— Ладно… пройдем в кабинет. Он плотно закрыл двери комнаты, неподражаемый запах которой — смесь кожи, светлого табака и ментола — мгновенно перенес комиссара в годы его молодости. — Ты принес мне… — начал Шарль Возель, приглашая его сесть. — Все, что вы просили, — успокоил он крестного, доставая из своего атташе-кейса две одинаковые папки. Когда он клал документы на разделявший их низенький столик, ему показалось, что чиновник высокого ранга вздохнул с облегчением. — Копий не снимал? — Я следовал вашим указаниям, — не скрывая раздражения, ответил Фушеру. — Это чрезвычайно важно и… необычно… да, я осознаю это, Жан-Пьер, но от этого никуда не деться. Поверь мне на слово… Закрой эти два дела. Несчастный случай и самоубийство… И ничего больше. Это предложение нарушило все планы Фушеру, и он возмутился: — Вы всегда говорили мне, что прокурор запрещает приостанавливать дела в стадии расследования. — То, что я говорил, неприменимо к данному случаю. Вам остается лишь написать соответствующий отчет. Он встал. Его крестник продолжал сидеть. — Я все же хотел бы побеседовать с Арманом Бонне, как условлено, — ровным голосом произнес он. — Я оставил ему сообщение на автоответчике… Мы должны встретиться ближе к полудню на Ке-дез-Орфевр. — Это невозможно. — Тон был непреклонен. — Его самого там не будет. Он пустил в ход свои знакомства. На самом высоком уровне. — Взгляд Возеля стал колючим. — Надо заканчивать… Во сколько завтра состоятся похороны мадам Брюссо? Такой переход выдавал крайнее напряжение говорившего. Раздвинув большой и указательный пальцы, он помассировал верх лба, словно страдал от мигрени. — В четырнадцать часов. Инспектор Джемани позаботится об этом. На нее можно рассчитывать. — Кстати, об инспекторе… Повышение ее в чине не проблема… Фушеру обрадовало это продвижение по службе, о котором он сам ходатайствовал, но так легко он не хотел сдаваться. — Шарль, между нами, ведь не Жюли Брюссо похоронят завтра в Сен-Совере, так? — Больше ничего сказать не могу. А вот встречаться с Арманом Бонне бесполезно. — Бесполезно или запрещено кем-то там, наверху? — Жан-Пьер, ты переходишь границы… — Я перехожу границы! — вдруг взорвался он. — Я перехожу границы! Вы срочно посылаете меня в Сен-Совер проводить расследование, с которым, судя по всему, справились бы и местные органы; вы по каплям поставляете мне информацию, которую я у вас запрашиваю; и когда я, несмотря на все препятствия, почти закончил его, вы вызываете меня сюда и недвусмысленно заявляете, что я отстранен от ведения обоих дел! И это я перехожу границы! Он резко встал. Нерассчитанное движение вызвало у него гримасу боли. Шарль Возель смотрел на крестника, отмеряя в уме частицу правды, которую мог бы ему доверить. — Сядь, Жан-Пьер. Я расскажу тебе одну историю. Гипотетическую, само собой разумеется… но главное действующее лицо которой вполне реальное… министр внутренних дел, бывший оным четверть века назад, Максим Тайландье… Это было время расцвета коррупции в политических кругах… Общественность оставалась в неведении… Ты еще ходил в коротких штанишках, — улыбнулся он, вспомнив упрямого мальчугана с его вечным «почему»… В Сен-Совере Лейла Джемани вопреки привычке позволила себе съесть полный завтрак в своей комнате. По своим записям она более или менее восстановила цепочку сложных обстоятельств, вынудивших Жанну Бонне изменить личность, а месье Ришело — избавиться от нее. Не отомстила ли за нее ее дочь? Не хватало еще нескольких звеньев, но они, без сомнения, были у Жан-Пьера Фушеру. Даже если и так, она не станет их выпрашивать. И Жизель Дамбер не единственная тому причина. Джемани подозревала что-то более серьезное. Усилием воли она стряхнула с себя непроходящее чувство тревоги и быстро покинула ферму. Прежде чем направиться к книжному магазину, где ее ждал Поль Эрвуэ, она заглянула в жандармерию проверить, не пришли ли ночью какие-либо новости. Когда Лейла вошла в магазин, Амандина Фолле, сидевшая на низенькой табуретке, допивала из чашки горячий шоколад, оставивший на ее верхней губе коричневые усики. Находившийся поодаль Поль Эрвуэ с кошачьей гибкостью враз очутился за ее спиной. Лейла поздоровалась с ними и вынула из кармана чистый блокнот. — Я слушаю вас… Амандина опустила глаза, осмотрела свои безупречные ногти и заерзала на сиденье. Поль ободряюще похлопал ее по плечу. — Это касается писем, которые девочка нашла в библиотеке, — наконец тихо проговорила она. — Да… — Это я… спрятала их… — По моему совету, — вмешался книготорговец. — Вы хотите сказать, мадемуазель Фолле, что вы… взяли эти письма из хранилища и… переложили их в другое место без чьего-либо ведома? С какой целью? — Чтобы защитить их автора, — откровенно призналась она. — Эти письма могли быть использованы для… для… Поль Эрвуэ пришел к ней на помощь: — Не только в финансовом смысле, но чтобы окончательно очернить образ Колетт перед общественностью. Месье Ришело намеревался продать их любому предложившему наибольшую цену. — Значит, вы спасли народное достояние, мадемуазель Фолле?.. — Можно сказать и так, — отозвался книготорговец, с облегчением воспринявший подобный поворот в беседе. — И об этом никто другой не знает? — продолжила Лейла. — Нет, никто… Кроме отца Клода. — Амандина шмыгнула носом. — Это хорошо… Потому что я только что получила заключение экспертной комиссии. — Она помахала перед их расширенными глазами листом бумаги, покрытым графическими кривыми и цифрами. — Сомнения нет: письма фальшивые… Налицо преступная торговля литературными реликвиями. Поль Эрвуэ расхохотался. Амандина тоже, но нервы взяли свое, и она залилась слезами. В половине первого в доме Мадлен Дюжарден зазвонил телефон. Обе женщины как раз приступили к еде. С ворчанием оторвавшись от паштета из дроздов, Мадлен прошла в гостиную. — Это вас, Жизель! — крикнула она оттуда. — Комиссар Фушеру. Жизель чуть было не сказала, чтобы та выдумала какую-нибудь отговорку, но, увидев поднятые к ней ясные глаза дочери, просто ответила: — Иду. По голосу, каким Фушеру произнес ее имя, она поняла, что он взволнован. Она почувствовала, как сильно заколотилось ее сердце. — Можете вы встретить меня на вокзале в Оксере в семнадцать тридцать? Одна. — Но я полагала, мы уже договорились… — начала было она. Потом, сразу передумав, добавила: — Я посмотрю… Минуточку… Она прикрыла микрофон ладонью и уже громче спросила: — Мадлен, могу я воспользоваться вашей машиной? — Нет проблем, — ответила подруга, учившая Анжелу считать с помощью шариков бузины. — Хорошо, в семнадцать тридцать, — выдохнула она, будто ученица колледжа, согласившаяся прийти на первое свидание. — Если захотите, мы потом можем заехать в Дрюи. Вам не трудно предупредить инспектора Джемани, что я буду в Сен-Совере поздно вечером? Пусть она ждет меня на ферме… Говорил он торопливо, так что она и не подумала отнекиваться. — Хорошо. Я передам, — пообещала она. — Спасибо, Жизель, — только и сказал он. — До скорого. I love you![23] И он отключился. «Да я у него уже под каблуком!» — отругала она себя. Но как приятно перекатывались в голове три небольших магических слова: «I love you! I love you!» В радостной спешке она даже позабыла покормить Карамель и Катишу. Обиженные животные отвернулись от нее и отправились в сад на совместную охоту. Они устроили засаду на легкомысленных скворцов, которые поплатятся жизнью за человеческую неблагодарность. Глава 30