Мы, впрочем, продолжаем их хлопать, тем же заняты и Оксана с Антоном. Имбирь начинает вести счет их попаданий против наших, желтые против розовых, но без особого азарта. В полдень мы отправляемся в столовую, где пластиковыми ложками едим разогретый в микроволновке пастуший пирог. Оксана со мной не разговаривает и даже не смотрит в мою сторону, быстро поедает свою порцию, сохраняя мрачное молчание. Стиляга и Имбирь сидят спиной ко мне и сравнивают свои заметки – вполголоса, но различимо. – Твоя, конечно, снайпер от бога, – бормочет Имбирь. – Но в долгосрочной перспективе я бы поставил на мою. Она… – Ее нельзя называть «она». – Да, черт, точно! Но ты сам только что это сделал. – Сделал что? – Сказал о ней «ее». – О ком я сказал «ее»? – О ней. Моей. – А им разве не по барабану? Они же все равно русские и все такое. – «Они» – это, в смысле, они обе или одна из них? – Да фиг его знает! С этим политкорректным птичьим языком хрен че поймешь. – Ты, пацан, динозавр, вот в чем твоя беда. Будь поактивнее – как я. – Имбирь, старина, ты только не обижайся, но ты, по большому счету, карлик. Не подумывал сняться в порно? Я попиваю остывший чай. У меня пропало всякое представление о том, что и зачем я делаю. Я тренируюсь, чтобы участвовать в политическом убийстве по заказу «Двенадцати», или же работаю под прикрытием как агент Тихомирова и ФСБ? Стрелка моего компаса вертится как сумасшедшая. Единственный предмет моей настоящей верности – это Оксана. Я репетирую убийство, чтобы быть на ее стороне, а она сейчас на меня даже не смотрит. Но ведь такова Оксана. Любить ее – это почти как смерть. Я чувствую себя выпотрошенной, словно кто-то выедает сердцевину моего существа, как осы – яблоко. Именно этого она всю дорогу и хотела? Пленить и опьянить меня? Сделать меня целиком и безнадежно своей, а потом просто отпочковаться? Мы с Имбирем и Чарли возвращаемся на огневую позицию и продолжаем занятия до темноты. С сумерками ветер становится злее, и пустынность этого места просачивается в мою душу, или что там от нее осталось. Чарли, между тем, сохраняют спокойствие, неутомимо посылая пули в мишени по моей команде. Я учусь выбирать правильный для команды момент, приводить свое дыхание в соответствие с дыханием Чарли, ловить миг, когда их выдох совпадает с подъемом шарика над волной, чтобы выстрел пришелся на ту самую долю секунды, пока он застыл над гребнем. Невзирая на все наши различия, из нас получилась хорошая команда. Вечером Стиляга с Имбирем пикируются насчет подготовки еды – назвать это готовкой язык не повернется, – а мы с Оксаной старательно игнорируем друг дружку, и тут Антон объявляет, что сегодня – Рождество. Он достает из шкафчика небольшую бутылку бренди и разливает по бумажным стаканчикам. Мы сконфуженно смотрим друг на друга. Оксана залпом осушает свой стакан, протягивает его за добавкой, и Антон неохотно наливает ей еще. Она вливает в себя новую порцию и вновь замыкается в угрюмом молчании. Чарли делают глоток и передергиваются. – Тебе не нравится? – спрашиваю я. – Мы любим бренди пополам с горячим шоколадом. Так его пили Эмма с Силией. А чистым он слишком резкий. – Ты потрясающе управляешься с винтовкой. – Мы знаем. – Они смотрят на меня твердым взглядом. – Но ты супер как нам помогаешь с наводкой. Сейчас здесь просто море. Но когда мы будем на настоящей огневой позиции, ты сама убедишься, насколько важная у тебя задача. Тебе нравится с нами работать? Вопрос застает меня врасплох. Несмотря на весь свой смертоносный профессионализм, они порой ведут себя чуть ли не как ребенок. Я открываю рот, чтобы ответить, но тут Оксана встает и пускается в пляс. Мы все изумленно наблюдаем, как она скачет по крошечному помещению и вьется между нами, покачивая бедрами и двигая руками. – Идемте все танцевать, – пропевает она. – Рождество! Никто не двигается с места. Все разинув рот смотрят, как Оксана распахивает стальную дверь контейнера и в танце выходит наружу. Пару мгновений спустя я следую за ней на неосвещенную палубу, где она продолжает плясать, крутясь на месте, а соленый ветер прижимает ее боевое обмундирование к телу. Я хватаю ее, ужаснувшись, что она так близко к краю, но она яростно выворачивается из моих рук. – Оксана, прекрати. Прошу. Она начинает говорить, но мне приходится поднести ухо к ее губам, чтобы разобрать слова за ревом шторма. – Ты слышала, что сказал Антон? Рождество! – Слышала. – Тогда почему ты не хочешь потанцевать со мной? – Не здесь. – Я тяну ее назад к двери. – Пойдем внутрь. – Почему ты не хочешь потанцевать со мной? – Она глядит на меня с упреком. – Ты такая, б…, … скучная. – Последнее слово она выкрикивает, но его срывает ветром. Я оставляю ее там со слезящимися глазами и с прической, которая стала похожа на терновый венец. В контейнере сигнал микроволновки извещает, что ужин готов. На этот раз – какое-то месиво на основе карри из пакетов. Я накладываю порцию, но чувствую себя в такой в ярости, что кусок в рот не лезет. Возвращается Оксана. Не обращая ни на кого внимания, она наваливает себе целую гору этого карри и принимается запихивать его в рот. Пластиковая ложка ломается почти сразу, она швыряет обломки на пол и продолжает есть руками. Сначала все молчат, но потом Стиляга начинает травить байку о женщине, с которой познакомился в клубе на Брентвуд-Хай-стрит, а Чарли – рассказывать мне о своей мечте стать голливудской звездой; они уверены в успехе и спрашивают мое мнение по этому поводу. Я беру себя в руки и отвечаю, что случаются и более невероятные вещи. Физически из Чарли – с их крупными, точеными чертами лица, мускулистыми руками и статной фигурой – вполне мог бы выйти хороший супергерой. И очень даже может быть, что обвинение в убийстве, тюремная отсидка и диковинный акцент сработали бы даже в плюс. Однако подозреваю, главной проблемой стала бы собственно актерская игра. Эмоциональная гибкость не входит в число сильных сторон Чарли. Взять хотя бы то, с какой бесхитростной жадной похотью уставилась она на Оксану, которая языком вылизывает остатки карри со своей бумажной тарелки. – Чарли, – говорю я. – Из этого ничего не выйдет. – Ты и впрямь совсем ее не знаешь, – отвечают они, не дрогнув взглядом. На следующее утро я просыпаюсь на заре и отправляюсь на палубу, замечая, что моя злость угасла. Вокруг колышется море, образуя черно-синие пики и впадины, отделанные мрамором пены. Небо – нежно-серое, шумит ветер. На западном конце платформы курят Стиляга и Имбирь, прикрывая самокрутки сверху ладонью. Я стала относиться с осторожной нежностью к нашей одинокой заставе. Ее физические границы обозначены жестко и недвусмысленно. Пока мы здесь, мы живы. Допустим, случится невероятное и мы останемся живы и впредь, есть ли тогда у нас с Оксаной совместное будущее? Отношениям с психопатом обычно наступает конец, когда он, увидев, что жертва полностью подчинена, теряет к ней всякий интерес. Но у нас – другая история. Мы играем в игру, где Оксана – хищник, а я – добыча, но это – именно игра, и мы обе это знаем. С самого начала, с той секунды, когда Оксана, тогда еще Вилланель, впервые посмотрела мне в глаза, она разглядела то, что мне предстояло понять лишь позднее: в основе своей мы одинаковы, и, следовательно, ни одна из нас не сможет установить над другой полный контроль. Думаю, именно поэтому она ведет себя столь несносно, требуя от меня внимания к себе и тут же его отвергая. Она знает, что я люблю ее, но знает и то, что обычный сюжет о любви психопата – где все заканчивается моим уничтожением и ее первобытным триумфом – здесь не прокатит. Мы, похоже, движемся к некоему условному равновесию. Мне известно, что есть территория, куда я не могу пойти за ней, где она всегда была и будет лишь сама с собой. Но я уверена, что вполне могу с этим жить. Что требуется просто быть терпеливой. Ожидать ее возвращения с распростертыми объятиями. Этот хрупкий оптимизм удерживается во мне лишь до того момента, когда я вхожу в столовую и застаю там сидящих рядышком Чарли с Оксаной. Они излучают удовлетворенное самодовольство людей, которые протрахались всю ночь. Пальцы Чарли непринужденно растопырены на бедре у Оксаны, а та собственнически склонила голову к плечу Чарли. Вся эта сцена столь вопиюща, столь неприкрыта и беззастенчива, что я поначалу застываю как вкопанная. Как я раньше не замечала, какие у Чарли пальцы? Мясистые, розовые, лопатообразные, похожие на домашние свиные сардельки, которые Нико покупал – и, скорее всего, по-прежнему покупает – на фермерском рынке в Западном Хэмпстеде. – Чайку, detka? – спрашивают Чарли у Оксаны, пригвождая меня взглядом своих глаз цвета мокрого шифера, и я чувствую, как у меня внутри все закипает, как вхолостую сжимаются мои кулаки. Как же мне хочется чем-нибудь их шарахнуть! Нет, даже не так. Глядя на эти сарделищи и представляя, куда они ночью лазали, мне хочется убивать. Замочить их обеих! Оксана качает головой. Она строит индифферентную мину из серии «а-че-такова?» – и смотрит, не мигая, как я приближаюсь. – Ева, – говорит она. – Привет. – Пошла ты на хер! – говорю я, стараясь не дать голосу сорваться на крик. – Пошли вы обе на хер! – Может, расслабишься? – предлагают мне Чарли, и я, не задумываясь, хватаю первый попавшийся под руку твердый предмет, которым оказывается невскрытая банка печеной фасоли, и запузыриваю прямо в них. Банка попадает Чарли точно между глаз. Они кренятся набок вместе со стулом, валятся на пол и остаются там лежать. Оксана безмолвно смотрит на меня, вытаращив серые глаза. – Между нами все кончено, – говорю я ей, подбираю с пола банку, засовываю палец в кольцо и вытряхиваю содержимое в соусницу. – Не вздумай со мной заговаривать. Надеюсь, вы будете счастливы вдвоем, как свиньи в говне. Вошедший Антон замирает на месте, увидев валяющихся на полу Чарли. – Что за херня тут творится? – спрашивает он, не веря своим глазам. – Вы подрались, что ли? Я бухаю соусницу на портативную газовую плиту и зажигаю конфорку. – Сам знаешь, какими мы, женщины, порой бываем эмоциональными. Чарли шевелятся и стонут. Посреди лба у них шишка с грецкий орех и нехилый порез. На одну из бровей стекает струйка крови. Антон раздраженно их разглядывает. – Что с ней? – Стукнулись головой. С ними все будет в порядке. – Для тебя лучше, чтоб так и было. Ты ее корректировщица. Найди аптечку и наложи повязку. – Сам, блин, пойди и найди. А у меня завтрак стынет, и, честно говоря, мне пофиг, помрут Чарли или нет. Антон ухмыляется. – Гляди-ка, а у нас вдруг язычок проснулся. С чего бы это? Подружка решила попастись на новых лугах? Я не обращаю на него внимания, как игнорирую и Оксану, которая поднимает упавший стул и осматривает шишку Чарли. Когда фасоль готова, я с горячей соусницей и ложкой иду на палубу, где натыкаюсь на Стилягу с Имбирем. – Чудное утречко, – приветствует меня Имбирь своей ежеутренней поговоркой. – Это точно, – откликаюсь я. Никогда еще не съедала банку фасоли в один присест. На огневую позицию Чарли приходят с перевязанной головой и опасливо на меня поглядывают. Имбирь явно уже в курсе, но тактично делает вид, что его это не касается. А Чарли – следуя моим указаниям по дистанции и направлению – знай себе палят из винтовки. Видимость сегодня хорошая, море – спокойное, бокового ветра почти нет. Едва ли я нанесла Чарли серьезные увечья, поскольку шарики мы хлопаем уже на почти километровой дистанции.