— Как скажете, доктор О'Доннелл. — Он улыбнулся. — Я никуда не тороплюсь. — Хорошо. — Опять скрипнул стул, и О'Доннелл откашлялась. — В своих письмах ты уже рассказал кое-что о своей семье и детстве. — Я постарался представить полную картину. Думаю, вам будет важно знать все аспекты, чтобы понять, кто я такой. — Да, я ценю твою откровенность. Мне нечасто выпадает возможность взять интервью у человека с такой отменной памятью и столь заинтересованного в выяснении причин собственного поведения. Хойт пожал плечами. — Ну, познать собственную жизнь всем важно. Иначе и жить не стоит. — Иногда самоанализ заводит слишком далеко. Это своего рода защитная реакция. Давай попытаемся отделить интеллект от голых эмоций. Хойт сделал паузу. А потом с легкой насмешкой в голосе произнес: — Вы хотите поговорить со мной о чувствах? — Да. — О каких-то конкретных чувствах? — Я хочу знать, что заставляет человека убивать. Что влечет его к жестокости. Мне интересно, какие мысли посещают тебя в этот момент. Что ты чувствуешь, когда убиваешь другого человека. Он какое-то время молчал, словно обдумывая ответ. — Это не так легко описать. — Попытайся. — Во имя науки? — В его голос вернулись насмешливые нотки. — Да. Во имя науки. Так что ты испытываешь? Долгая пауза. — Удовольствие. — Выходит, убийство доставляет тебе удовольствие? — Да. — Опиши это состояние. — Вам действительно хочется это знать? — Это ключевой вопрос моего исследования, Уоррен. Я хочу знать, что ты испытываешь, когда убиваешь. Это не праздное любопытство. Мне необходимо знать, проявляются ли у тебя симптомы, характерные для неврологических аномалий. Например, головные боли, странные запахи или вкусовые ощущения. — Запах крови мне очень нравится. — Он сделал паузу. — О, мне кажется, я вас шокировал. — Продолжай. Расскажи мне про кровь. — Вы знаете, я ведь работал с ней. — Да, я знаю. Ты был лаборантом-технологом. — Люди думают, что кровь — это просто красная жидкость, циркулирующая в наших венах. Как моторное масло. Но на самом деле это сложное вещество, и ее формула для каждого человека индивидуальна. Кровь уникальна. Так же, как уникально каждое убийство. И нет такого, которое можно было бы описать как типичное. — Но все они доставляли тебе удовольствие? — Некоторые в большей степени. — Тогда расскажи о том, которое больше всего запомнилось. Есть такое? Он кивнул. — Да, есть одно, о котором я чаще всего думаю. — Чаще, чем о других? — Да. Оно не выходит у меня из головы. — Почему? — Потому что я его не закончил. Мне не удалось насладиться им в полной мере. Знаете, это как рана, которая чешется, а почесать ее нельзя. — Как-то тривиально звучит. — Разве? Но со временем даже самый тривиальный зуд может свести с ума. Он занимает все ваши мысли. Знаете, есть такая пытка — щекотать пятки. Поначалу кажется, что ничего особенного. Но вот щекотка продолжается день за днем. Она становится самой изощренной формой пытки. Кажется, я упоминал в своих письмах о том, что мне интересна история человеческой неприязни. Искусство причинения боли. — Да. Ты писал об этом… хм… интересе. — Долгая история пыток доказывает, что даже самый невинный источник дискомфорта со временем становится невыносимой мукой. — И что, тот зуд, который ты только что описывал, действительно стал невыносимым? — Да, он заставляет меня просыпаться по ночам. Я думаю о том, что могло бы произойти. Думаю об удовольствии, которого оказался лишен. Всю свою жизнь я педантично относился к любому начатому делу. Мне обязательно нужно его завершить. И сейчас меня это очень беспокоит. Я все время думаю об этом. Зрительные образы постоянно прокручиваются в моем сознании. — Опиши их. Что ты видишь, что чувствуешь. — Я вижу ее. Она другая, не такая, как все остальные. — Почему? — Она ненавидит меня. — А другие не испытывали ненависти? — Другие были голые и испуганные. Покоренные. А эта до сих пор борется со мной. Я это чувствую, когда касаюсь ее. Ее кожа наэлектризована яростью, хотя она и знает, что я победил. — Он подался вперед, как будто собирался поделиться самыми сокровенными мыслями. Его взгляд теперь был сосредоточен не на О'Доннелл, он был устремлен прямо в объектив камеры, словно Хойт видел перед собой Риццоли. — Я чувствую ее злость, — продолжал он. — Я впитываю ее ярость, когда просто касаюсь ее кожи. Она доводит меня до белого каления. В этот момент я чувствую себя сгустком энергии, сокрушительной и опасной. Я вновь хочу испытать это чувство. — Это тебя возбуждает? — Да. Я думаю о ее шее, очень изящной. У нее прекрасная белая шея. — О чем еще ты думаешь? — Я думаю о том, как сорву с нее одежду. Какими тугими окажутся ее груди. И живот. Красивый плоский живот… — Итак, твои фантазии о докторе Корделл можно назвать сексуальными? Он сделал паузу. Моргнул, как будто его вывели из состояния транса. — Доктор Корделл? — Мы ведь о ней говорим, не так ли? О жертве, которую тебе так и не удалось убить, о Кэтрин Корделл. — О! Да, я и о ней тоже думаю. Но сейчас я имел в виду не ее. — Так о ком же ты говорил? — О другой. — Хойт так пристально уставился в объектив, что Риццоли словно обожгло его взглядом. — Эта женщина служит в полиции. — Ты имеешь в виду ту, которая тебя нашла? Об этой женщине твои фантазии? — Да. Ее зовут Джейн Риццоли. 18 Дин встал и нажал на кнопку СТОП. Экран погас. Последние слова Уоррена Хойта эхом повисли в тишине. В своих фантазиях он срывал с нее одежды, топтал ее достоинство, превращал ее тело в обнаженные куски плоти: шею, груди, живот. Ей вдруг стало интересно, не отпечатались ли фантазии Хойта в сознании Дина, не смотрит ли он теперь на нее глазами чудовища. В этот момент он как раз обернулся. Ей всегда было сложно читать по его лицу, но сейчас его глаза полыхали гневом, и ошибиться в этом было невозможно.