Лыков спешил, он бежал, спотыкался, дважды падал в снег, но вставал и бежал. Еще не начали вокруг кричать, а двое убийц уже вбегали на женскую половину царского терема. — А ну, охальники! Пошли прочь! Вы что делаете в женском тереме? — взревела мамка Прасковья, заслоняя проход в палаты царицы своим огромным телом. Парашку-мамку любили все. Она была чем-то, вроде заменителя матери, хотя никто этого сделать и не сможет. Но Прасковья тайком приносила тем телохранителям, что были на службе и хлеба и мяса, постоянно причитая, что из-за стервы Фроськи, мужики плохо питаются, а бегают и бьются так, что по пять куриц на день съедать положено. Бывало… да что там уже… хмельного меда приносила. Но это тем, кто жил на территории Кремля, внутри которого нельзя было пить хмельного, но пили только, когда не на дежурстве. Она же занималась и сводничеством. Как только Айдар стал православным Михаилом, именно мамка-Парашка отвела молодого парня к одному московскому торговцу, у которого две дочери были на выданье. Почти сговорились. — Мамка, отойди, прошу! — взмолился Михаил, который и решил-то принять православие после того, как увидел, какие христиане могут быть сердобольные… ну и для карьеры, конечно. — Вы что задумали? — вскричала Прасковья, заметив, как сверкнул кинжал в руках Лыкова. — Отойд…- Михаил не успел еще раз попросить отойти мамку, как Иван Лыков рванул на бабу и всадил ей нож в живот. Это он зря. Жира в Прасковье быть столько, что не хватило лезвия, кабы добраться до внутренних органов. Женщина закричала нечеловеческим голосом, столь пронзительным, неестественным, что убийцы оцепенели. За такой эффект крика женщины можно было обвинить ее и в колдовстве. Любящая всем сердцем Ксению и ее доченьку, бывшая некогда прислужницей у царственной четы Годуновых и вернувшаяся в царский терем еще до венчания Ксении Борисовны, Прасковья схватила Лыкова и прижала непонятно откуда взявшейся нечеловеческой силой. — Что стоишь? — прохрипел Лыков и Ахмед, с пустыми глазами сделал шаг, всаживая нож в горло женщине. Прасковья захрипела, кровь хлынула из сонной артерии, но свои смертельные объятья женщина не распускала. Понадобилось еще чуть ли не минута, когда большое тело человека с большим и преданным сердцем, до конца защищавшего тех, кого любила, не упало. — Вот же баба! — сказал Лыков и пнул ногой мертвую мамку. Ахмед уже не соображал. Он преступил ту грань человечности, после которой уже никогда не вернуться к прежнему сознанию. Теперь он превратился в механизм, который исполнит все, бесчувственно, не осознавая, что делает. — Двери все закрыты! — раздраженно сказал Лыков, понимая, что время уходит и что остается только одно — дойти до конца и умереть. Ахмед молча открыл странный, весящий на стене, ящик, извлек оттуда массивный топор и так же молча направился к дальней, самой большой двери. Пожарные щиты уже как два месяца повесили на каждом этаже и ответвлении царского терема. Вот и пригодились. После будет стоять еще один выбор: или думать о противопожарной безопасности, или об охране внутренних помещений. Ахмед неистово работал топором, а Лыков торопил сошедшего с ума человека. Вот уже и проломились доски, отлетела одна доска, вторая. Детский плачь указывал на то, что именно за этой дверью цель. — Тыщ, ты-дыщ, — раздались два выстрела. Одна из пуль угодила в плечо Ахмеда и его отшвырнуло от двери. В это же время в женскую половину терема влетел Лешка. Лыков, выкрикивая проклятия, достал из-за пояса один из своих пистолетов и выстрелил в сторону появившейся угрозы. Телохранитель вжался в стену и пуля пролетела мимо. В затемненном коридоре блеснула сталь клинка и Лешка уверенно пошел вперед. У Лыкова был еще один пистолет, использовать который он думал против Ксении, но теперь… — Будьте вы прокляты! — закричал Лыков и пустил себе пулю в голову. Убийца не мог никак даваться живым. Касимовцы не знали, кто реальный заказчик убийства, но знал ростовский дворянин Иван Лыков. Можно было на саблях побороться, но Лыков знал, чего стоят телохранители и на что именно они заточены. Даже этот Лешка был на голову выше в своих умениях, чем убийца. Не столько в сабельном бое, сколько в подлых приемах. На тренировке отрабатывали ухватки против человека с саблей. Да и правая рука у Лыкова болела, Прасковья сильно сжимала убийцу, спасая свою «доченьку» Ксению и «внучку» Машеньку. — Я Лешка-Леший, — выкрикнул свой позывной Лешка. — Я Михаил-Бер, — отозвался телохранитель, который сегодня дежурил на женской половине терема. — Открою только после прихода Ермолая Степановича, или Али. Лешка не ответил. Все правильно, вон лежит в крови, дышащий, но, словно, с мертвыми глазами, Михаил-Ахмед, он тоже телохранитель… был им. Так же могут обмануть и другие предатели, войти в покои царицы и сделать то, чего допустить нельзя. Через полторы минуты женская половина уже кишела от наемников-немцев и телохранителей. — Я Ермолай, открой! — закричал прибежавший Ерема. Дверь открылась и первым показались два пистолета. Пусть Бер и узнал по голосу командира, но мало ли что. Не обращая внимания на оружие, Ермолай, кривясь от боли, зашел в горницу. — Государыня ты в порядке? — спросил Ерема. — Я? Да! Жду от тебя доклада о том, что произошло! — повелительно говорила женщина. — Доклад будет. Но оставайтесь здесь под охраной! — сказал Ермолай и побежал, насколько получалось, на морально-волевых, через боль. Кухарская… там Фрося и ему уже доложили, остановив на улице, когда в очередной раз Ермолай поскользнулся и упал в снежный сугроб, что его жена в заложниках. Али заперся на складе с Ефросиньей и требовал Ермолая. — Это Ермолай! — сказал командир телохранителей, прибежав в кухарскую. — Я ждал тебя, — спокойно отвечал бывший заместитель командира телохранителей. Али понял, что убраться у него не получится. И ему было не столь важно, что случится с царевной. У него своя месть и своя цель. Когда он нашел прячущуюся среди мешков с мукой Ефросинью, необычайная страсть накрыла предателя. Он почти перестал себя контролировать, хотел накинуться на женщину и овладеть ею. И Али испугался своей страсти, он ударил Ефросинью и женщина потеряла сознание. И не такая уже желанная она была, когда лежала беззащитная с чуть задранным подолом. Женщина была интересна, когда проявляла строптивость, а так… Желание было, но с этими эмоциями Али уже мог бороться. — Что ты хочешь? — спросил Ермолай. — Твоей смерти! — ответил Али. На самом деле он хотел смерти не только Ермолая, но и его женщины. И тут шанс убить обоих. Али знал, что его соперник не в лучшей форме, предатель сильнее позволительного, в одном из поединков утренней тренировки, ударил Ермолая пару раз по ребрам. Теперь, как считал Али, тот не боец. — Выйди и возьми мою жизнь! — предложил Ермолай, делая знак присутствующем воинам разойтись. — Как нас учил государь? Можно унизиться, обмануть, прикинуться кем угодно, но исполнить долг. Так? Я правильно сказал? — в голосе Али появилась обреченная веселость нездорового человека. — Приди сюда сам. Я запалил факелы, чтобы в подробностях рассмотреть твою жену, каждый уголок ее бледного тела. Так что ты увидишь меня и умрешь зрячим. Ермолаю ничего не оставалось, как согласиться и протиснуться в чуть приоткрытую дверь продуктового склада. Там, действительно, было относительно светло, горели пять факелов. Ермолай первым делом нашел взглядом лежащую Фросю. Она молчала. Открытые глаза женщины были налиты слезами, она видела своего мужа, понимала, что ничего от нее уже не зависит и нужно дать мужчинам разобраться. Фрося верила, что Ермолай решит сейчас проблему и обязательно выйдет победителем. Верила, пока не заметила, что ее муж кривится от боли. Но мужчины уже начали прощупывать оборону друг друга. — Дзынь, дзынь… дзынь, — два удара по сабле справа и один слева — Али проверял Ермолая на устойчивость удержания клинка. Оба противника знали о преимуществах и недостатках оппонента, но ситуация изменилась и Али не понимал, насколько боль в ребрах может помешать Ермолаю показать все, на что тот способен. — Дзын… вжух, — ударив по сабле Ермолая, Али провел атаку в голову. Ермолай парировал атаку, но чуть пошатнулся. Атака справа в голову, когда Еремею было необходимо поднять руку чуть выше, оказалась болезненной, и Али стал продавливать оборону своего бывшего командира, постоянно атакуя сверху, заставляя держать правую руку Ермолая высоко. Можно было считать, что бой закончен, дело времени, причем небольшого, и исход предрешен. — Хех, — сабля Ермолая оказалась на полу… вместе с кистью. — Ха! Ха! — театрально рассмеялся Али, желая что-то сказать, потешить свое самолюбие, или же пойти на поводу своему психическому расстройству. — Хех, — … Али развернулся, и улыбка спала с его лица, а уже ждущий убийственного удара Ермолай, заметил нож в спине предателя. Фрося тряслась и не могла сделать шаг в сторону, вся воля, вся ее недюжинная сила была растрачена во время того, как она искала на складе нож и когда подкралась к Али и ударила его. Ермолай, не обращая внимания на боль и на льющуюся из руки кровь, разжал, бывшими некогда своими, пальцы на мертвой кисти правой руки, взял саблю в левую руку и… когда Али уже начинал замах, чтобы разрубить стоящую неподвижно Фросю, пронзил Али саблей и прокрутил клинок, расширяя рану. Предатель упал. Ермолай улыбнулся своей возлюбленной и… упал в лужицу крови, что набежала из разрубленной руки. Глава 16 Глава 16 Прага 16 декабря 1606 года Прага — город контрастов. Бедность и вычурное, показное богатство; великолепие строений из камня, между тем, большая половина города — это деревянные дома из сруба, который принесли из леса, но даже не удосужились обтесать от коры; чистота императорского летнего дворца, зала для игры в мяч, зверинца Рудольфа, вместе с тем — грязь, навоз и человеческие испражнения на улицах. Это все она, Прага! Тут можно было прийти в любую таверну и заказать все, что угодно. Хочешь английские устрицы? Пожалуйста, но блесни не серебром, а золотом, и три-четыре моллюска, которые привезли во льду, следили за свежестью, охраняли в дороге, и они окажутся на твоей тарелке. Или купи целого жареного гуся с крупой в брюхе всего-то за тридцать пять пенсов, может, и чуть дороже, но явно дешевле, чем в Лондоне, или в любой из сотен таверн Парижа. А карпа можно купить и вовсе за восемь пенсов, причем, жирного, в локоть величиной. Пиво… вот его наливали почти во всех домах, не говоря уже о тавернах и специализированных заведениях, кои, не мудрствуя лукаво, называли «пивными». Особенно славилась количеством пивных, да и качеством напитка, улица На Поржичи. Опасная улица, особенно ночью, но неизменно манящая любителей пива и некоторых пикантных развлечений. Император Рудольф, оставаясь королем Богемии, но при этом уже передающий империю Матвею, проигрывая ему борьбу за трон, хотел сделать Прагу идеальным городом. И это удавалось, если сравнивать с иными городами империи. Но Рим… Венеция… даже Флоренция еще не утратила красоты. Было к чему стремиться Праге.