— Но ведь электрошокер вырубает человека всего на несколько минут, — возразил Корсак. — На пять, ну на десять максимум. Чтобы вывести жертву из строя, убийца должен был повторно ударить его током. — Поэтому будем искать другие следы, — согласилась Айлз. Она направила луч лампы ниже вдоль тела. Яркий свет безжалостно скользнул по гениталиям Ричарда Йигера. До сих пор Риццоли избегала смотреть на эти анатомические детали. Ей всегда казалось, что разглядывание половых органов трупа есть не что иное, как очередное надругательство над жертвой. Сейчас, когда пучок света сосредоточился на вялом пенисе и мошонке, Ричард Йигер выглядел особенно беспомощным. — Еще волдыри, — сказала Айлз, стирая кровь с кожи. — Вот здесь, в нижней части брюшины. — И на бедре, — тихо произнесла Риццоли. Айлз подняла взгляд. — Где? Риццоли указала на еле различимые отметины слева от мошонки жертвы. Вот они, последние трагические моменты жизни Ричарда Йигера, подумала Джейн. Он в полном сознании, но не может шевельнуться. Не может защитить себя. Накачанные мышцы, долгие часы тренировок в спортзале — все напрасно, потому что тело ему больше не подчиняется. Мускулы парализованы электрическим разрядом, который пронзил нервную систему. Его тащат из спальни словно тупую корову на бойню. А потом сажают к стене, чтобы он мог наблюдать за тем, что будет происходить дальше. Но эффект от электрошокера кратковременный. Вскоре его мышцы вновь наливаются силой, пальцы сжимаются в кулаки. Он видит, как насилуют его жену, и ярость наполняет его тело адреналином. На этот раз он двигается, мышцы подчиняются ему. Он пытается подняться, но звон разбившейся чашки, упавшей с колен, выдает его. Следует очередной удар электрошокером, и он опять валится как мешок. Она смотрела на лицо Ричарда Йигера, в его открытые глаза и пыталась представить, какие зрительные образы запечатлел его мозг в последние минуты жизни. Собственные ноги, беспомощно вытянутые вперед. Жена, распластанная на бежевом ковре. И нож, зажатый в руке охотника, замахнувшегося для смертельного удара. * * * В комнате отдыха шумно. Со стороны мы похожи на зверей, запертых в клетке. Орет телевизор, а металлические ступени лестницы, ведущие к верхнему ярусу камер, клацают от каждого шага. С нас не спускают глаз. Камеры видеонаблюдения повсюду — в душе, даже в туалете. Сверху, из окон сторожевой будки, охранники смотрят, как мы копошимся в этом колодце. Они видят каждое наше движение. Тюрьма «Соуза-Барановски» представляет собой шестиуровневое здание; это новейшее исправительное учреждение Массачусетса, чудо техники. Замки не имеют ключей и открываются с компьютерного терминала в сторожевой башне. Команды подаются обезличенными голосами по селектору. Двери в камеры открывают пультом дистанционного управления, при этом охранников мы не видим. Иногда я задаюсь вопросом: а живые ли это существа, или нас сторожат роботы, чьи силуэты мы можем разглядеть за стеклом? Впрочем, мне безразлично, кто следит за мной — человек или машина, ведь все равно им не проникнуть в мои мысли; не пробраться в мир моих мрачных фантазий. Этот мир принадлежит только мне. Вот и сейчас, когда я сижу перед телевизором и смотрю шестичасовой выпуск новостей, я вновь погружаюсь в свой мир. С экрана улыбается женщина-диктор, и она сопровождает меня в моих фантазиях. Я вижу облако ее черных волос на подушке. Вижу, как блестит от пота ее кожа. Но в моем мире она не улыбается; о нет, ее глаза широко раскрыты, огромные зрачки кажутся бездонными, а губы искажены гримасой ужаса. Все это я представляю себе, глядя на хорошенькую дикторшу в изумрудно-зеленом костюме. Я вижу ее улыбку, слышу ее хорошо поставленный голос, и мне интересно, как будут звучать ее вопли. Но вот на экране появляется новая картинка, и мысли о дикторше испаряются. Репортер стоит перед домом доктора Ричарда Йигера в Ньютоне. Мрачным голосом он извещает о том, что спустя двое суток после убийства доктора и похищения его жены никто не задержан. Я уже слышал об этом деле. И вот я придвигаюсь ближе, пристально вглядываюсь в экран, жду, когда мелькнет знакомое лицо. Наконец я вижу ее. Камера показывает ее лицо крупным планом, когда она выходит из дома. Следом за ней выплывает какой-то громила. Они останавливаются во дворе, беседуют о чем-то, не догадываясь о том, что все это время за ними наблюдает телекамера. Мужчина выглядит грубым и неопрятным, с обвисшими щеками и зачесанными на лысину прядями волос. Рядом с ним она кажется маленькой и хрупкой. Как давно я ее не видел, и с тех пор она очень изменилась. Хотя ее волосы — все та же непослушная копна черных кудрей, и одета она в очередной брючный костюм темно-синего цвета. Пиджак смотрится чуть великоватым, но это и неудивительно на такой худышке. Но вот в лице что-то изменилось. Когда-то в его прямых чертах сквозила уверенность, оно было не то чтобы красивым, но привлекало внимание — возможно, потому, что в глазах светился незаурядный ум. Сейчас она выглядит усталой и встревоженной. Она явно похудела. Это видно по ее лицу, по впалым щекам. Она вдруг замечает телекамеру и устремляет взгляд прямо на меня, ее глаза видят меня так же, как и мои ее, как будто мы стоим друг против друга. У нас общая история, интимный опыт общения, и мы навеки связаны, словно любовники. Я поднимаюсь с дивана и подхожу к телевизору. Прижимаю ладонь к экрану. Я не слушаю, что говорит репортер, мое внимание сосредоточено только на ее лице. Моя маленькая Джени. Как твои ручки, все еще беспокоят тебя? Ты все еще чешешь ладони, как тогда, в зале суда? Тебе эти шрамы так же дороги, как и мне? Ты тоже воспринимаешь их как отметины любви? Как напоминание о моих чувствах к тебе? «Отойди от экрана, черт тебя дери! Ничего не видно!» — раздается чей-то вопль. Я не двигаюсь. Я стою перед экраном, касаюсь ее лица, вспоминаю, с каким смирением смотрели на меня эти черные, как уголь, глаза. Вспоминаю ее шелковистую кожу. Безупречная кожа, не обезображенная макияжем. «Уйди, придурок!» Она вдруг исчезает с экрана. Вместо нее опять появляется дикторша в изумрудно-зеленом костюме. Еще минуту назад я был готов впустить в свой мир эту напомаженную пресную куклу. Теперь она для меня не более чем очередное хорошенькое личико, еще одна нежная шейка. Один мимолетный взгляд на Джейн Риццоли напомнил мне о том, что такое по-настоящему стоящая добыча. Я возвращаюсь на диван и вместе со всеми смотрю рекламный репортаж про автомобили «Лексус». Но мысли мои не о передаче. Я вспоминаю, каково быть на свободе. Бродить по улицам города, вдыхая запахи проходящих мимо женщин. Не цветочные ароматы из флаконов, а настоящий запах женского пота, женских волос, нагретых солнцем. В летние дни я любил втираться в толпу горожан, собравшуюся у перехода в ожидании зеленого сигнала светофора. В толпе кто заметит, что мужчина, стоящий сзади, с наслаждением вдыхает запах ваших волос? Кто заметит, что мужчина, оказавшийся рядом, не сводит глаз с вашей шеи, наблюдая, как бьется жилка, которая как раз и источает самый сладкий запах? Нет, они ничего не замечают. Светофор зажигается зеленым. Толпа начинает движение. И женщина тоже, даже не догадываясь о том, что охотник уже учуял ее запах. * * * — Сложенная ночная сорочка еще не означает, что убийца копирует почерк Хойта, — сказал доктор Лоуренс Цукер. — Это всего лишь демонстрация силы. Убийца как бы подчеркивает свою власть над жертвой. Над ситуацией. — Так же, как это делал Уоррен Хойт, — возразила Риццоли. — И не только он, но и другие. Не могу сказать, что это уникальный почерк Хирурга. Доктор Цукер смотрел на нее каким-то странным, почти неживым взглядом. Он был психологом-криминалистом Северо-восточного университета и часто консультировал Бостонское полицейское управление. Год назад он помогал отделу убийств в работе по делу Хирурга, и портрет преступника, который он нарисовал, оказался удивительно точным. Иногда Риццоли задавалась вопросом, насколько нормальна психика самого Цукера. Только человек, близко знакомый с пороком и злом, мог глубоко проникнуть в мысли такого человека, как Уоррен Хойт. Ей всегда было неуютно в присутствии Цукера, а его вкрадчивый голос, почти шепот, и пристальные взгляды вызывали ощущение полной незащищенности. Но он был одним из тех немногих, кто по-настоящему понимал Хойта; возможно, он мог бы понять и его двойника. — Дело не только в сложенной сорочке, — продолжала настаивать Риццоли. — Есть и другие схожие детали. Жертву связали скотчем. — Ну, это тоже не новость. Вы когда-нибудь видели телевизионное шоу «Макгайвер»? Он демонстрирует тысячу и один способ применения клейкой ленты. — Ночное вторжение через окно. Жертвы, застигнутые врасплох в постели… — Да, ночью люди особенно уязвимы. Логично нападать именно в это время. — И перерезанное одним взмахом лезвия горло. Цукер пожал плечами: — Тихий и эффективный способ убийства. — Но если сложить все вместе… Ночная сорочка. Скотч. Способ вторжения. Смертельный удар… — И в итоге получается неизвестный субъект, который использует довольно стандартные методы. Даже чашка на колене жертвы — это вариация на старую тему, которая была в ходу у серийных насильников. Они ставили тарелку или другую посуду на ноги мужу. Стоило ему шевельнуться, и маньяк получал сигнал тревоги. Это весьма распространенная практика, поскольку она эффективна. В раздражении Риццоли достала фотографии с места преступления в Ньютоне и выложила их на стол. — Мы пытаемся найти пропавшую женщину, доктор Цукер. Пока у нас нет никаких зацепок. Я даже думать не хочу о том, что ей сейчас приходится выносить — если она еще жива. Так что будьте любезны, посмотрите внимательно на эти снимки. Расскажите мне все, что можете, об этом ублюдке. Скажите, как найти его. Как найти ее. Доктор Цукер нацепил очки и взял со стола первую фотографию. Ни слова не говоря, он какое-то время разглядывал ее, потом потянулся за следующей. Слышны были лишь скрип его кожаного кресла и неразборчивое бормотание. Из окон его кабинета просматривался пустынный в этот летний день кампус Северо-восточного университета. Лишь несколько студентов валялись на траве, разложив вокруг свои сумки и учебники. Риццоли с завистью смотрела на них, таких беспечных и невинных. Она завидовала их слепой вере в будущее. Их счастливым снам, не омраченным кошмарами. — Вы сказали, что обнаружили сперму, — прервал ее размышления доктор Цукер. Она неохотно отвлеклась от созерцания безмятежных студентов и повернулась к нему. — Да. Вот на этом овальном ковре. Лабораторный анализ подтверждает, что группа крови носителя отличается от группы крови мужа. Код ДНК ввели в базу данных. — Я почему-то сомневаюсь в том, что наш неизвестный настолько беспечен, чтобы засветиться в базе данных ДНК. — Цукер оторвал взгляд от фотографии. — Готов спорить, что он и отпечатков пальцев не оставил. — Во всяком случае, в нашей картотеке ничего не обнаружено. К сожалению, в доме Йигеров побывало человек пятьдесят приглашенных на похороны матери миссис Йигер. Представляете, сколько неидентифицированных отпечатков мы имеем? Цукер уставился на фотографию, запечатлевшую доктора Йигера на фоне забрызганной кровью стены. — Это убийство произошло в Ньютоне? — Да. — Но это ведь не ваш округ. Почему привлекли именно вас? — Он пристально уставился на нее, и от его взгляда Риццоли опять стало не по себе. — Меня попросил детектив Корсак… — …которому поручено расследование. Я прав? — Да, но… — Вам что, в Бостоне не хватает убийств, детектив? Зачем вы ввязываетесь в это дело? У нее возникло ощущение, будто Цукер прокрался к ней в душу и шарит там, пытаясь нащупать болевые точки. — Я уже сказала вам, — произнесла она, глядя ему в глаза. — Женщина, возможно, еще жива. — И вы хотите спасти ее. — А вы нет? — выпалила она. — Мне вот что интересно, детектив, — сказал Цукер, который пропустил мимо ушей ее колкость. — Вы с кем-нибудь беседовали о деле Хойта? Я имею в виду, о том, что оно коснулось лично вас? — Что-то я не пойму, куда вы клоните. — Вы получали какие-нибудь советы? — Вы хотите знать, не посещала ли я психиатра? — То, что вам довелось пережить, — страшное испытание. Уоррен Хойт проделывал с вами такое, что не всякий коп выдержал бы. Он нанес вам травму — не только физическую, но и душевную. Для многих такое потрясение могло бы отозваться тяжелыми последствиями. Воспоминания. Ночные кошмары. Депрессия.