Вилланель полюбила свою новую жизнь. Просторная квартира с видом на Булонский лес, деньги, прекрасная одежда. Она даже завела себе подругу, состоятельную молодую женщину по имени Анна-Лаура, с которой они обедали в фешенебельных ресторанах, занимались шопингом и порой устраивали с кем-нибудь секс втроем. Думаю, даже больше всего этого шика ей нравился ее секрет – что она не тот человек, каким ее знает мир. В зеркале она видела перед собой не стильную светскую тусовщицу, а темного ангела, вестника смерти. Эта тайна была для нее не меньшим наркотиком, чем сами убийства. И по-прежнему остается. Она не посвящает меня в свои планы, касающиеся нашей поездки в Россию, – ведь пока она держит информацию при себе, это дает ей некоторую власть надо мной. Не знаю, удастся ли мне убедить ее ослабить хватку. Надеюсь, что удастся – ведь без взаимного доверия у нас ничего не выйдет. Я – уже не та, какой была прежде. События прошлой недели показали мне темную сторону моей натуры, которую я всегда отвергала, и заставили меня прислушаться к звукам на заднем плане, которые существовали и раньше, но я всегда делала вид, будто их нет. Мои основы не пошатнулись, а попросту исчезли. Их стерла Вилланель. – Твою мать, Вилланель! – Чего? – Ты лягала меня буквально всю ночь. – А ты всю ночь пердела. – Неправда. Это ты только что сочинила. – Ничего я не сочинила. Все потому, что ты не срешь. – Ага. Теперь ты у нас тут врач? – Ева, с тех пор, как мы вышли из Лондона, ты ни разу не посрАла. – Не посрАла, а посралА. – Что, правда? – Женский род, прошедшее время. – А знаешь, pupsik, почему ты целую неделю не сралА? Потому, что ты зажата. – Ты у нас еще и психолог. Прелестно. – Ты стесняешься. Вот и держишь все в себе. – Ни фига подобного. – Тебе надо замочить пару человек. Освободить свою систему. Тогда не будешь так напрягаться и сможешь спокойно посрать перед своей девушкой. – Повтори. – Что повторить? – «Своей девушкой». – Своей девушкой. Своей девушкой, своей девушкой, своей девушкой. Довольна? – Нет. Повторяй, не умолкая. – Ты какая-то подкаблучница. – Знаю. Иди сюда. Последняя ночь в контейнере – самая тяжелая. Боковой ветер со свистом лупит по скрипящим и стонущим стеллажам. Мои голодные судороги объединяют в темноте свои усилия с килевой и бортовой качкой, и меня начинает выворачивать. Прижав колени к груди, я лежу с открытыми глазами, чувствуя, как к горлу подкатывает кислота. Потом неудержимые рвотные позывы поднимают меня на четвереньки, но мой желудок пуст. Натиск ветра длится уже несколько часов, мое тело выжато, а горло саднит от рвоты всухую. Все это время Вилланель не произносит ни слова, не делает ни единого сочувственного жеста. Хватило бы просто касания, но я не удостаиваюсь даже намека. Не знаю, спит она или нет, злится или ей наплевать. Ее просто нет. Я ощущаю тотальное одиночество, я чуть ли не готова уже найти себя поутру в пустом контейнере. Если, конечно, утро вообще наступит. Кое-как я отключаюсь. Сколько я проспала – неведомо, но, проснувшись, обнаруживаю, что ветер стих, мои спазмы прошли, а Вилланель спит, прижавшись к моей спине. Я лежу, не шевелясь, чувствуя тяжесть ее руки на моей и слушая посапывание у своего уха. Осторожно двигаясь, стараясь не разбудить ее, я меняю позу, чтобы взглянуть на часы. Седьмой час утра по местному времени. Снаружи светает, наступает новый день – холодный и опасный. Вилланель наконец начинает ворочаться, зевает, потягивается как кошка и утыкается лицом в мои волосы. – Ты в порядке? А то ночью ты издавала жуткие звуки. – Ты не спала? Почему же ничего не сказала? Я думала, что помру. – Ты вовсе не умирала, pupsik, а маялась морской болезнью. Словами тут не поможешь, и я заснула. – Я чувствовала себя покинутой. – Но я лежала прямо здесь. – Неужели ты не могла ничего сказать? – И что бы я сказала? – Блин, Вилланель, я не знаю. Просто дала бы мне знать, что понимаешь, как мне плохо. – Но я же не знала, что ты чувствуешь. – Она встает и по тюкам пробирается к аварийному люку. Через минуту в контейнер проникает тусклый утренний свет. Спустив лосины и трусы, Вилланель присаживается над ведром. В своем толстом свитере она выглядит бесформенной и зачуханной, волосы клоками торчат во все стороны. Я следую в ту же сторону, тоже мочусь, потом несу ведро к люку и выплескиваю содержимое. Моча замерзает моментально, добавляя новый слой к каскаду желтоватого льда, покрывающего внешнюю стенку контейнера. Высунувшись навстречу морозным порывам ветра, я вглядываюсь в горизонт. Небо от земли отделено серым, еле заметным лезвием ножа. Не исключено, что это оптический обман, поэтому я достаю из кармана куртки очки и снова смотрю. Это земля. Россия. Пытаясь собраться с мыслями, я выглядываю из люка, и тут сзади подходит Вилланель, прижимается холодной щекой к моей. Она шмыгает и вытирает нос рукавом. – Когда доберемся, будешь делать все, что я скажу, ладно? – Ладно. – Я наблюдаю, как постепенно материализуется силуэт Санкт-Петербурга. – Вилланель? – Да. – Мне страшно. Я, блин, реально, до чертиков боюсь. Она засовывает руку под мой свитер и кладет ее мне на сердце: – Не проблема. Бояться, когда ты в опасности, – это нормально. – А ты боишься? – Нет, но я же ненормальная. Сама знаешь. – Знаю. Я не хочу тебя потерять. – Ты не потеряешь меня, pupsik. Но ты должна мне доверять. Я оборачиваюсь к ней, и мы обнимаемся, мои руки – в ее грязных волосах, а ее – в моих. – Хороший был медовый месяц, правда? – произносит она. – Идеальный. – Ничего, что я психопатка? Я напрягаюсь: – Я никогда тебя так не называла. Вообще никогда. – В глаза не называла. – Она покусывает меня за мочку уха. – Но я же и есть психопатка. Мы обе это знаем. Я выглядываю в люк. Теперь видны и другие контейнеровозы, стекающиеся к порту вдалеке. – Слушай, Ева, я знаю, ты хочешь, чтобы я – как бы – пыталась чувствовать так же, как ты… То ли это от голода, то ли от недосыпа, то ли просто от морозного ветра, но из моих глаз начинают бежать слезы. – Солнышко, все нормально, правда, все хорошо. Я… Ты меня устраиваешь такой, какая есть. – Я попробую быть нормальнее, но если мы хотим остаться в живых, ты тоже должна быть немного как я. Немного… – Немного Вилланелью? Она проводит по моей шее обветренными губами. – Немного Оксаной. Глава 3