по лестнице, проходя мимо бездыханного тела Толи. На первом этаже Тихомиров открывает мне дверь, но, нахмурившись, вновь закрывает ее. – Давайте предположим – чисто теоретически, – что никакой второй точки не существует. Что вся эта идея с двумя снайперами с самого начала была лишь уловкой. Отвлекающим маневром, который скормили вам из-за подозрений, что вы можете оказаться подсадной уткой ФСБ. Что тогда? Я пытаюсь собрать воедино свои рассыпающиеся от шока мысли. – Тогда, наверное, два момента. Во-первых, ваше вмешательство доказало им их правоту – то есть я – информатор. А во-вторых… – Продолжайте, Ева. – Во-вторых… Его голос становится жестче: – Ну говорите же. – Реальный удар сейчас произойдет где-то в другом месте, – шепотом произношу я. – Вот именно. И такое место – только одно: там, где сейчас намеченные цели. В Большом театре. Он берет меня за запястье, почти с силой ведет в темную арку, и через массивную, покрытую шипами дверь мы выходим на Красную площадь. Там не протолкнуться, и на нас тут же наваливаются слепящие огни, рев поп-музыки и едкий запах дыма от петард. Тихомиров тащит меня сквозь толпу, мимо дорожных заграждений к черному «Порше SUV» с эмблемой ФСБ. За рулем – помощник Дима. – Театральная, – командует Тихомиров. – Быстрее. Глава 12 Дима ведет машину очень агрессивно, сирена воет, но все равно дорога до Большого занимает минут десять. Входные двери закрыты, в роскошном фойе царит тишина, если не считать приглушенного полушепота работников театра, которые поначалу назойливо нас окружают, но, взглянув на удостоверение Тихомирова, почтительно расступаются. Тихомиров звонит по телефону, и через тридцать секунд по главной лестнице к нам поспешной походкой спускаются двое офицеров ФСБ в парадной форме и, отдав честь, заверяют, что все идет нормально, и что все полагающиеся меры безопасности соблюдены. Тихомирова, судя по его виду, их слова не убеждают, и он велит администраторам провести нас в зал. Поднявшись по лестнице на один пролет, мы оказываемся в полукруглом коридоре с пронумерованными дверями. – Здесь ложи бенуара, – объясняет администратор, открывая самую дальнюю дверь. – Эта ложа зарезервирована. Можете распоряжаться ею в течение всего спектакля. Он вкрадчивой походкой курьера покидает ложу, а я оглядываюсь по сторонам. Ложа – крошечная, обитая алым. Над залом парит музыка Чайковского, на сцене – в самом разгаре рождественский бал с танцорами в викторианских костюмах. Это все настолько чарующе, что я на мгновение забываю, зачем я здесь. Я вижу облегчение на лице Тихомирова. С противоположной стороны бенуара в ложе покрупнее и куда роскошнее, увешанной бархатистыми золотыми кисточками, сидят Стечкин и Лой. У Стечкина вид непроницаемый, а Лой, похоже, задремал. – Ждите здесь, – шепчет Тихомиров. Он возвращается через две минуты. – Все в порядке. На входе в президентскую ложу дежурят два вооруженных офицера. Туда никому не проникнуть. Я киваю. Я изнурена. С каким удовольствием я бы сейчас закрыла глаза и отдалась течению музыки, но в душе продолжаю гадать – как наверняка и Тихомиров: где может быть Оксана? Если мы с Чарли – лишь отвлекающий маневр, в чем же тогда состоял основной план? Первый акт подходит к концу, занавес опускается, и в зале загорается свет. Напротив нас Стечкин встает и куда-то уводит Лоя. – К президентской ложе примыкает частная гостиная, – говорит Тихомиров. – Там их никто не потревожит. – Наверняка им есть о чем поболтать. – Не то слово, – утомленно улыбается он, закатывая глаза. Мы остаемся на своих местах. У Тихомирова одна из телефонных линий всегда свободна для связи с его офицерами, но им нечего ему доложить. Он притопывает ногой и, наконец, встает. – Может, пройдемся? – Конечно. Мы выходим из ложи и начинаем пробираться по длинному узкому полукруглому коридору. Идем мы долго: здесь людно, причем некоторые из зрителей весьма немолоды. На полпути натыкаемся на администратора, который что-то говорит в телефон раздраженным тоном. – Что-то случилось? – спрашивает Тихомиров. – Ничего особенного. Зрительница заперлась в туалетной кабинке и вырубилась – скорее всего, пьяная. – Где? – Внизу, в женской уборной. – Отведите нас туда. Быстрее. Услужливый администратор ведет нас по лестнице в фойе, где его поджидает встревоженная женщина из персонала. – Покажите, – говорит Тихомиров. В уборной Тихомиров, особо не церемонясь, проталкивается сквозь очередь. По местной трансляции передают звонок и объявляют, что второй акт «Щелкунчика» начнется через пять минут. Мы добираемся до запертой кабинки, и Тихомиров, надавив широким плечом на дверь, выламывает задвижку. Внутри на полу в обмякшей позе сидит молодая женщина. С виду она не из бедных, у нее утонченные черты и модная стрижка, на лице – минимум косметики. Мы с администратором стоим позади Тихомирова, который подносит нос к ее рту и приподнимает ей веко. По трансляции объявляют, что осталось три минуты. – Она не пьяна, и это не передоз. – Он обыскивает карманы. – Причем у нее ни сумки, ни денег, ни документов. Вы ее узнаете? – Нет, – отвечаю я. – Впервые вижу. – И это чистая правда. Но кое о чем я все же умолчала: черные джинсы, серый свитер и серо-черная камуфляжного цвета куртка «Монклер» на женщине – все это идентично одежде, в которой с утра ушла Оксана. Только бы дурнота и слабость, которые я сейчас испытываю, не отразились на моем лице! Звонок оповещает, что осталась одна минута, и Тихомиров хмурится. – Как вы тогда сказали? – Когда?