Но пора пить кисель, ничего не поделаешь. Зазвонил телефон, и Люба бросилась за трубкой с Женькой наперевес. Оставлять сына одного в ванной было чревато. – Люба, это Леонид. Если я сейчас забегу, нормально? – Да, конечно. – Она усадила Женьку на диван и с удивлением обнаружила, что на подоконнике сидит Декстер. – Буду ждать. Женька тоже увидел кота, и его восторгу не было границ. – Жень, если ты будешь так скакать, вы с ним никогда не подружитесь – он тебя просто боится. Не шуми и не хватай его, а веди себя тихо, тогда он скорее привыкнет. Женька завороженно смотрит на кота, и понятно, что его первейшее желание – сграбастать Декстера в объятия и тискать, пока смерть не разлучит их. И хотя Люба понимает, что задушенный насмерть кот – не лучшая идея, нельзя позволять Женьке так поступать с животным, которое и так уже натерпелось свыше всяческих пределов, но у нее при виде рыжей мордочки с оранжевыми глазами возникает аналогичное желание. Схватить и тискать, тискать… но нельзя. В дверь позвонили, и Люба взяла Женьку на руки. Оставлять его наедине с беззащитным котом она не хочет. «Сейчас» Леонид понимал буквально. – О, так вы в полном составе решили меня встретить. – Леонид ухмыльнулся и достал из кармана игрушечного зайчонка. – А я тут шел к вам, а в парке встретил зайчика, он и говорит: ты идешь к мальчику Жене? Я говорю – конечно. А зайчик дал мне вот этого ушастого и говорит: ну, так это ему гостинец, я хочу, чтоб один из моих зайчат жил у него. Женька заулыбался и прижал игрушку к себе. – Смотри не обижай его и спать укладывай вовремя – он еще маленький. Будешь? Женька кивнул, не в силах выразить переполнявшие его чувства. Настоящий сказочный зайчик – вот он, и в его руках зайчонок! – Ну, показывай, где мой больной. – Там! – Женька порывается слезть с материнских рук, но силы неравны. – Мама! – Только не шуми, не пугай собачку. Но Женька, одной рукой прижимая к себе нового зайца, второй берет за руку доктора. – Интерн, покажите мне ванную. Женька берет доктора за руку: – Там! Доктор моет руки, а Женька послушно ждет. – Итак, где наш больной? – В комнате. – Женька нетерпеливо топчется. – Сейчас покажу. Доктор берет его за руку и послушно идет. – А, так вот где наш больной! Ну, спасибо тебе, сам бы я ни за что не нашел. Поможешь мне? Женька кивнул, распираемый ощущением собственной важности. – Тогда стань вот тут и держи этот пакетик. – Леонид вручил малышу упаковку ватных тампонов: – Держишь? – Ага. – Смотри же, не урони. Люба с удивлением наблюдала, как непоседливый Женька спокойно стоит рядом с доктором, и вид у него очень серьезный. Он молча наблюдает, как собаке меняют повязку. – Заживление идет нормально, через пару дней можно попробовать вывести его на улицу. – Леонид берет из рук малыша пакет с оставшимися тампонами. – Спасибо, интерн, хорошая работа. – У нас кисель. – Люба кивнула в сторону кухни. – И суп из красной фасоли. – Если это предложение, то не откажусь. Я сегодня на сутках и уже зверски голоден. – Леонид уложил в сумку инструменты. – Руки только вымою. Люба остается рядом с собакой. Бруно вытерпел все, понимая, что его лечат. Сейчас просто хочется пить, и новый человек подает ему привычную миску, полную чистой воды. По части воды они с Декстером всегда очень привередливы, но эта вода идеально чистая. Бруно жадно пьет, а теплая рука гладит его. – Ничего, все образуется, вот увидишь. Бруно слышит успокаивающий голос, и ему хочется спать. Но и во сне он преследует Врага, чей запах отлично запомнил. На кухне Люба застала Женьку с чашкой киселя в руках. – Извините, похозяйничал. – Леонид присел на табурет у стола. – Я… – Сейчас накормлю вас. – Люба достала тарелку. – Суп вполне удался, если вы ничего не имеете против острого. Я хотела спросить – как там Мила? – Держится. – Леонид съел первую ложку и зажмурился от удовольствия: – Бог мой, это же очень вкусно! Я женюсь на вас. Если у вас есть бойфренд – я вызову его на дуэль. – Хотела бы я на это посмотреть. – Люба хмыкнула, представив тощего Леонида в роли дуэлянта. – Так она в сознании? – Пока нет. Мы погрузили ее в искусственную кому, чтобы организм смог справиться с последствиями ранения. – Он нахмурился: – Пуля прошла, задев правую лобную и теменную доли. По идее, больная должна быть мертва, но она жива и, похоже, выкарабкается. А вот станет ли она прежней – никто гарантировать не может. – То есть? – Ранения в голову вообще вещь опасная, но если задет мозг… даже если незначительно, прогнозов никто не даст. Медицине известны случаи, когда человек получал серьезное ранение – например, я смотрел видео, где чуваку в голову попала ветка – реально через половину черепа насквозь, – и он не просто выжил, но полностью оклемался! Нейронные связи восстановились, просто в обход поврежденных участков мозга. А известны случаи, когда человек получал не слишком значительный удар по голове – и превращался в овощ, или амнезия случалась. – Я думала, амнезия – выдумка создателей душещипательных романов. – Вот уж нет. – Леонид дохлебал суп и потянулся за чашкой. – Кстати, кисель отменный. Нет, амнезия – не выдумка, просто случаи нечастые, но – бывает. С Милой, правда, не знаю, как будет. Оперировал ее отличный врач, я бы сказал, лучший из всех, кого я знаю. Оборудование у нас новейшее, и починили Милке голову качественно. А вот как будет дальше – это от ее индивидуальных особенностей зависит. Но я ее знаю с шести лет и думаю, что она выкарабкается. – Знаешь? – Ну да. Вместе в школе учились, в одном классе. Мы оба из Торинска. – И она всегда была такая деловитая? – Она всегда была такая… самостоятельная очень. – Леонид отпил киселя и ощутил, что в мире все устроено правильно. – Ей с самого начала сильно не повезло – семья многодетная, очень пьющая. У нас была неплохая школа, и эту грязную свору в нее ни за что не приняли бы, но, на нашу беду, они жили практически через забор. Это была притча во языцех – семейство Клемпачей. Фамилия такая, и в каждой параллели всегда имелся свой Клемпач, а иногда и не один, – практически все они были второгодниками. Каждый из них, независимо от пола, был грязный, сопливый, тупой, агрессивный и воняющий помойкой. И все они альбиносы, как и их мать. – Так у Милы это натуральный цвет?! – Ну да. – Леонид вздохнул: – Пришлось обрить ей голову наголо перед операцией, хорошо хоть не я этим занимался, она же меня потом прибила бы. – Надо же. Многодетная семья – это почти всегда отчего-то пьянка, нищета и грязь. И заброшенные дети. Но Мила выглядит нормально. – Знала бы ты… – Леонид поморщился, вспоминая. – Это реально была грязная вшивая орава, объединенная белобрысыми шевелюрами и звонкой фамилией Клемпач. И все они едва могли читать – были в принципе необучаемы. Их жизненный путь тоже всегда был один и тот же: в десять лет их впервые задерживала милиция, в четырнадцать-шестнадцать уже первая ходка на «малолетку» – никаких условок, учитывая прежние подвиги. Ну а девочки еще и беременели в тринадцать-четырнадцать, увеличивая поголовье Клемпачей в арифметической прогрессии. Сделать с ними ничего было нельзя, их мамаша – горластая и тощая Тамарка, – чуть что, принималась истошно орать: она, дескать, мать-героиня и ей «положено». Папаша вообще никогда в вертикальном положении не пребывал – официальный, по крайней мере, потому что Клемпачи были друг на друга не похожи, не считая волос, объединяла их только мамашка и папашина фамилия, а чьи там были гены, не знала, наверное, и сама Тамарка. – Ужас, фууу… – Таких людей полно. – Леонид пожал плечами. – Соседство с ними неприятно, их избегают, но дети имеют право ходить в школу – и ходят. Так что Клемпачи были нашим наказанием, кармической отработкой, я бы сказал, и каждый год учителя и родители первоклашек с замиранием сердца ожидали, кому достанется «счастье» иметь в своем составе отпрыска Клемпачей. И когда именно в нашем классе в списке учеников ожидаемо оказалась эта фамилия, родительский комитет был против. Но все оказалось совсем не так, как обычно. Милка всегда отличалась от своей семейки: она была хорошенькой, спокойной девчонкой, очень аккуратной, училась отлично, обладала отменными способностями, прекрасной памятью и вообще была нормальной. Если бы не легендарная фамилия и белобрысая башка, она ничем не отличалась бы от остальных. Мы ее даже старостой выбрали, представь? – Надо же, – Люба покачала головой. – В школе это важно. – Важно. – Леонид вздохнул: – Нищета у этих Клемпачей была невероятная, но одно дело – нищета, а совсем другое – грязища. Одежды у них особо не было, но в школу требовалась форма: для девчонок это юбка в серо-белую клетку, обязательно белая блузка и черный или серый пиджак. Милке форму приобретал родительский комитет нашего класса. Ну, а моя мать, зная ситуацию, Милку очень жалела и, бывало, передавала для нее кое-какие вещи. У меня сестра старшая есть, вот ее шмотки и кочевали к Милке, мать еще приказывала – смотри же, отдай так, чтоб никто не видел, не смущай девочку! Милка не отказывалась, она всегда отличалась рациональным складом ума. Мать, кстати, варенье передавала для нее, а один раз мы ей сапожки зимние купили… ну, это так, чтоб ты понимала – мы дружили. Милка благодарила всегда и очень смущалась, но выхода у нее не было – она очень следила за своим внешним видом. Причем остальным ее братьям-сестрам тоже за счет школы покупалась форма, так они все равно ходили как оборванцы: грязные, вонючие, форму в тряпку превращали мгновенно – только не Милка! Всегда аккуратная, чистенькая, в тетрадках ни одной помарки, учебники как новые. Сама все для себя делала, а когда мы окончили школу, она просто уехала, и никто не знал куда – я так понимаю, свалила подальше от алкашей, по какой-то злобной случайности доставшихся ей в родственники, и с семейством своим отношений поддерживать не хочет. – И я ее понимаю. – Люба внутренне содрогнулась, представив себя в такой ситуации. – Бедняжка… – Ну да, не фонтан. – Леонид нахмурился, что-то вспоминая. – Но нам-то с матерью могла сказать! Хотя, когда она исчезла, Тамарка приходила, скандалила, дескать, мы знаем, куда Милка подевалась, а ей не говорим, хоть она родная мать, извольте видеть. Мать, надо же! Ну, моя мамка тогда тоже не сдержалась, так что Тамаркин ор насчет «яжемать» у нас не прокатил – она у меня, если ее достать, мягко говоря, не леденец на палочке, так что огребла тогда Тамарка по самые гланды. Милка знала, что делала, ничего не сказав, – Тамарка первым делом к нам и явилась. – Ну, это понятно, переживала… – О чем ты говоришь! – Леонид фыркнул. – Переживала она, как же, держи карман! Она просто надеялась, что Милка пойдет работать и будет деньги в дом приносить. Да, из всех детей только к ней Тамарка ходила на родительские собрания и сидела там в чистой одежде, трезвая, тихая, очень гордая – в нашем классе ее не ругали. Милку она выделяла из всех своих детей – у нее единственной была собственная комната. Переделанная из бывшей кладовки, с очень маленьким окном, убогая и темноватая, но своя. Милка там наводила чистоту и держала запертой, входить туда было запрещено всем под страхом смертной казни – Тамарка сама следила за тем, чтоб остальные волчата не ковыряли замок. – То есть мать все-таки любила Милу? – Ну, любила – это сильно сказано. Просто Милка была ей выгодна: когда требовалось пойти что-то потребовать от власти, Тамарка брала с собой Милку. Ее аккуратный благообразный вид навевал мысли о том, что такая большая семья, а вот же дети ухоженные и воспитанные… при этом о ней все отлично знали, но всякий раз при виде Милки велись. Она и правда была не похожа на остальных Клемпачей. Думаю, ее биологическим отцом был один из Тамаркиных собутыльников – спившийся интеллигент Гена Аполлонов. Одно время он преподавал в школе историю, но пьяный учитель – так себе тема, а пить он начал смолоду, так что из школы его попросили. Потом одно время заведовал клубом, пока и оттуда не поперли за пьянку, но его отцовство у Милки – это моя версия. Просто в той среде, которую создали вокруг себя Клемпачи, не могло быть нормальной наследственности – ну, разве что Гена Аполлонов, да. К тому же у Милки такой же, как у Гены, нос – маленький, тонкий, на мужском лице он выглядит смешно, а девочке в самый раз. И эта нижняя губа, а верхняя изогнута, как лук, – у Гены в аккурат такие же признаки, если бы кто-то взял труд присмотреться к его опухшей харе, а я в свое время присмотрелся. Но молчал: никому до этого дела не было, а я не сплетник. – И всем было плевать на то, что там такой ужас происходит? – Ну, когда я учился в школе – да, всем было плевать. Учителя так – булькали изредка, ну и детская комната милиции изображала деятельность, но правда в том, что управы на таких маргиналов тогда не было. Это потом уже соцслужбы принялись изымать из этой семейки детвору – рожали там все хором: и мать, и подросшие дочки. Даже одна из внучек оказалась беременной в одиннадцать, вот с нее-то и начались неприятности Клемпачей с государством, но ни меня, ни Милки тогда уже не было в городе. – Но у Милы, по-моему, сейчас какая-то другая фамилия? Я квитанции заметила на столе… Соколова? – Сокол – осталась от недолгого, но плодотворного брака.