– Kit monnan, xaywan täre![43] Тварь опять склонялась над телом сержанта – тем же антигравитационным макаром. Да что ж такое. Я пошел к ней, вопя невразумительные ругательства на русском, татарском и еще каком-то. Настороженно шел, готовясь тут же врубить заднюю, когда отвлеку. Но не отвлекалась эта падла – и я орал громче, выискивая какое-нибудь орудие, чтобы на расстоянии держаться. Не было орудия. Да я его так – и отскочу. Я уже понял, что кулаками тут без толку, поэтому пнул в колено. Ну как пнул – ткнул грязным носком и отступил, готовясь дунуть к дальней двери. Тварь скрылась за спинкой сиденья. Эдик, кажется, вздохнул. Или заклокотало у него под рукой. Там, где дыра вела прямо к сердцу. Я всхлипнул и пнул с маху. И тварь, черной струей выплеснувшись из-за спинки лавки, кинулась на меня, сшибла и, кажется, проткнула плечо. Нет, не проткнула. Села на грудь, нетяжело, но задавив дыхалку, и куртку у ворота порвала – вместе с кофтой и футболкой. И почти уткнулась туда лицом, от которого тек запах, забивающий мне ноздри душными комками. Я дернулся, попытался ударить рукой, ногой, убрать плечо или голову – без толку. Не действует это на тварь, которая может, сидя у меня на груди, доставать носом мою же подмышку. Она достала, не отвлекаясь на мои выпады, и повела головой снизу вверх. Звонко грохнуло – и колода на моей груди толкнулась. Я задергался. Грохнуло еще раз и еще. Тварь хлопнула меня по вискам, ударила головой об пол и соскочила. Удар должен был меня выключить, но я остался включенным – хоть и в режиме ожидания. Пялился на неяркую лампу в потолке, слушал непонятные звуки: грохот с отзвоном, шмяканье, два твердых удара, которые передались по полу в затылок, – и отчаянный выкрик, оборванный громким хрустом. Голос был совсем не похож на сержантовский, но больше кричать было некому. Разве что мне. Я напрягся и сел, помогая себе руками. Бегло осмотрел себя – вроде все на месте – и разглядел наконец возню. Возился, конечно, убырлы. Пиджак на спине был разодран и вспучен под лопатками. У ног убырлы щекой на пистолете и лицом ко мне лежал сержант. Лицо было синюшным, а прыщи черными, губы и сомкнутые веки неправильно ввалились, и весь он был какой-то неправильный. Голову сержанта прижимали к полу его собственные ботинки, и они не были снятыми. Тварь сломала сержанта в поясе как спичку. И теперь возилась… С маньяком она возилась. Вернее, с его ножом. Дядя Валя тоже лежал в совсем неправильной позе, в которую я вглядываться не собирался, но выставленный вперед нож видел. Ясно: маньяк очнулся и принялся воевать с тварью. Но тварь не сержант, с нею сильно не повоюешь. И теперь маньяк был мертв, а тварь раскачивалась над ножом, зажатым неизвестно где и как, и обнюхивала его вкрадчиво и сладостно. Так собаки обнюхивают гнилой рыбий хребет, я видел. Вот и пускай нюхает. Мне тут делать нечего и спасать некого. Мне в Казани надо спасать. Сейчас потихоньку выйду из вагона, вызову машиниста по специальному устройству, которое в каждом вагоне есть, и пусть он запирает дверь и вызывает ОМОН. ОМОН – это не патрульные, они что-нибудь придумают. Тем более что полиция за полицию любит мстить, я ж кино смотрю, знаю. Я попятился к двери, не отрывая взгляда от твари. Хотя мог громко топать и орать: тварь совсем увлеклась танцами вокруг ножа, который, кажется, готовилась вылизать. Дурдом, но что я, разбираться в этом буду? Все, до двери три метра, дальше тамбур, а переход из тамбура я запру. Еще секунда… Дверь шумно распахнулась, и женский голос сказал мне в спину: – Эй, поосторожней, сшибешь же сейчас. 7 В дверях стояла тетка в светлом плаще и голубом платке, молодая, краснощекая и симпатичная, но такая толстая, что плащ на животе топорщился. Она добродушно улыбнулась мне и повторила: – Ты чего ж спиной бегаешь, сшибешь ведь. В голове заколотились друг о друга разные слова и мысли, из которых никак не собиралась короткая: драпать отсюда немедленно. – Мальчик, у вас туалет работает? У нас там забилось что-то, вообще обнаглели, деньги дерут… Я загораживал ей дальний конец вагона. Она ничего не видела. И не слышала, потому что себя слушала. А я услышал и рывком повернулся. Убырлы восстал во весь рост и теперь медленно перекручивался в поясе, разворачиваясь к нам сильно вытянутой шеей. Я сделал еще шаг назад. Тетка уперлась мне в спину ладошкой и сварливо сказала: – Ну я же говорила, осторожней. Отворачиваться уже было нельзя, но я обернулся, чтобы объяснить. Тетка высунулась из-за моего плеча и приветливо начала: – Добрый вечер. А я вот как раз мальчику… Глаза у нее заметались вправо-влево, а лицо резко выцвело. Увидела. – Что?.. – сказала она срывающимся голосом. – Что?.. А там уже загрохотало. Тварь помчалась к нам с дикой скоростью. Вытолкнуть тетку я уже не успевал, двери-то сомкнуты, а ждать, пока меня снесут и вмажут в тетку, не собирался. Я следопыт. Следов я не искал, пытать или давить не умел, но зверя видел – и откуда-то знал, как и когда надо гасить его прыжок. И я бы погасил – только на охоте никакая тетка за спиной не стоит. А тут стояла. Как мишень для зверя, если я отпрыгну. Я под нарастающий грохот развернулся к оцепеневшей тетке, молясь, чтобы не вздумала упираться, гладко усадил ее на скамью, поближе к окну, и с криком прыгнул к противоположному окну, на лету с ужасом поняв: «Сшибет». Тварь меня не сшибла, но ветром обмахнула мощно – резко, как в мультике, став прямо перед нашими лавками. Я оскалился, готовясь прыгнуть, но тварь беззвучно, не шевелясь и, конечно, не дыша, смотрела влево, на тетку, пытавшуюся вжаться в нечистый угол и зачем-то прикрывавшую живот. Она беременная. Блин, она беременная. А убыры не вампиры. Они не кровь пьют. Они крадут детей и пожирают зародышей. И никто не знает, как это происходит. Я сейчас, кажется, узнаю. Не хочу. Я молча кинулся пятками в сгиб тварьих колен. Голову ей сносить бесполезно, пули ее не беспокоят, а равновесия лишить, кажется, можно. И попробовать убежать. Кроссовки скользнули подошвами по ногам, как по стальным столбикам, твердым и цельным. Я чудом не опрокинулся и ухватил тварь сгибом локтя за горло, с ужасом воображая, как убырлы сейчас ерзнет головой и откусит мне руку на фиг. Тварь не ерзнула, а хлестнула меня по боку рукой. Как бритвой на ремне. Я зашипел и рванул всем телом вниз, чтобы сломать гадине хребет или шею. Как она сержанту. Кажется, хрустнуло. Может, хребет твари. А может, мои ребра, по которым тварь, сжавшись и разжавшись, ударила обоими локтями. Я, поперхнувшись, отлетел на пару метров и завозился на полу, пытаясь вытащить из живота вьюшку, не пускающую внутрь воздух. Вытаскивались дурацкие веточки, которые, да, я нарезал по бабкиному совету и за каким-то фигом примотал к спине. Я оперся о кулаки, пытаясь подняться, но в животе с ёканьем дернулась вверх-вниз баба копра, руки разъехались, и я шарахнулся носом об пол. Бам-м. Бам-м – отозвался пол. Повалил и выдирает, понял я обреченно. Очень не хотелось смотреть, но я поднял голову. И не понял, что вижу. Я выдохнул, поморгал и посмотрел снова. Это мой смертельный захват сработал? Сомневаюсь. Тварь распростерлась по полу в дикой позе: шпагат, и все тело на передней ноге. Как гимнаст или ушуист какой. Только гимнасты с ушуистами такие вещи с улыбкой проделывают, легко и мягко, а не брякаются всем хозяйством, будто их вдоль разодрали. Ей не больно, конечно, но все равно… Стоп. Вдоль разодрали. Я посмотрел на тетку, обхватившую живот уже обеими руками, словно понимала чего. Посмотрел на тварь, которая начала уже медленно собираться в способную к движению фигуру. И посмотрел на свои упертые в пол разбитые кулаки. В них были зажаты обрывки ветки.