Отец спросил, почему она смеется, и Овчарка рассказала стишок. Он ей раньше никогда не нравился, ей было жаль мальчика, а его бездушная мамаша не вызывала ничего, кроме возмущения. Тем не менее стишок оказался в тему. И вот тогда она подумала о своей маме. Точнее, Овчарка ясно увидела лицо мамы, когда она узнает, что ее Овчарка разбилась. Когда Овчарка благополучно доехала на проклятой, донельзя покосившейся скамейке до земли, у нее на душе было скверно. Только она объявила своему папаше, что он ей больше не нужен, и на тебе — оказалось, что очень даже нужен. Досадно, что отец все-таки оказался молодцом, хотя и был в общем-то большой сволочью. «Ну и дура ты, — сказала себе Овчарка, — наверное, у тебя на душе было бы легче, если б он тебе не помог и ты свалилась. Великое дело — по земле ходить». Внизу их встретили два эмчеэсовца и зеленый от страха очкарик-экскурсовод. Оказалось, что с земли давно заметили, как они висели, но сделать ничего не могли, только пустили фуникулер быстрее. Нет нужды говорить, что одним из спасателей, прибывших на место, был тот самый эмчеэсовец. Он тоже не слишком удивился, что Овчарка — та, кого надо спасать. — Мне как сказали, что там девчонка висит, я сразу понял, что это та самая. Которая то с тайфуном поговорить любит, то по берегам трупы ищет, — сказал он экскурсоводу. Однако он даже смазал Овчарке царапину на руке зеленкой и спросил, в порядке ли она и не налить ли ей сто грамм. Овчарка сказала, пытаясь унять дрожь в ногах, на фуникулере она не дрожала, и развезло ее только теперь: — Со мной все в ажуре, и водки мне не надо. Вот попа только болит, я ее занозила о лавку эту проклятую. Спасатель заржал: — Ну, это уж ты сама. — Ты спросил — я ответила. В это время другой эмчеэсовец с усами осматривал перекореженную скамейку. — Странное дело, как будто кто-то ножовкой подпилил. Тут часа три пилить надо, да и кому это понадобилось? Он еще добавил, что, может, это способ насолить местному главе администрации. Мол, показать, что эти его нововведения опасны, чтобы убирался отсюда и не думал даже наводнять остров толпами иностранных туристов. Овчарка была другого мнения. Она дождалась, пока очкарик загонит всех экскурсантов в автобус, и налетела на него, как тайфун «Лорелея»: — Кто велел меня посадить именно на эту скамейку, говори! Предупреждаю, у меня очень-пре-очень натянуты нервы! Из автобуса с любопытством наблюдали, как Овчарка сгребла очкарика за грудки. Тот понял сразу, что экскурсовод с двумя фингалами уже не будет выглядеть презентабельно, к тому же у него не было запасных очков. Он пропищал: — Девушка это, подошла прямо перед экскурсией! Попросила, чтобы я на фуникулере вас с этим мужчиной посадил! На последнюю скамейку, чтоб вам никто не мешал! Сказала, что это ваш отец и вы поссорились… сказала, что вам надо помириться… «Все ясно, — подумала Овчарка, — фуникулер включили, только когда мы поднялись на смотровую площадку. Если знать заранее, сколько всего человек едет на экскурсию, проще простого вычислить, какая скамейка подъедет последней да подпилить». — Как девушка выглядела? — В белом. — «В белом»! Можно вырядиться хоть в серо-буро-малиновое! Волосы, глаза у нее какие были? — Не помню я. В белом. Сказала, что ваша подруга. — Ну урод. Ты что, слепой, что ли? Напортачил, так помогай разгребать. Эта девушка убийца, и я хочу знать хоть какую-нибудь примету! — Услышав слово «убийца», очкарик понес полную хрень, изредка вставляя слова «в белом». Злая Овчарка отпустила его в автобус, дав ему пинок. В автобусе зааплодировали — очкарик всем надоел своими нудными россказнями. Так что экскурсанты были отомщены. Всю дорогу Овчарка боялась поднять глаза на своего отца. А когда подняла, тут как молнией в голове сверкнуло — она вспомнила вокзал в Бологом, куда она отправилась сразу из дома. И Овчарка вспомнила, что она там делала — она просила продать ей билет до Москвы, она хотела уехать к бабушке из этого дурацкого города. Только ей, малявке такой, билет, конечно, никто не продал. И тогда она и пошла к Нэсси. Да, она даже вспомнила здание вокзала, зеленое, с высоким шпилем. Получается, когда она проснулась ночью в поезде по дороге на Бабий остров, то видела за окном именно Бологое. Жаль, что она так и не вышла на перрон. Когда они приехали в поселок, Овчарка подошла к отцу, не поднимая глаз буркнула «спасибо» и скорым шагом, почти бегом, отправилась с площади домой. Овчарка была жуткой упрямицей, но глупо упираться как осел, когда тебе спасли жизнь. Войдя в комнату, она увидела, что Вассе явно полегчало — подруга, лежа на кровати, пыталась сделать «березку». — Это что за балетные номера? — расхохоталась Овчарка. — Это полезно при месячных — матка быстрее раскрывается, — я видела в каком-то журнале комплекс упражнений. Вот и решила, что сделаю хотя бы «березку». — По-твоему, это березка? — А что ж еще? — Это дуб. Кривой старый трухлявый дуб. — Иди ты! — Васса со смехом запустила в Овчарку Акуниным. — Я не виновата, что у тебя ноги не разгибаются, — отозвалась Овчарка, поймав книжку, — стало быть, тебе полегчало. — Точно. Я стащила из твоей походной аптечки таблетку ношпы. Извини, что рылась в твоей сумке. — Ерунда. У меня все равно там ничего компрометирующего нет. Овчарка улеглась на свою койку и стала демонстрировать подруге, как правильно делают «березку». — Вот я тебе расскажу интересную историю, — сказала Овчарка, задрав ноги, — стоило мне на семь километров от поселка отъехать, как меня чуть не убили. — Вечно ты преувеличиваешь. — Не в этот раз. — И Овчарка рассказала Вассе про фуникулер. Потом она перевернулась на бок и добавила: — И там опять был этот чертов спасатель! — Это тот, которому ты нравишься? — Черт, да не нравлюсь я ему, с чего ты взяла. — С того, что, когда я права, ты начинаешь чертыхаться. — Черт бы тебя побрал, Васса! — Вот, опять. Я тебе знаешь что скажу: ты на восемьдесят процентов ребенок, и он такой же, как мне кажется. Вот вы с ним как в детстве: нравится девочка — дерну ее за косичку. Мальчик понравился — засвечу ему в глаз камешком. А в общем мне эта женщина в белом уже начинает надоедать. — Мне тоже. — Но в одном она права была. — В чем, может, скажешь? — Ты с отцом оказалась вместе на фуникулере и помирилась. — Я с ним не мирилась. Я просто сказала ему «спасибо», и все. Васса в ответ только плечами пожала. — Кстати, я поговорила с отцом и с этой пигалицей о Шуре Каретной. Они, конечно, убить ее не могли. А Шура, кстати, экс-супруга брата моего фазера, и был этот брат очень невезучим однолюбом. — Что-что? — удивилась Васса. Овчарка принялась рассказывать. Потом она сказала Вассе: — Я когда слезла с проклятого этого фуникулера, да как узнала, что меня угробить пытались, так и подумала — пойду вещи соберу да первым же катером отсюда смотаюсь. Но теперь думаю, нет уж. Этого-то ей и надо. Хрена ей лысого. Найду ее. Я, конечно, трусиха, но не такая, чтобы с острова мотать. Посмотрим, кто кого пересилит. Если она меня хочет убрать, то я по правильной дорожке иду, вот я как думаю. Однако Васса встревожилась не на шутку. — Слушай, — сказала она, — Шуру уже не воскресить. Менты нам тут не помощники. А эта баба, похоже, серьезно настроена. Я твоей маме пообещала, что тебя привезу обратно здоровой и в твердой памяти. Так что уехать — это будет лучше всего. — Еще чего! Никуда я не поеду. Не доставлю этой суке в белом такого удовольствия, так и знай! Поймаю, рожу набью и за волосы приволоку в ментовку! Васса поглядела на Овчарку и поняла, что разговор об отъезде и продолжать не стоит. У нее перед глазами встала картина из прошлого — маленькую Овчарку, чумазую и зареванную, мать тащит домой с футбольной площадки во дворе, а Овчарка воет, лягается и обзывает мать дурой. Бедная мама перед тем около двух часов кричала дочери из окна, чтобы она шла обедать. Сперва Овчарка отвечала матери «еще минуточку», а потом заигралась и вовсе стала игнорировать ее призывы. Мать разозлилась, и все кончилось тем, что Овчарку силой повели домой. Обеспокоенная Васса бежала сзади. Теперь Овчарка поглядела на Вассу так же, как смотрела на свою мать два дня подряд после насильственного привода домой. Стало ясно — она уперлась, как осел. — Тогда я теперь всюду с тобой буду ходить, — сказала Васса, — одну скорее убьют, чем двоих. В этот день старушка хозяйка затеяла большую стирку. Она развесила в палисаднике сушиться два комплекта постельного белья, должно быть оставшиеся от прежних постояльцев. Васса попросила старушку оставить для них немного горячей воды. — Не знаю, как ты, — сказала Васса, — а я пошла стирать трусы. Я больше в грязных ходить не могу. Я уже два дня их не меняла. — Подумаешь, два дня! — сказала Овчарка. — Менять их каждый день — экое буржуйство! А вообще-то пойду и я простирну свои, а то вдруг придет мой поклонник-спасатель, а от меня воняет. И они пошли и постирали свое белье в палисаднике на солнышке. Облезлый таз они поставили на лавочку, чтобы было удобней. Старухины пододеяльники на ветру надувались, как паруса, и хлопали. — Поскольку отца и пигалицу я исключила, кто остается? Отец Панкратий и его баба в платке… — говорила Овчарка, выкручивая белье. — И еще та женщина с вытравленными волосами. — Точно. Слушай, может, пусть все сушится дома? А то какой-нибудь алкаш из местных их сворует, мои столичные трусики, и загонит за пол-литру. — Не валяй дурака. — Я и не валяю. Ты плохо знаешь, как живут в глубинке.