Пришлось послушаться Джима: с Кэлпурнией связываться не хотелось. Почему-то с тех пор, как я пошла в школу, наши отношения совсем изменились: Кэлпурния уже не тиранила меня, не придиралась и не мешалась в мои дела, а только потихоньку на меня ворчала. А я иной раз шла на большие жертвы, лишь бы ее не сердить. Близилось лето; мы с Джимом никак не могли его дождаться. Это была наша любимая пора: летом ночуешь на раскладушке на задней веранде, затянутой сеткой от москитов, или даже пробуешь спать в домике на платане; летом столько вкусного в саду, и все вокруг под жарким солнцем горит тысячами ярких красок; а главное, лето – это Дилл. В последний день учения нас отпустили из школы пораньше, и мы с Джимом шли домой вместе. – Может, завтра приедет Дилл, – сказала я. – Наверно, послезавтра, – сказал Джим. – У них, в штате Миссисипи, распускают на день позже. Когда мы подошли к виргинским дубам на участке Рэдли, я показала пальцем на то дупло от сучка – сто раз я говорила Джиму, может, он наконец поверит, что тут-то я и нашла жевательную резинку, – и вдруг опять увидела блестящую серебрушку. – Вижу, Глазастик! Вижу!.. Джим огляделся по сторонам, схватил аккуратный блестящий пакетик и сунул в карман. Мы побежали домой и на веранде стали разглядывать находку. В несколько слоев фольги от жевательной резинки была старательно завернута маленькая коробочка. В таких бывают венчальные кольца – бархатная, красная, с крохотной защелкой. Джим открыл ее. Внутри, одна на другой, лежали две начищенные до блеска монетки, в пенни каждая. Джим оглядел их со всех сторон. – Индейская голова, – сказал он. – Смотри, Глазастик, одна – тысяча девятьсот шестого года, а одна – тысяча девятисотого. Старинные! – Тысяча девятисотого, – эхом повторила я. – Слушай, Джим… – Погоди, дай подумать. – Джим, по-твоему, это чей-нибудь тайник? – Нет. Тут, кроме нас, никто и не ходит, только если кто-нибудь из больших… – У больших тайников не бывает. Джим, ты думаешь, нам можно оставить их себе? – Сам не знаю, Глазастик. Ведь неизвестно, кому их отдавать. Тут никто не ходит, я точно знаю… Сесил делает крюк через весь город. Сесил Джейкобс жил в дальнем конце нашей улицы, в доме за почтой, и каждый день топал лишнюю милю[8], лишь бы не проходить мимо Рэдли и миссис Генри Лафайет Дюбоз. Миссис Дюбоз жила через два дома от нас; все соседи в нашем квартале сходились на том, что свет не знал другой такой мерзкой старухи. Джим ни за что не пошел бы мимо ее дома один, без Аттикуса. – Как же нам быть, Джим? Находку полагается хранить – вдруг отыщется хозяин, и только если не отыщется, тогда она твоя. Сорвать иной раз камелию в саду мисс Моди Эткинсон, или в жаркий день глотнуть парного молока от ее коровы, или полакомиться чужим виноградом у нас вовсе не считалось нечестным, но деньги – дело другое. – Знаешь что, – сказал Джим, – пускай они побудут у нас до осени, и тогда мы спросим всех ребят. Наверно, это кто-нибудь из загородных спрятал, а сегодня спешил после школы на автобус – и позабыл про них. Хозяин у них есть, уж это точно. Видишь, как он их начистил? Он их бережет. – Ну ладно, а жвачку он зачем прятал? Она ведь долго лежать не может. – Не знаю, Глазастик. А только эти монетки, наверно, кто-то не зря спрятал, они со значением… – Это как? – Понимаешь, на них индейская голова… в общем они от индейцев. Они заколдованные, понимаешь, и приносят счастье. И не то что на обед вдруг будет жареная курица, а настоящее – чтоб долго жить, или там быть всегда здоровым, или не провалиться на контрольной, – в общем вроде этого… и кому-то они очень нужны. Я их пока спрячу к себе в сундучок. Но прежде чем пойти к себе, Джим еще долго глядел на дом Рэдли. Видно, опять думал. Через два дня приехал Дилл, гордый и торжествующий: он сам ехал поездом от Меридиана до станции Мейкомб (эта станция только так называется, а на самом деле она находится в округе Эббот), и там его встретила мисс Рейчел в единственном такси нашего города; и он обедал в вагоне-ресторане и видел двух сиамских близнецов, они сошли с поезда в Бэй-Сент-Луис – как мы на него ни кричали, он клялся, что все это чистая правда. Вместо ужасных голубых штанов, пристегнутых пуговицами к рубашке, он теперь носил настоящие шорты и кожаный пояс; он не вырос, но стал как-то плотнее; и он сказал, что видел своего отца. Его отец выше нашего, и у него остроконечная черная борода, и он президент железнодорожной компании Луисвил – Нэшвил. – Я немножко помогал машинисту, – сказал Дилл и зевнул. – Так тебе и поверили, – сказал Джим. – Молчи уж лучше. Во что будем играть? – В Тома, Сэма и Дика, – сказал Дилл. – Идем в палисадник. Дилл хотел играть в братьев Роувер, потому что там все три роли благородные. Ему явно надоело играть в наших представлениях характерные роли. – Они мне надоели, – сказала я. Мне надоела роль Тома Роувера: он посреди кино вдруг теряет память, и больше про него ничего не сказано, только в самом конце его находят где-то на Аляске. – Придумай что-нибудь новое, Джим, – сказала я. – Надоело мне придумывать. Каникулы только начались, а нам уже все надоело. Какое же у нас получится лето? Мы поплелись в палисадник, Дилл выглянул на улицу и уставился на мрачный дом Рэдли. – Я… чую… смерть, – сказал он. Я прикрикнула на него, но он стоял на своем: – Правда чую. – Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать? – Нет, не так: я понюхаю – и знаю, умрет этот человек или нет. Меня одна старушка научила. – Дилл вытянул шею и понюхал меня. – Джин… Луиза… Финч, – сказал он с расстановкой, – ты умрешь через три дня. – Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам… – Хватит тебе, – заворчал Джим. – Можно подумать, что ты веришь в жар-пар. – А то, может, ты не веришь, – сказала я. – Что это за жар-пар? – спросил Дилл. – Знаешь, как бывает – идешь вечером по дороге, кругом никого нет, и вдруг попадаешь в жаркое место, – стал объяснять Джим. – Жар-пар – это если человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам будешь такой, будешь шататься по ночам и высасывать дух из живых людей… – А как же его обойти? – Никак не обойдешь, – сказал Джим. – Иногда он возьмет да и загородит всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши». Тогда он не обвернется вокруг тебя и… – Не верь ему, Дилл, – сказала я. – Кэлпурния говорит, это все просто негритянские сказки. Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только: – Так что ж, будем мы сегодня играть или нет? – Давайте кататься в колесе, – предложила я. Джим вздохнул. – Ты же знаешь, мне в него уже не влезть. – Будешь толкать. Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и прикатила в палисадник. – Чур, я первая, – сказала я. Дилл сказал – лучше он будет первый, ведь он только приехал. Джим рассудил нас: я буду первая, а Дилл покатается подольше, и я свернулась клубком внутри покрышки. До последней минуты я не догадывалась, что Джим разозлился, как это я заспорила с ним про жар-пар, и только и ждал случая мне отплатить. Он толкнул колесо изо всей силы, и оно понеслось по тротуару. Земля, небо, дома в бешеном круговороте слились у меня перед глазами, в ушах шумело, я задыхалась. Высвободить руки и затормозить я не могла, они у меня были прижаты коленками к груди. Оставалась одна надежда, может, Джим обгонит меня или колесо запнется о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала – Джим с криком мчится вдогонку. Колесо наскочило на кучу щебня, свернуло вбок, перекатилось через дорогу, с размаху стукнулось обо что-то, и я вылетела на мостовую, как пробка из бутылки. Меня тошнило, голова кружилась; лежа на асфальте, я затрясла головой, хлопнула ладонями по ушам, чтоб все стихло и стало на место, и услыхала крик Джима: – Беги, Глазастик! Скорей! Я подняла голову – передо мной было крыльцо Рэдли. Я так и застыла. – Вставай скорей! – вопил Джим. – Чего ты там застряла? Уж не знаю, как я встала, ноги подкашивались. – Колесо захвати! – орал Джим. – Тащи его сюда. Ошалела ты, что ли? Наконец я вышла из оцепенения и кинулась к ним, хоть у меня и дрожали коленки. – А колесо?! – закричал Джим. – Сам бери! – крикнула я в ответ. Джим сразу замолчал. – Поди да возьми, оно прямо за воротами. В тот раз ты даже стену тронул, помнишь?