— Государь-император! — Фрося с Еремой поклонились. — Ты почему здесь? — спросил я. — Прости, государь, за ответ такой, но сколько не лежи, а рука не вырастет. Ты прости меня, не углядел измены, — Ермолай рухнул на колени. Пришлось объяснить и пожурить. Но не стал я говорить, что в произошедшем виноват я. И даже не потому, что просмотрел Али, а из-за того, что так и не наладил в должной мере систему госбезопасности. Как военный, я направил силы, что могли и крамолу выявлять, на нужды военной разведки и организации специальных операций. Нужны два ведомства. А Захарий Ляпунов раздвоиться не может. Ну, и Али — он почти с первых дней существования службы телохранителей и я лично привлек его к этому. — Ничего! Крюк тебе, али перчатку на руку, замест длани, так и в бою еще сгодишься! И пока ты голова над телохранителями, так что набирайся сил и через седмицу, или две, может, и после Крещения Господня, жду участия в тренировках, — сказал я и поспешил в приемный зал, а меня уже окружали двенадцать кремлевских телохранителей, присоединившиеся сразу после въезда в Кремль. Быстро сорганизовались. Сложно моим охранникам придется, меньше их стало. Но людей, которые прибыли со мной нашлось кому сменить. И получалось, что я, уставший от дороги, работаю, а люди мои уже отдыхают и сальными взглядами присматривают к какой кухарке поприставать. Я так и не понял механизм, как в этом времени распространяется информация. Как у человека будущего, я подспудно равняю способы доставки новостей этого мира и того, откуда переместилось мое сознание. Ну, как могли так быстро узнать бояре, что я прибыл? Ну, ладно, узнали. Но они уже и собраться смогли на Боярскую Думу. Я же думал посовещаться уже после Рождества, ничего слишком срочного не было. Вообще жизнь замерла с пришествием суровой зимы и можно говорить только о перспективах и планах на весну. Зимой никто не воюет… пока. Я-то думаю, что это неплохое время для военных действий: и не ждет никто, и по рекам можно лихо проскочить. Некогда монголо-татары показали, как нужно воевать зимой. — Государь-император! — как будто тренировались, в унисон сказали бояре, как только я спешно, лишь одев кафтан по богаче, зашел в тронный зал и занял свое место на массивном троне. — Мы прибыли, дабы сказать тебе, что никто из нас не измысливал супротив тебя и семьи твоей ничего дурного. За всех говорил князь Телятевский. Он же и объяснил причину собрания. Все-таки недавние казни создали мне репутацию жесткого правителя, который не особо думает: казнить или миловать и чаще выбирает первый вариант. Наверняка, собравшиеся считают, что главным вопросом для меня стоит: как именно казнить. Был бы я действительно столь кровожаден, как это может показаться другим, так и половина собравшихся сегодня людей уже общались с пращурами. Оглядевшись, я увидел новое лицо среди бояр. Нельзя вот так взять и прийти на заседание Боярской Думы, даже, если бояре собрались только лишь для того, чтобы увидеть меня. Поэтому, у меня был только один вариант — это Матвей Михайлович Годунов прибыл из Тюмени. Вопрос только почему Ксения не сказала? Хотя можно ли было говорить о родственных чувствах между неблизкими родственниками, объединенными лишь одной фамилией? Где он был, когда убивали Федора Борисовича? — Матвей Михайлович! Я рад тебя видеть подле себя, — сказал я и мужчина невысокого роста с недобрыми глазами, поклонился, а я обратился уже ко всем. — Я вас не виню, знаю, кто это покушался. А в остальном… побыть с семьей мне нужно, да с дороги отдохнуть. Через седмицу соберу Думу, будет что обговорить. Бояре, с явным облегчением на лицах, стали раскланиваться и уходить. Оставались только двое — Телятевский и, собственно, Годунов. Оба боярина хотели дождаться выхода всех остальных, и приватно со мной поговорить, оттого было смешно за ними наблюдать, как два мужика жгут друг друга глазами. Вот чуть было не предложил выкинуть на «камень, ножницы, бумага», кому первому со мной поговорить. — Матвей Михайлович, ты где остановился? — спросил я. — Так пока на постое встал на постоялом дворе, — чуть обиженно отвечал Годунов. Ну, да, а где ему еще быть. В Кремле поселить? Рыльцем не вышел. А усадьбы Годуновых уже и не принадлежат им.Нужно вернуть поместья, да выделить из поместий территории в наследственную и неотъемную вотчину. То же самое нужно продумать с иными боярами. Хотя у многих эти самые вотчины имеются. Не хотелось отдавать шуйские вотчины. По праву они могут отойти Скопину-Шуйскому, но пусть головной воевода даст повод официально передать вотчины «тридесятого родства» дяди. — Забирай усадьбу, что ранее была твоей! Да посети Ксению Борисовну! Опосля придешь и поговорим! — сказал я, решая проблему кому первому со мной говорить. Еще немного и, я был уверен, начался бы местнический спор. А это мне сейчас совсем не нужно. Тем более, что Телятевский должен был выиграть и тем самым «опустить» Годуновых. А у меня жена из этого почти разгромленного семейства. А так, пусть Матвей пообживется, может, каких, условно «опричненных» вокруг соберет, да не даст иным это сделать. Разделяй и властвуй! Такой принцип главенствовал в политике Древнего Рима, но мало что фундаментально изменилось с того времени. Вот и я разделяю и собираюсь властвовать. Множественность политических группировок, занимающихся местечковой грызней, позволит мне не только удержать престол, но и укрепить его. — Государь-император! — низко склонившись в глубоком поклоне, чего ранее за Телятевским я не замечал, князь протянул мне письмо. — Сам разверни, Андрей Андреевич! — потребовал я. Не помню, не слышал, чтобы в России кого-то травили вымазанными ядом листами, но Телятевский держал письмо таким образом, что его пальцы оставались на печати, на касаясь самой бумаги. Понимаю, что дую на воду, но, как иначе? Телятевский подрагивающими руками развернул письмо и вновь протянул его мне. — Сам зачитай! — сказал я, будучи смущенным неуверенным и даже испуганным поведением князя. — Великий государь-император, пишет тебе холоп твой Ивашка. Ведаю я, что совершил супротив тебя зло, умышляя недоброе, в том винюсь. Токмо я русский человек и не могу кровь лить соплеменников своих. Оттого молю тя, государь, милости прошу и быть услышанным. Поставил меня Жигимонт польский воеводой над людишками русскими, что ушли к нему на службу. По весне выступать удумал карла поганая на Смоленск, а також обманным изворотом отправить отряд на Брянск, кабы смутить тебя замыслами военными… — читал письмо Телятевский, и я понимал, почему именно у него так подрагивали руки. Я мог прямо сейчас приказать заковать в кандалы князя, да отвести в пыточную. По факту получалось, что он общался с предателем Воротынским, можно и Телятевского под ту же гребенку причесать. Можно… но не буду. — Отдай сие письмо Захарию Петровичу Ляпунову — то его дело. Более не якшайся ни с кем из тех, кто в опале и тем паче предатель, иначе же познаешь гнев мой. Кто готов лить русскую кровь — тот враг мне и всей державе, — сказал я и собирался уже уходить. — Что еще? Я заметил, что жмётся Телятевский и хочет что-то еще сказать. — Еще, государь, прошу тебя за князя Засекина Александра Федоровича и князя Ромадановского Григория Петровича. Они мужи вельми мудрые… — говорил Телятевский, но был мной перебит. — Ты, Андрей Андреевич, говори, да не заговаривайся. Ромодановский по краю прошел, мог быть и казненным. Я думал пристроить его замест Матвея Михайловича Годунова в Тюмень. А ты за него просишь… — я задумался. Одну группировку я разгромил — там Долгоруковы сольные партии играли. Но уже понимал, что на подходе другая, еще не сформированная, но могущая возникнуть. И Ромодановский мог стать главой этой оппозиции. Там и князья Засекины, и Михаил Михайлович Бык Путятин, и другие дворяне. Но теперь, несмотря на недавнишние события в Кремле, я даже ощущал, что трон свой я удержал и в ближайшее время нет деятельной силы, могущей меня смахнуть с игровой доски. Если только не внешние игроки это сделают. — Слушай проблему, что есть у меня и покоя не дает! — я принял решение, как показалось, «соломоново». — По весне воевать придется люто с ляхами. Но крымцы… А, верное, даже не они, а малые нагаи в большой набег пойдут. Я почти был уверен в том, что в июне нас решат пощипать народцы, паразитирующие на русских. Будь это нагайцы, крымцы, да хоть и буджакская орда — не важно, но набег должен состояться. Россия все еще видится слабой, от того ее нужно бить — простая логика, присущая далеко не только кочевым народам, промышлявшим людоловством. Некоторые обрывочные сведения из послезнания, слухи и примитивная, но разведка, позволили мне сделать вывод, что сами крымские татары не пойдут на Россию, но пощиплют польские украины. Но и то, что Гази II Герай собирается в Кабарду для упрочнения крымского влияния в регионе — уже не секрет. Но и русских, то есть нас, нужно отвлечь на южном направлении. Остаются малые ногаи. Как раз они в грубой форме отказали продать по весне коней. — У тебя, я о том знаю, три сотни своих боевых холопов, у Засекина и иных также люди боевые есть. Давеча прибыл дворянин Жеребцов из Сибири и привел две тысячи стрельцов. Мне бы его послать вновь в Сибирь, там, может и нужнее служилые люди, но раз прибыл, то быть ему на страже. Прибудут еще полторы тысячи башкирских конных. Есть городовые казаки в Туле. Вот тебе и быть воеводой, кто не только остановит ногаев, но разобьет их. И сильно не жди помощи от меня. И так немало даю. И еще крестьяне должны успеть засеять поля подсолнечником и кукурузой. Что это такое, после расскажу. Иди Андрей Андреевич, делай дела, бери в помощь хоть Засекина, хоть кого, Волынских привлеки, но оборони Русь! — сказал я и решительно вышел. Еще не помылся с дороги, не вздремнул пару часов, а уже скоро обед семейный, а к вечеру встреча с Головиным Василием Петровичем и Лукой. Нужно обсудить вопросы наших финансов, да и посмотреть на результат месячной работы Головина, стоит ли его назначать своим «министром экономики». Обед прошел в той атмосфере, которую я и хотел ощутить сразу по приезду. Ксения даже кокетничала и снайперски стреляла глазками, темными, глубокими. Признаться, глаза меня все же волновали чуть меньше, чем остальное. Поэтому… мы не доели, толком не поговорили, но новую кровать на прочность проверили. — А мне нравится в этой горнице, — сказала Ксения, растянувшись на новой кровати в моей обновленной спальне. — Не делай так, не потягивайся, а то еще больше время потратим, а на ночь задора и не хватит! — я улыбнулся, проведя по изящно выгнутому телу жены. — Худа? Не пригожа? Отчего-то все бабы набирают после рождения дитя, а я, как сохну, — сказала жена, неправильно расценив мои пристальные взгляды. — Мне так боле по душе. Оставайся такой, — отвечал я, продолжая поглаживать уже спину жены. — Так, а что тебе нравится в горнице? — Так вот этот сундук перевернутый! Это же зело удобно! И доски эти внутри. Или вот этот сундук с дверцами, — Ксения показала на комод. — Зови перевернутый сундук шкафом! — я улыбнулся, пробуя подобрать название для комода. — А это… комод. — И я такое хочу! — по-женски, капризно, даже чуть комично, потребовала жена. Будет и ей и всему боярству. Это же только работа двух плотников. Грубая, без украшательств. Шкаф просто покрашен красной краской. А построится мебельная мануфактура, может, и не одна. Спрос будет, это точно. Ведь практично и эстетично поставить один шкаф вместо двух больших сундуков. Ну а стульями заменить лавки? Или диваны? Это же вообще — шик, блеск, красота! В нулевых было дело, когда пару лет я подрабатывал на мебельной фабрике своего, ранее боевого, товарища. Не всегда в первых годах двадцать первого века, когда в Чечне уже стали замиряться буйные головы, было достаточно работы по моему профилю, а денег требовалось все больше. Дочка, жена, покупка квартиры, недешевое лечение матери. Специалистом-мебельщиком тогда не стал, так, по верхам нахватался, но все же для этого времени я великий мастер-новатор. — Думаю я, что можно было бы нам спать всегда в одних покоях, да и жить. Не по домострою сие, но я так хочу! Оттого обустроим палаты по новому, как ни у кого в мире нет, — сказал я и стал одеваться. Хотел еще размяться на тренировке с телохранителями, а после вечерний долгий, но очень важный разговор о деньгах. Размахнулся я во внешней политике, польского орла за перья подергал. А есть ли достаточно денег на то, чтобы всерьез русскому двуглавому орлу сцепиться с польским? Василий Петрович Головин был человеком пожилым, но с внимательными и умными глазами. Я сразу, при первой встрече с ним, выделил важную черту, без которой нельзя и близко подходить к финансам — въедливость и дотошность. — Василий Петрович, что скажете? — спросил я и облокотился на спинку стула. Встреча происходила в моем слегка обновленном кабинете. Стол был другим, даже лакированный каким-то составом, нужно узнать, что это. Был шкаф для бумаг, массивная тумба с дверцами и ушками для замка. Так себе сейф, но с деревом русские умельцы пока работают куда лучше, чем с железом. — Все плохо, государь-император. Серебра не хватит на полный год войны, если такие же будут налоги и при остановке любого, кроме Москвы строительства, — ответил Головин, и стал перебирать бумагу, осыпая, меня цифрами. Лука же, словно болванчик, кивал головой, соглашаясь с казначеем. — Получится три с половиной миллиона рублей доход, а растратить придется не менее четырех, — через час «расстрела» цифрами, подводил итоги Головин. — А как «улов» от тех, кто казнен? — спросил я. — Улов?.. — смаковал слово Василий Петрович. — Часть Апостолов были рыбаками, а первый символ христианства — рыба. Так, что не думай, боярин, что заговариваюсь. Ты мне скажи от чего имущество многих казненных оказалось столь мало? Я мыслил, что более двух миллионов станет, — сказал я, действительно, недоумевая. В казну пришло, в лучшем случае, двести тысяч рублей от всех казненных. Это не мало, но казнены одни из богатейших людей с многими землями и усадьбами. — Тут, государь, так срослось: монеты, что были, в казну пошли, токмо вельми много серебряной посуды, переплавлять ее сложно, монетный двор не работает, ефимки токмо признаками наделяют [надчеканка сверху на европейские монеты]. Среди земель есть вотчинные, а они в роду остаются, нельзя их забирать. А усадьбы, поместья, да людишек не покупают. Коней, да утварь пока не торгуют, — отвечал Головин. Вот он маркер моей устойчивости на троне! Люди не покупают конфискованное имущество потому, что не уверены, что не вернуться хозяева и не потребуют свое назад. Не бывать этому. Ну а земли не хотят покупать, так государевых больше будет. Вот с вотчинными что делать? Нужно узнать подробнее. Получалось, что поместье — оно отчуждаемо, а вотчины — нет. Я то ранее думал, от чего предатель Курбский, бежавший в Литву, получал доходы со своих земель в Московском царстве. А оно воно как… даже у предателя и даже грозный царь не забрал вотчины. Куда там мне… пока. — Так! — хлопнул я себя на коленям и встал. — Значит, в казне нынче полтора миллиона и еще не плачено дьякам, да иным державным людям. Мало этого — сговорено со Швецией купить у них пищали, пистоли и, что главное — много пороха. Сто пятьдесят тысяч рублей на это уйдет. Англичане по весне привезут товаров на тысяч сто, но с ними расплатимся своими товарами. Вопрос — где найти шесть с половиной сотен тысяч рублей? — Да, государь. И это с тем, что забранное серебро у казненных будет переплавлено, — говорил Василий Петрович. — Война должна себя еще и прокормить, — задумчиво пробормотал я и добавил в голос. — Проработайте, как мы можем принять участие в игре на бирже в Амстердаме. Там недавно Голландская Ост-Индская компания образовалась и есть ее акции. Слышал ты, Василий Петрович, что такое акция? — Слышал, государь, и от голландцев, и от англичан. Понимаю, что такое биржа. Також думал, как нам у голандов на бирже продавать меха, — отвечал Головин. То, что он знает, что такое «акция» — хорошо. На амстердамской бирже акциями торгуют свободно, и я видел в будущем ролики об образовании военно-торговых колониальных компаний. Вложить деньги в Голландскую Ост-Индскую компанию очень выгодно до года так 1612. А в конце двадцатых годов этого же века хорошо бы купить акции тюльпанных луковиц и выкинуть их на биржу до 1634 года. Можно попробовать создать еще и искусственный спрос на те же тюльпаны, скупая и спекулируя ими. Но для этого нужны не просто грамотные люди, а генеральные образованные авантюристы. И где таких набрать? Негде. — Еще. Продумайте тихо, без шума, но продавать тюльпанные луковицы во Франции. Там нынче покупают их. Не простые — белые, али алые, а разных цветов. Я давал наказ Татищеву привезти тюльпаны из Персии, — повелел я [в 1607 году французский мельник поменял мельницу на тюльпанную луковицу и хвалился своей фантастически удачливой сделке]. Но это вопросы будущего, а деньги нужны завтра. Придется жить пока с вечно пустой казной, но воевать нужно, иначе и самой казны не будет, ни престола. Глава 17