– Точно не знаю. Может быть. – Отлично. Надо поесть. – Она пинает спинку водительского сиденья. – Алё, козлы, мы жрать хотим. Какие у нас планы на ужин? Ричард и Антон переглядываются. – Антон, жаборылое ты мудло, я к тебе обращаюсь! В какой ресторан ты нас ведешь? Надеюсь, он ох…ный? – Она все время такая? – спрашивает Ричард Антона. – Да, она всегда была дегенератка. Хотя одно время вела себя приличнее. – Отсоси, сука! С тем временем покончено. Куда мы едем? – Туда, где сможем цивилизованно побеседовать с глазу на глаз, – отвечает Ричард. – Нам предстоит вместе работать. Нельзя, чтобы проект дал трещину из-за личностных проблем. Он слишком важен. Мы молча петляем по задворкам, а я сижу и слушаю мягкое постукивание «дворников» и шипение слякоти под колесами. Уличное движение в этом городе – сплошной хаос, и, стоило нам проехать МГУ и пересечь реку, как мы снова вынуждены ползти в пробке. Последняя пара сотен метров занимает у нас чуть ли не полчаса, но в итоге мы, наконец подъезжаем к массивному сталинскому дому. Его серый, прорезанный арками фасад тянется вдоль всей улицы. Мы выбираемся из машины и разминаем затекшие конечности. Безличная необъятность здания внушает мне ужас. Высоченные башни уходят в ночное небо и теряются там. Я стою рядом с Оксаной, в спине – пульсирующая боль, и тут прямо передо мной что-то просвистывает, раздается громкий треск, в мое лицо летят сверкающие осколки. Оксана хватает меня за руку и затаскивает в арочный проем. – Что за… – Сосулька, – объясняет она, и я, протерев очки, теперь вижу в снегу обломки – ледяные глыбы, некоторые – величиной с детскую голову. – Ни хрена себе! – Да. Здесь надо поглядывать вверх. Лара вылезает из «Мерседеса» и вразвалку подходит к нам, ухмыляясь. – Что, опять в миллиметре от виска? Я не отвечаю. Не могу. В данный момент образ летящего с небес ледяного копья абсолютно не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Антон соскакивает с водительского сиденья, окидывает нас с Оксаной раздраженным взглядом и запирает машину. – Хватайте свои вещи и – за Ларой, – приказывает он. – И чтобы никакого дерьма. Она будет только рада, если у нее появится повод вас пристрелить, я это точно знаю. – У них появится повод. Вслед за Ларой мы попадаем в огромный, тускло освещенный двор со множеством проходов в разных направлениях. Мраморные колонны, элементы классической архитектуры, какие порой можно увидеть на международном вокзале, но общее впечатление от всего этого – безрадостное. Порой нам попадаются закутанные в зимнюю одежду люди, но никого из них, видимо, не смущает, что у Лары – снайперская винтовка и автоматический пистолет. На снегу – тропинка из следов, ведущих к ближайшему лифту, но Лара, миновав ее, ведут нас к небольшой нише и набирают на настенной панели код. Отъехавшая в сторону дверь скрывала за собой лифт из стекла и стали, который на тошнотворной скорости несет нас на двенадцатый этаж. Мы оказываемся в мягко освещенном холле, где окна с бронированными стеклами и огромный тигр кисти Сальвадора Дали. Мы видим двери справа и слева и слышим тихое, зловещее жужжание – то ли системы кондиционирования, то ли где-то работает какое-то оборудование. Москва-река вдали за окнами вьется среди заснеженных парков и продуваемых ветрами набережных. Лара касаются кнопки у правой двери, нас впускает молодой человек в полувоенной форме и ведет по коридору, увешанному абстрактными картинами в кремовой, алой и ярко-красной палитре – резкие мазки на них столь сильно напоминают ножевые раны, что шов на моей спине тут же начинает ныть. По дороге нам попадаются несколько мужчин и женщин в деловых костюмах. Лара впускают Оксану в одну из комнат, а меня демонстративно ведут в другую. Комната выкрашена в голубино-сизый цвет и почти ничем не декорирована, кроме бронзовой пантеры на ореховом ночном столике. – Боюсь, лишние тапочки и халат в сервис не входят, – кисло произносят Лара. – Мы не ожидали, что ты выживешь. Через час ужин, мы за тобой придем. Я сажусь на кровать и устраиваюсь поудобнее. Спина теперь просто вопит. – Здесь есть врач? Ты можешь позвать? – Болит? – Да. – Покажи. В ответ я стягиваю через голову свитер, задираю футболку и поворачиваюсь спиной. – Угу, похоже на воспаление. Почему ты ей так нравишься? – произносит она после паузы. – Оксане? Честное слово, не знаю. – Все время, даже в постели – Ева, Ева, Ева, Ева. Ужасно бесило. Мы пытались тебя убить уже дважды. – Я заметила. – «Умри, но не сейчас». Смотрела этот фильм? – Нет. – Розамунд Пайк, вся из себя суперкрасотка. Пирс Броснан тоже ничего. Как думаешь, мы могли бы сняться в фильме про Бонда? – Несомненно. Там всегда есть какой-нибудь ненормальный русский с короткой стрижкой и крутой пушкой. Лара смотрят на меня с сомнением. – Ладно, сейчас кого-нибудь поищем. Не проходит и десяти минут, как появляется врач. Деловитая молодая женщина в российской военно-морской медицинской форме с чемоданчиком, полным всяческих инструментов. Она тыкает в шов, щупает лимфатические узлы и дает мне две упаковки лекарств – антибиотик и болеутоляющее. Она не спрашивает, откуда у меня явно огнестрельная рана, но зато интересуется швом. – Никогда такого не видела. Обметочный шов. Впрочем, аккуратная работа. – Это моя девушка, – объясняю я. – После школы ей нечасто доводилось держать иголку с ниткой. – А что это за следы на шее? Похоже на укусы. – Это они и есть. – Тоже ваша девушка? – Угу. – Что ж, дело ваше. Но соблюдайте осторожность. Я стучусь к Оксане. Она только что из душа и закутана в белый банный халат. Торчащие в разные стороны волосы и влажная розовая кожа – она сейчас похожа на ребенка. – Ты знаешь, что это за место? – спрашиваю я. – Может, Константин или еще кто-нибудь упоминал? – Ни разу. На столике звонит телефон. Оксана отвечает, слушает двадцать секунд и кладет трубку. – Это Ричард. Он говорит, у нас был напряженный день, ха-ха, б…, и он хотел бы пригласить нас на тихий неформальный ужин. Он полагает, что нам следует познакомиться получше, чтобы подвести черту под злополучными утренними событиями и двигаться дальше. – Двигаться дальше. Серьезно? Он полный, блин, псих. – А я проголодалась, и ничего против не имею. Лара придет за нами через пятнадцать минут. Надень пчелиный свитер. Ты мне нравишься в нем. Двенадцатый этаж – фешенебельный и безликий, как сетевой отель, но для нас это, несомненно, тюрьма. Окна с тройным остеклением не открываются, а двери и лифты – на кодовых замках. Молодые мужчины и женщины – некоторые из них вооружены – бдительно патрулируют коридоры, перемещаясь между офисами с загадочными номерами. Когда мы выходим из Оксаниной комнаты, в здании продолжает кипеть жизнь. Не знаю, чем тут занимаются, но работают они, похоже, круглые сутки. Ужинаем мы в апартаментах с видом на реку. Декор – сталинский неоклассицизм с некоей своей изюминкой. У официантов в костюмах, которые провожают нас к столу, отчетливо полувоенный вид. Меня помещают между Антоном и Ларой – нетривиальная задача в смысле застольных бесед, – а Оксану – напротив меня, рядом с Ричардом. Наши с Оксаной наряды не вполне подобающи для здешнего антуража, но мы, в конце концов, сюда не напрашивались. – Все это решительно странно, – обращаюсь я к Антону. – Это Россия, – отвечает он, пожав плечами. – Театр, где пьесу переписывают каждый день. А артистов меняют в разгар действия. – Какую же роль сейчас играете вы? – Маленькую, но очень важную. Копьеносец. А вы, миссис Поластри? – Учитывая, что вы меня пытались убить уже трижды, то, полагаю, можете называть меня Евой. – Прекрасно. – Он замолкает, пока официант наливает ему вина. – Итак, Ева, могу я узнать, что вы чувствуете – каково это для вас быть не зайцем, а бежать вместе с гончими? – По правде говоря, я вообще надеялась избежать охоты. – Поздно. Вы лишили себя этой опции, когда убили Асмата Джабрати. – Он улыбается. – Да-да, нам всё про это известно. – Понимаю. – Шов на спине гневно пульсирует. Рана кажется живой и рваной.