Лиза привычно одолела дыру в заборе и оказалась в саду Фрязиных. Сад этот совсем не походил на владения Одинцовых, где росли патриархальные смородина с крыжовником и были устроены огуречные гряды, высокие, как скамейки. У Фрязиных все выглядело щегольски: ровные дорожки, стриженые кусты. На клумбах ярко зеленели, никак не решаясь зацвести, маргаритки и левкои. Беседок у Фрязиных было целых две. Новая, просторная, с трех сторон занавешена полосатым тиком – здесь принимали гостей и пили чай, жестоко страдая от комаров. А вот старую беседку, еле заметную за кустами, давно не чинили и не красили. Она покосилась, ее пол бархатно замшел и в одном месте провалился. В крыше светились сплошные прорехи. Мурочка находила все это очень романтичным. Почему-то ей казалось, что Татьяна Ларина мечтала точно в таком же ветхом строении, поэтому беседку она называла ларинской. После обеда подруги обычно встречались именно там. Лиза забралась в беседку и уселась на шаткую скамью. Уединение располагало к глубоким размышлениям. Вот бы узнать, кто такой этот Иван? Вдруг какой-нибудь обормот, оставленный на третий год в пятом классе? Плохо, что Мурочка не идет в сад. Скоро уже солнце сядет! Из своей засады Лиза видела не только зады фрязинского дома. Сквозь щели в заборе можно было наблюдать, что происходит в безымянном глухом проулке. Только ничего и никогда там не происходило. С другой стороны, за кустами, виднелся угол дома Одинцовых, где была комната тети Анюты. Анна Терентьевна с послеобеденным сном уже покончила: в окне двигалась ее тень. Блеснула зеркальная дверь открываемого шкафа – это тетка достала лиловое платье с зелеными точечками. Сейчас она в это платье облачится, коралловые сережки поменяет на длинные, с зелеными камушками, которые называются так же, как теткины любимые духи – гелиотроп. И соберутся гости чайку попить, поболтать, в лото поиграть. Скучища! 2 Не дождавшись Мурочки, Лиза стукнула в кухонное окошко Фрязиных. Окно распахнулось, из него высунулось румяное лицо кухарки Сани. – Где Мурочка? – спросила Лиза. – Наверху сидят, – ответила Саня. – Делаида Петровна уехали и наказали их во двор не пускать. – Тогда я сама наверх пройду. Открой, Саня! – потребовала Лиза. Добросовестная Саня крепко задумалась. – Делаида Петровна про вас ничего не сказали, – с сомнением пробормотала она. – Идите, барышня, но если что… Если Делаида Петровна вдруг вернутся… – Пусть! Съест она меня, что ли? Бедная Мурочка весь день томилась в своей комнатке в мезонине. На ее столе лежал учебник Марго, пара словарей и раскрытый французский роман для девиц, очень глупый. По настоянию тетки Лиза его уже прочитала. Там все дело было в двух сиротках. Свирепые, но благородные цыгане зачем-то похитили их прямо из колыбели и только двадцать лет спустя признались в краже. Две юные цыганки невообразимой красоты и добродетели оказались на деле герцогскими дочками, так что седовласые отцы совершенно зря прокляли двух каких-то виконтов, влюбившихся в этих цыганок. Неужели серьезная Мурочка читает подобную чепуху? Выяснилось, однако, что Мурочка отбывала повинность. Глубокая рытвина, проделанная на странице мстительным крепким ногтем Аделаиды Петровны, Мурочкиной мачехи, означала место, с какого Мурочке следовало переводить. Получившееся нужно было записывать. Своим круглым почерком Мурочка уже успела вывести: «О, никогда в благодарной груди Викторин не трепыхалось так глубоко спасибо для ее доброго великого папы, укрытого седыми висками!» – Какой еще великий папа? – засмеялась Лиза. – Римский, что ли? Тут, верно, про дедушку говорится. – Не учи, сама знаю, – вздохнула Мурочка. – Я нарочно чушь пишу, ей назло! Сижу в заточении, как Золушка. Только та горох перебирала, а я перевожу с французского всякую дрянь. По-моему, горох куда интереснее. – За что тебе перепало? – Да ни за что! Из-за Володьки опять. Он накопал червей и одного ей сунул в стакан, а остальных на моей полке спрятал, в банке. Вот и вышло, что все это – моя затея. Лиза вздохнула. Бедная Мурочка! Бедный Володь-ка! Мелкие придирки тети Анюты ничто в сравнении со строгостями Аделаиды Петровны. Брат и сестра Фрязины были близнецы – одинаково востролицые, темноглазые и живые. Аделаида Петровна за глаза звала их крысятами. Еще прошлым летом они были Машей и Володей, однако недавно Маша придумала себе и брату имена новые, современные. С Володькой мудрить было нечего – он стал Вовой. Звучало отменно: аристократично и немного залихватски. Сама же Маша долго колебалась между модными Марой и Мурой. Пришлось закрыть глаза и тянуть из конфетной коробки одну из двух бумажек. Попалась та, на которой было написано «Мура». Лиза с близнецами была знакома с незапамятных времен: Одинцовы и Фрязины были добрыми соседями. Володька, естественно, над девчоночьей дружбой смеялся, но Лизу признавал: она была самой быстроногой в округе и в горелки играла до упаду. Володька увлекался зоологией, то есть нес домой всякую живность – букашек, червей, ежиков. Иногда он притаскивал целое ведро головастиков, добытых в какой-нибудь канаве. Известно, что девчонки головастиков не выносят, особенно тех, у которых уже отрастают лапки. Однако Лиза любовалась этими тварями без всякого трепета и находила, что у них кроткие мордашки. Она даже пугала бедняг, запуская руку в ведро. Все это не могло не вызвать самого серьезного уважения будущего зоолога. Зато мачеха Аделаида Петровна головастиков боялась. Из-за этого Володька норовил подсунуть банку со своим уловом к ней в спальню, на туалетный столик. Там царил живописный кавардак: цветные флаконы парижских и московских духов, шпильки и гребешки окружали фарфоровую пудреницу в виде белой розы. Пудреница была колоссальных размеров. Мурочка называла ее капустой. Аделаида Петровна была немного близорука и Володькин живой подарок замечала не сразу. Когда она садилась у зеркала разглядывать свое большое темнобровое лицо, сначала щурила глаза и принимала волнующие позы, которые доставили ей лет пятнадцать назад славу первой нетской красавицы. Теперь ей приходилось улыбаться тоньше, а подбородок сильнее выдвигать вперед, потому что гнездился под ним второй – висячий, неприятный и неискоренимый. Глаза с годами стали мельче, брови реже. Целая пропасть огорчительных мелочей обнаруживалась, если присмотреться! Аделаида Петровна вздыхала. Ее печальный взгляд падал на ряд знакомых флаконов. Эти флаконы, она помнила, еще утром стояли как-то иначе. В душе сразу вспыхивал едкий гнев на горничную Гашу, которая, должно быть, втайне лила драгоценные ароматы себе на макушку и за пазуху. К тому же среди флаконов и коробок, перепутанных чужой рукой, что-то шевелилось. Аделаида Петровна щурилась сильнее и приближала лицо к столешнице. Головастики! Они суетились в банке, крутили прозрачными рыбьими хвостами и пучили на Аделаиду Петровну бисерные глазки, отвратительно пристроенные где-то на затылке. Аделаида Петровна издавала долгий крик. Затем расчетливо – на мягкий ковер или на кушетку – падала в обморок. Володька не верил в истинность этих обмороков. Крики мачехи его радовали, хотя он знал, что за минутную забаву придется заплатить целым днем сидения в чулане или в запертой приемной отца. Аделаида Петровна и близнецы никогда открыто не ссорились. Веселый доктор Фрязин не допустил бы, чтоб кто-то притеснял его замечательных детей. Аделаида Петровна это понимала. Поженились они с доктором шесть лет назад по горячей страсти. Оба тогда вдовели. Борис Владимирович Фрязин был живой, невысокий и смуглый – чернявые близнецы пошли в него. Аделаида же Петровна, напротив, отличалась заметным ростом и таким пышным бюстом, что он гнул ее вперед. Хотя эта позировка была как раз в моде и называлась «голубиная грудь», все равно казалось, что Аделаида Петровна рухнула бы под тяжестью бюста, если б он не крепился на сильном торсе и крутых, правильных, как валун, бедрах. Аделаида Петровна была богатой купеческой вдовой. Платья она выписывала из Москвы и Парижа, любила крупные шляпы с перьями. В тени этих шляп загадочно мерцали ее глаза. Разве мог впечатлительный, с художественной жилкой доктор не влюбиться в такую красоту? «Это не цветок, а целый сад цветущий», – восторгался он. Разве могла Аделаида Петровна остаться равнодушной к натиску доктора – горячего, говорливого, красивого собой, хотя и совершенно лысого? Была страсть. Но глупые и жестокие дети подобных страстей никогда не разумеют. Аделаида Петровна не имела собственных детей, иметь не надеялась – и не любила ничьих. На Володьку с Мурочкой она не обращала внимания, пока не предоставлялся случай проявить разумную строгость. Бывало это часто. Доктор над выходками близнецов хохотал, но наказывать соглашался. Он считал, что разумные наказания закаляют характер. – Меня самого отец очень драл, – радостно вспоминал он. – За дело драл, хотя чаще просто под горячую руку. Я зубами скрипел, но не плакал – и вот я жив, и бодр, и удачлив. А вам в чулане посидеть тошно? Эх, богатыри – не вы! Мурочка тихо ненавидела мачеху. Зато Володька, склонный к естественным наукам, изобретал для бедной Аделаиды Петровны целую кучу, как он говорил, «казней египетских». В ход чаще всего шли червяки и гусеницы. Иногда подбрасывал в шляпную картонку мачехи мышь, придушенную мышеловкой. Недавно отсидел в чулане целый день за то, что посадил майского жука в театральную сумочку Аделаиды Петровны. Предварительно Володька окропил жука одеколоном, и бедное насекомое на время лишилось рассудка. Аделаида Петровна раскрыла сумочку в самый разгар «Принцессы Грезы» – понадобилось незаметно достать платочек и вытереть увлажнившуюся в духоте шею, не то пудра слиняла бы пятнами. Тогда-то из атласных недр ридикюля и вырвался на волю очумелый жук. Он немного повисел в воздухе перед носом Аделаиды Петровны, а потом, гудя, стал метаться над головой зрителей. Скоро его повлекли огни рампы. Жук кружил над сценой, пока с лету не ударился в благородный лоб трагика Варнавина-Бельского, а потом рикошетом пал без чувств в бархатные колени принцессы Грезы. Варнавин играл средневекового рыцаря, который только что скончался. Актер полулежал в удобной позе среди красиво расстеленных шелков и даже подремывал. Нежданно получив в лоб, Варнавин проснулся, сел и оглянулся по сторонам. Он тут же вновь свалился на ложе, но было поздно: поднялся шум и хохот. Нерасторопная принцесса Греза сидела с жуком на коленях и не могла вымолвить ни слова. Варнавин не сдался. Он стонал и извивался в шелках до тех пор, пока его игра – как всегда, потрясающая – не одолела смех и смущение зрителей. Только тогда он умер второй раз в этот вечер. Его искусство напрочь затмило выходку жука. Зал долго гремел аплодисментами, многие плакали. За лихие научные опыты Мурочка дала брату прозвище: Чумилка-Ведун. Так звали героя одной детской книжки. Едва Лиза уселась на Мурочкину кровать и открыла рот, чтобы завести тихий секретный разговор про сегодняшний случай на качелях, как Чумилка затопотал по лестнице. Он до смешного походил на сестру – был такой же щупленький, смуглый, юркий. Только одет был в старую гимназическую куртку хмуро-синего цвета и на голове вместо двух жидких кос имел спартанскую стрижку. – А я слышал, как ты пришла, – кивнул он Лизе. – Ты, Лизавета, ей-богу, такая стала красивая, что мне совестно говорить тебе «ты». Лиза усмехнулась. Она считала, что красота тут ни при чем. Просто за последний год она выросла и на целую голову стала выше Володьки. Отсюда его почтение. – Разве ты, Вова, не должен сидеть сейчас в чулане? – спросила Лиза. – Быть не может, чтоб Мурочка в одиночку расплачивалась за червяков. – Я сидел, – признался Вова. – Но со мной всегда мой верный друг. – Он вынул из кармана топорного вида перочинный нож и поиграл лезвием. – Догадываетесь, девицы, для чего мне пригодилось это опасное орудие? – Яблоки чистить, – предположила Лиза. – А вот и нет! Зря язвите. Я просунул лезвие в дверную щель, поддел крючок – и вот я на свободе. – Совсем как Нат Пинкертон в «Зеленом фонарике», – вспомнила Мурочка. – Точно! До девяти часов я буду как ветер, а потом приедут они… Близнецы мачеху называли между собой не по имени, а безлично – она или издевательски – они, в подражание прислуге. – …и тогда я вернусь в место своего заключения. Кто-нибудь из вас великодушно накинет снаружи крючок, и все будет шито-крыто. Лиза решила поддразнить Володьку: – Я ни за что не буду участвовать в твоем вранье! – Не удивляюсь, – вздохнул тот. – Красота всегда жестока. Еще бы ты не вредничала! За тобой разинув рот по улицам ходят. Говорят тоже только о тебе… – Кто это говорит? Ловцы козявок? Не один Володька, но и все его приятели страстно увлекались естественными науками, сушили гербарии и охотились за блеклыми сибирскими насекомыми. – Не только ловцы, – сказал Володька. – Например, ты произвела неизгладимое впечатление на Ваньку Рянгина. Интересно только, где это вы с ним виделись? И что ты ему наговорила? Он почему-то находит тебя очень умной. Лиза с досадой отвернулась к окну. Тот самый Иван? И зачем только она разболталась на качелях о няне и воздухоплавании! Мурочка все поняла и строго спросила брата: – Что это еще за Ванька? – Он недавно из Иркутска приехал. Отец у него строительный подрядчик, будет в полку церковь ставить. А Ванька в нашу гимназию поступил, в шестой класс. – И тоже мух коллекционирует? – Что ты! Ванька – голова. Он больше окаменелыми животными занят. Прошлым летом он ездил с отцом куда-то в Югорье и там между делом выкопал настоящие древние кости. Я их видел – темные, будто смоленые. Чей-то зуб громадный, как наша супница! – Таких зубов не бывает даже у слонов, – не поверила Мурочка. – Это же древний зуб! Представляете, девы, тут у нас миллионы лет назад было море, потом стоял тропический лес, как в Бразилии, а потом заледенело все. Бродили мамонты, за ними по пятам – древние люди в меховых шубах и с необузданными страстями. Эти люди валили мамонтов, из их бивней делали зубила и рубила и адски боролись за существование. Не люди – звери! Не то что вы, непарнокрылые. – Что-то не верится. Про этих зверей-людей тебе наплел тот самый неказистый блондин?., как его фамилия?.. Ряскин? – ядовито переспросила Лиза. Она очень бы хотела запомнить эту фамилию! Володька просиял от счастья (он посчитал себя казистым брюнетом) и великодушно вступился за приятеля: – Ну, может, Рянгин немного и невзрачен, но далеко не дурак. И сильный, как черт: два раза Неть переплывает, туда и обратно. У нас ему нравится. Он говорит, Ангара куда холодней и шире Нети и купаться в ней опасно: застынешь и ко дну пойдешь. Еще он на турнике «солнце» делает и в футбол играет. С ним у нас наконец-то выйдет настоящая команда и можно будет кадетов как следует надрать. – Футбол – скучная игра, – заявила Мурочка. – Мне больше нравится крокет.