— Черт, хотела бы я, чтобы мой парень так же умел слушать. По-моему, он иногда забывает, как меня зовут. Честное слово, Васса, если б ты была мужчиной, я бы сразу за тебя замуж вышла. Вот прямо здесь, не сходя с места. — А с чего ты решила, что я тебя бы взяла замуж? — рассмеялась Васса. — Послушай, — немного погодя сказала Овчарка, — не хотелось бы о печальном, но как твой развод? — Помаленьку. Я, знаешь, после трех месяцев этой нервотрепки как-то утром в зеркало поглядела, и мне впервые в жизни показалось, что я стала старой. — Не валяй дурака. По-моему, тебе отдых нужен. И мне тоже. Это мне сегодня сказал зам главного редактора. После того как я отнесла ему свои советы этого месяца. Там одна дура спрашивает: «Мне сорок лет. Что мне делать, чтоб у меня грудь стояла, как раньше?» Ну я и ответила: «Встать на четвереньки». Слушай, хочешь совет? Нормальный? Если ты хочешь ради Катьки все склеить, то лучше сразу брось это дело. Кстати, сколько твоей дочке? — Четыре года. — Вот знаешь как будет? Катька вырастет, увидит, какая ты несчастная и старая и как все его выкрутасы терпишь, и спросит: «Мам, ты зачем себя несчастной сделала?» — а ты скажешь: «Ради тебя». А она скажет: «А я и не просила. Это значит, во всем этом я виновата». Ты что думаешь, ей от этого хорошо будет? Вот смотри, мы с тобой без отцов выросли. И ничего, не сдохли. Я зарабатываю в этом проклятом месте семьсот баксов, ты в своем рекламном агентстве и побольше. Знаешь, что я тебе скажу? Если хочет уходить, пусть уходит сейчас, а не потом, когда Катька к нему привяжется. Вот тебе хорошо, ты своего отца вообще не знала. А меня отец бросил, когда мне восемь было. Встретил какую-то шлюху! Мне, помню, подарил напоследок игрушечный луноход. Я его до остановки провожала, будто знала, что в последний раз его вижу. И так мне хотелось сказать: «Возьми свой луноход, мне не он, мне ты нужен». Но смолчала, хотя чуть и не заплакала. Я тогда уже гордая была, ты меня знаешь. Пришла домой да и разбила этот его луноход молотком. Очень он меня обидел, вот что я тебе скажу. Я если б сейчас его увидела, сразу бы в рожу плюнула. — И Овчарка снова впилась зубами в чизбургер. Васса слушала ее с грустным видом. А Овчарка похлопала ее по руке: — Да не жалей ты о нем. Черт, ты у нас видная девушка, к вам такие мэны ходят, я видела! Кого-нибудь найдешь. А если будешь этого терпеть, вот тогда в сорок останешься с измотанными нервами и никакой внешностью. Поверь мне, я ведь веду колонку гребаных советов. Выше нос, подруга! Прорвемся! Иногда Овчарка думала, что в прошлой жизни они с Вассой тоже дружили. Очень уж хорошая, верная и долгая была у них дружба. Вассе в жизни пришлось хуже, чем Овчарке. Мать пила да гуляла, но, кроме нее, никого у Вассы не было. Когда мать умерла от цирроза в сорок, Овчарка, которой Васса даже и позвонить не успела, каким-то образом почувствовала, что с подругой стряслась беда, и поздно вечером примчалась к ней. Овчарка позвонила в морг, привела врача и мента, чтобы освидетельствовали смерть. Васса сидела в углу и ничего не могла делать. Васса боялась спать одна. Овчарка уложила ее в постель, напоила валерьянкой, а себе постелила рядом на раскладушке. Они проговорили всю ночь. Добрая Овчарка даже смогла вывести подругу из прострации, рассказав что-то смешное. Кажется, о том, как какой-то извращенец в метро долго гладил руку Овчарки, которой она держалась за поручень, и уже стал думать, что ей это нравится, потому что она, как большинство ему попадавшихся женщин, не отдергивала руку, как вдруг Овчарка оторвалась от газеты, в которой героические журналисты писали истории о своих подвигах, и произнесла: «Поручень правее». — Слушай, — сказала Васса, — мне нужен отдых, тебе нужен отдых, какой отсюда вывод? — Куда-нибудь поехать вдвоем? Как в старые времена? Ура! Ну и куда? Только знаешь, чтобы на пляже не валяться. Так делают только долбаные читательницы «Женского мира». Они за свои деньги где-нибудь в Тунисе, Испании или Турции валяются три недели на солнце, как свиньи в грязи, а потом приезжают и хвастаются своим подругам: «Ах, как хорошо я провела отпуск». Ну и хрень! — Есть идейка. Ты слышала про Бабий остров? — Нет. Но звучит здорово. Мне нужно отдохнуть от моего парня. Может, пока я буду там, он, наконец, вспомнит, как меня зовут, где я работаю и даже когда у меня день рождения. — Ну, неужели не слышала? Да все газеты о нем писали. — Я читаю последнее время только «Женский мир». Там что, на этом острове, и вправду мужчин нет? — Да нет, их там еще больше, чем женщин. Самое скандальное местечко. В общем, вкратце. На острове древний женский монастырь. Туда как-то приехал один святой, встретил двух блудниц и своими проповедями убедил их раскаяться. И они основали монастырь. На острове не полагалось находиться мужчинам, даже скот весь монастырский был женского рода. Всяких бычков, козлов, жеребцов, кобелей привозили с материка и, когда они свое дело сделают, сразу же увозили. Особенно охотно туда принимали бывших проституток. Остров так и назвали — Бабий. Ну, потом, при советской власти, монастырь разогнали. А в девяносто третьем году объявился там ССС. — Это еще что? Нацистская секта? — Тоже не слышала? Расшифровываю: Союз свободных сапфисток. У них там колония, вроде как у хиппи. Среди лесбиянок модно туда ездить, везде писали. Ну и вот, пять лет назад в монастыре появились монахи. Они требовали все этих лесбиянок выгнать, говорили, что они оскверняют святое место, и так далее. А те возражали, что мы, мол, пришли первые сюда. Большой был скандалище. Им пришлось остров поделить. Ну, монастырь отошел монахам. С тех пор лесбиянки и монахи постоянно строят друг другу гадости, даже до мордобоя дело доходило. Приезжали журналисты, брали и у тех и у других интервью. Монахи поносили лесбиянок, лесбиянки — монахов, понятное дело. Есть там такой монах Панкратий, ярый гонитель лесбиянок. Еще есть районная администрация, которая хочет в красивой упаковке продать остров туристам-иностранцам. А этого, в свою очередь, не хочет никто — ни монахи, ни лесбиянки. Остров — тихое и красивейшее место с шикарной северной природой. Им там шума не хочется. Так что эти все постоянно делят остров. Есть еще местные жители. Но им на все начхать, они квасят триста шестьдесят дней в году, кроме тех пяти, когда ловят рыбу — вкуснейшую местную селедку. Туда постоянно приезжают журналисты, туристы, лесбиянки из столицы, православные паломники и трудники — те, которые работают на монастырь бесплатно, со всей России. Там есть несколько гостиниц. Но приезжие в основном селятся в частном секторе. Еще фенька: если ты селишься у верующих, с тебя плату не берут. Но ты обязан каждое утро бывать в храме и соблюдать пост. Если же ты селишься у лесбиянок, то живешь по их правилам. У меня две подруги в прошлое лето ездили и две недели притворялись лесбиянками, ели и пили на халяву и жили в теплой комнате со всеми удобствами. А удобства на острове — редкость. Можем пойти по их пути. — И пойдем. Я не хочу голодать без мяса и вставать в шесть утра, чтобы торчать в душном храме. По-моему, очень интересное место. А там очень холодно? — Теперь август, и там сейчас вроде как у нас весной. Но ветры дуют, говорят, сильные. Все-таки сорок километров до полярного круга. Иногда по ночам северное сияние бывает. А зимой туда точно никто не ездит. Зимой там море замерзает и бури сплошные. Кстати, туда можно еще самолетом добраться. Недавно построили аэропорт, и ежедневно летает кукурузник в Архангельск и обратно. — Ну, раз так, я возьму свою синюю куртку и штаны теплые, черные из вельвета… Знаешь что, бери билеты на четверг. Я за эти четыре дня найду какого-нибудь дурачка, чтобы, пока меня нет, он кропал глупые статьи, советы и тесты. Мне ведь и вправду надо куда-нибудь съездить. Я уже веду себя как мои гребаные читательницы, которые вечно голодают для пользы фигуры и потому от злости едят своих близких. Не поверишь, я грандиозно поссорилась с мамой. — Но вы ведь такие друзья. Из-за чего? — Да из-за мелочи какой-то. Все грандиозные ссоры всегда из-за мелочей. Мы уже две недели не разговариваем. Я если вижу по определителю, что это она звонит, не беру трубку. Понимаю, что виновата. Но прощения не умею просить, ты ведь меня знаешь. Пусть она просит. — Но послушай, если ты говоришь, что виновата ты, а не она, то почему просить прощения должна она? — Потому что я его просить не умею. А кто-то ведь должен это сделать. — У тебя такая хорошая мама, Овчарка. Хотела б я, чтобы она побыла моей мамой хоть денек. — Да забирай, мне не жалко. Вот я уеду и ей об этом даже не скажу. А мобильник отключу. — Она будет волноваться. — Ну и пусть. Позвонит на работу, и ей скажут, что я в отпуске. — Да она с ума сойдет. Может, тебя кто украл. — Ну ладно. Тогда я позвоню ей и наговорю на автоответчик, что я уехала отдохнуть на три недели и пусть она мне не звонит, все равно не отвечу. И не смотри на меня так. — Как? — Как будто ты — моя совесть. — А что делать, если ты совесть в детстве на конфетку променяла? — Ничего я не променяла. Я упертая и вредная, это я знаю. Но совесть у меня есть. Вот что, послушай, а куда же ты Катьку денешь? — Одолжу ее свекрухе. — Ну и хорошо. Твоя свекруха — просто идеальная бабушка. Возится с ней все время. Вот моя мать знаешь что говорит? «Ты если родишь, на меня не рассчитывай. Хоть я и бабушкой буду, но все силы на ребенка ты должна класть». По-твоему, это правильно? — А что, нет? Твоя мама очень привлекательная женщина. Ей еще для себя пожить хочется. Да я думаю, это она шутит. Еще ведь и ребенка никакого нет. Вот погоди, родишь, она тебе его и не отдаст. — Да не хочу я вообще рожать! Я поняла: все люди делятся на тех, кто читает журналы, и тех, кто пишет в них всякий бред. Ни тем ни другим не позавидуешь. Чего я ребенка буду на все это обрекать. Ну ладно, кроме шуток. Ты берешь билеты и звонишь мне. Обговорим, что брать. Раз у нас намечается экстремальный отдых, я одолжу у своего парня бинокль. А как там с едой? — Нормально. Там есть столовые и даже кафе. А вот на дорогу запасайся. На том они и расстались. Всю неделю у Овчарки было чемоданное настроение. Она с большим трудом доработала три последних дня. Они уезжали в ночь со среды на четверг. С самого утра среды однокомнатная квартира Овчарки была перевернута вверх дном. Посреди коридора лежала дорожная сумка цвета хаки. Овчарка решила, что возьмет только самые необходимые вещи. На дно сумки она запихала куртку, запасные джинсы, пару теплых свитеров, кроссовки. Она сложила в пакет шесть пар трусов, майку и футболку. Потом забыла, куда же задевала этот пакет, и бегала по квартире как ненормальная, разыскивая сначала его, потом другой пакет, с мылом, расческой и зубной щеткой. На всякий случай она прихватила цивильные брюки в полоску и белую блузку с отложным воротничком. Она застегнула сумку, только усевшись на нее верхом. «Васса меня засмеет, — подумала она, — скажет, собралась на год на Северный полюс». Пакет с продуктами, конечно, в сумку не влез. В сумочку-банан на поясе Овчарка запихала фотик — «мыльницу», маленькую цифровую камеру, паспорт и деньги. Бинокль в чехле уже лежал на дне сумки. В двенадцать ночи Овчарка вошла в метро. Как водится, в такой поздний час дремали алкаши да целовались обдолбанные малолетки. Овчарка воспрянула духом, когда увидела, что сумка у Вассы такая же большая, как у нее. Они встретились на выходе из метро у площади трех вокзалов. — Держи кошелек, — посоветовала Васса, — самое воровское место. И Овчарка положила руку на сумочку-банан на поясе. Они прошли по подземному переходу, где адски воняло мочой, и оказались на платформе. Встали у нужного вагона и стали ждать, когда будут пускать. — Слушай, — сказала Васса, — ты посторожи сумки, а я пойду куплю книжку. А то совсем нечего в дороге читать. И она вошла в здание вокзала. Через две минуты объявили посадку. Уже все, кто собрался у вагона, предъявив билеты, вошли внутрь, а Вассы все не было. Овчарку уже начали терзать самые ужасные страхи: Вассу похитили надравшиеся вокзальные сутенеры, ее напоили клофелином и обобрали и т. д. Она поднатужилась и занесла в вагон обе сумки — и свою, и Вассы. Потом вернулась за пакетом. Снова вышла на платформу. Поезд должен пойти через пятнадцать минут. А поскольку у нас никто ничего вовремя не делает, то, пожалуй, только через полчаса и тронется. Она решила постоять еще десять минут, а потом бежать и искать Вассу. Между тем к вагону скорым шагом шла высокая женщина. Овчарка за время работы в журнале научилась отличать дешевые шмотки от дорогих. Она могла бы поклясться, что белый брючный костюм на ней — от Дольче и Габбаны, что коричневый кожаный плетеный пояс вместе с кожаными бежевыми ботинками тоже из какого-нибудь крутого бутика, и если бы Овчарка вздумала себе купить такие же, то ей пришлось бы отдать всю свою зарплату за два месяца. Коричневая сумка точно настоящий «Гуччи». Такие дамочки спокойно могут себе позволить летать каждый день «конкордом» на край света и обратно. Зачем ей этот грязный поезд, где вода для чая всегда с ржавчиной, нет биде и простыни вечно рваные? Хотя все богатые с причудами. Захотелось, может, экстрима. Но где же Васса? Пусть только явится, Овчарка даст ей в глаз, честное слово. Овчарка смотрела, как женщина, стоя к ней спиной, предъявляет билет проводнице. Вернее, не билет, а билеты. Потому что она предъявила четыре билета. Ого, дамочка купила для себя целое купе. Создала себе хотя бы подобие комфорта. Где Васса, черт бы ее побрал. Уже десять минут прошло. Дама уже прошла в вагон. Она за что-то зацепилась сумкой и, чтобы отцепить ее, оглянулась. Овчарка очень удивилась, потому что узнала дамочку. Где Васса? Овчарка давно уже сбегала бы за ней, но подумала, что, когда она уйдет, Васса может вернуться и, не увидев Овчарки, в свою очередь побежит ее искать. И тогда поезд уедет с их вещами и едой и будет совсем весело. Дикторша сыпала соль на рану, постоянно напоминая, что поезд Москва — Кемь отправится в час тридцать с третьего пути. Овчарка дорого бы дала, чтоб она заткнулась. Ну, Васса! Не похоже это на нее, она всегда такая пунктуальная, Овчарка вечно твердила подруге, что она слишком серьезно ко всему относится. И вот тебе раз. Наконец она увидела, что Васса преспокойненько идет к вагону с книжкой Акунина в руках. — Где тебя носит? — разворчалась Овчарка. — Вот жаль, что поезд не отходит. Я бы с удовольствием поглядела, как ты за ним бежишь метров сто, чтобы на подножку прыгнуть, как в фильмах. Прыгаешь, промахиваешься, и тебя увозят в больницу с переломами средней степени тяжести. — Киоск был закрыт, — оправдывалась Васса, — я пошла искать другой, но он тоже закрылся на пять минут, так было написано на табличке. Я решила, что пять минут подождать можно. Но они растянулись на двадцать. Потом пришла продавщица, ворчливая, как ты, все бурчала, что ей не дают спокойно чаю попить. Они прошли в купе и проверили, на месте ли вещи. — Чур я на нижней полке, — заявила Васса. — Ни фига себе. Сначала чуть на вокзале не осталась, а теперь «чур». Нижняя полагается мне за моральный ущерб. Но Васса уселась на полку с ногами, и Овчарка только рукой махнула. Соседями у них были женщина лет сорока, издатель детских книжек, и ее четырнадцатилетний сын, который сразу забрался на верхнюю полку и почти не слезал оттуда, слушая плеер и разглядывая порножурналы. Васса и Овчарка запихали сумки под нижнюю полку. Когда поезд тронулся, они стояли в коридоре у окна. Опустили верхнее стекло, и теплый ветер ерошил им волосы. — Ты не поверишь, — сказала Овчарка, — мне кажется, я видела, как в наш вагон села Шура Каретная. — Телеведущая? Лесбиянка всея Руси? — А что, есть другая? — Что ей в этой дыре делать? — Не знаю, может, раз в жизни решила проехаться на поезде, как простые смертные. Шура Каретная вот уже десять с лишним лет вела на одном кабельном канале передачу «Другая любовь», которая выходила каждую пятницу с часа до двух ночи. Там всякие зоофилы, нимфоманки и эксгибиционисты рассказывали всей стране трогательные истории о своей нелегкой жизни. На заре перестройки передача и в самом деле была скандальная. Отправив детей спать, добропорядочные россияне жадно приникали к экрану. Однако со временем «Другая любовь» потеряла налет скандальности. И шоу превратилось в подобие «Спокойной ночи, малыши». Овчарка привыкла засыпать по пятницам под голос Шуры Каретной, которая неизменно говорила: «Любите по-другому. С вами была Шура Каретная». Про саму ведущую ходило множество слухов. Конечно, теперь, когда бум пятничного шоу миновал, бульварные листки пережевывали ее личную жизнь гораздо реже, чем раньше. Овчарка считала ее личностью потому, что она ни разу не задала героям своей передачи ни одного глупого вопроса, а ее советы им были действительно полезными и, главное, выполнимыми. К тому же она не проповедовала свой взгляд на вещи, что нечасто встречается у ведущих. Ее мораль была очень привлекательна, и она умела быть искренней. «Не важно, какая это любовь и к кому, но раз уж это любовь, за нее не жалко отдать жизнь», — сказала она в каком-то интервью. У нее было море поклонниц и поклонников. Овчарка не сомневалась, что видела сегодня именно ее. Ведущая обладала примечательной внешностью. Смуглокожая, говорили, что ее мать — испанка, с миндалевидными глазами, высокими выдающимися скулами, узкими, но красивыми губами, с уголками опущенными вниз. От природы вьющиеся волосы были всегда разделены на прямой или фигурный пробор и перевязаны черными или блестящими шнурками. Своего стиля она не меняла вот уже десять лет. — Наверное, едет на остров, — сказала Овчарка, — подцепить себе друга или подружку. Я читала, что она бисексуалка. — Вопросы ориентации — самые трудные на свете. Вот ты, например, как относишься к лесбиянкам?