Всего более меня удивляет и огорчает то, что в стране, где Жюль Симон написал свою превосходную книгу о смертной казни, где Виктор Гюго написал романы «Отверженные» и «Клод Гё», не находится никого, кто потребовал бы отмены смертной казни. Можно подумать, что каждая партия приберегает это орудие, чтобы воспользоваться им в благоприятный момент против своих противников. Нынче ратуют только за отмену публичности смертной казни. Но не хотят подумать, что этим дадут только пищу грубым и возмутительным легендам. Смертная казнь при закрытых дверях даже нелогична уже потому, что защитники гильотины, в былое время отстаивая ее против нападок философов и поэтов, главным образом ссылались именно на ее благотворный пример. Допустим на минуту, что это так, но на кого же может влиять ее назидательный пример, если палач, точно убийца, будет тайком убивать преступников? Вместе с тем если допустить, что преступников убивают просто для того, чтобы избавиться от опасных людей, то это уже дело философов и политических деятелей — решать вопрос, имеет ли общество на это право. Но в таком случае было бы проще убивать их, не выводя из тюремной камеры, или давать им понюхать какого-нибудь смертоносного газа, как это делают, например, с бешеными собаками. В выборе средств уже нечего стесняться… коль скоро дело коснется не правосудия, а общественной безопасности. Когда я буду говорить о том, что видел за границей, в тех странах, где изучал деятельность полиции и правосудия, я приведу некоторые статистические таблицы, ясно доказывающие, что отмена смертной казни не оказывает никакого влияния на увеличение преступности. Мне приходилось расспрашивать многих каторжников, и все они без исключения говорили, что, совершая преступление, принимали такие предосторожности, что считали себя гарантированными от преследования полиции. Единственно, что может, если только это возможно, устранить воров и убийц, так это репутация ловкости и находчивости персонала сыскной полиции. Некоторые из прежних начальников сыскной полиции пользовались весьма полезной для общественной безопасности популярностью. В былое время о господине Клоде говорили: «О, это ловкий человек, его не проведешь!» Позднее о Масе говорили: «У него замечательный нюх!» Совсем иначе обстояло дело, когда я перешел на службу в сыскную полицию. Глава 5 Господин Тайлор, сыскная полиция и пресса За несколько дней до моего поступления в сыскное отделение в «Голуа» была напечатана маленькая статейка, имевшая довольно значительный успех. Я сохранил ее и воспроизвожу здесь как забавное, но в то же время очень верное отражение того, что говорилось тогда в других газетах и даже в журналах. Эта маленькая пародия носила заглавие «Новая драма»: «Вчера господин Тайлор, начальник сыскной полиции, явился к господину Бессаку, директору театра «Шато д’О». Почтенный полицейский деятель, назвав свое имя и звание, повел речь приблизительно в следующем роде: — Господин директор, мои служебные обязанности позволяют мне пользоваться значительным досугом, который я решился посвятить сочинению большой драмы. Эта драма, вне всякого сомнения, даст большие сборы вашему театру. — Я буду очень рад, — любезно ответил господин Бессак. — Разумеется, я выбрал сюжет из моей практики и разработал его со всей точностью, которой требует современный театр. — Вы хорошо сделали. — Моя драма называется: „История одного преступления“. — Превосходно. — Мне кажется, будет излишним читать вам всю пьесу, я перечислю только названия картин. — В какую эпоху происходит действие? — В наши дни, при господине Граньоне. — Тем лучше, костюмы будут стоить недорого. — Я уже сказал вам, что это натуралистическая пьеса. Впрочем, судите сами… С этими словами господин Тайлор разворачивает рукопись и начинает читать: — Первый акт: Преступление совершается. — Второй акт: Полиция ищет убийцу. — Третий акт: Убийца не найден. — Четвертый акт: Полиция продолжает искать. — Пятый акт: Убийца окончательно ускользает. Господин Тайлор сворачивает рукопись и добавляет с торжествующей улыбкой: — Не правда ли, как это жизненно? А?» Эта пародия, как и вообще почти все пародии, была несправедлива. Может быть, господин Тайлор не был идеальным начальником сыскной полиции и, без сомнения, был бы более на месте в должности судебного следователя, так как ему недоставало расторопности и энергии, без которых немыслимы преследование и розыск преступников. У него не было также той особой жилки полицейского, горячо увлекающегося своим делом. Зато, бесспорно, это был очень умный человек, обладавший знанием и опытностью и всегда с чрезвычайным тактом и благоразумием руководивший розысками своих агентов. По правде сказать, ему не везло. Обстоятельства сложились так, что в один месяц случилось такое большое количество преступлений, что ему было немыслимо расследовать все с одинаковым усердием и, наконец, в его распоряжении не оказалось достаточного числа искусных агентов. В полиции так же, как и во всем, бывают периоды удачи и неудачи. Правление Масе было золотым веком сыскной полиции, его преемнику господину Кюне, отличавшемуся редкой энергией, не менее везло. Период неудач наступил при господине Тайлоре, который имел один крупный недостаток: он был скептиком и не верил ничему — ни доносам, ни анонимным письмам, ни случаю. Разумеется, к анонимным письмам и их авторам нужно относиться с должным презрением, и я никогда не мог побороть чувства брезгливости и отвращения, прочитывая подобного рода послания. Но полицейский должен взять себе за правило, что в жизни все возможно и ничем не следует пренебрегать. Помню, однажды господин Тайлор получил анонимное письмо следующего содержания: «Милостивый государь! Если вы хотите открыть шайку воров, отправляйтесь на улицу Бушебри, в гостиницу господина Z., и вы найдете в комнатах господ NN (фамилии были выписаны полностью) два чемодана, наполненные серебром и драгоценностями». — Не отправиться ли нам? — спросил я. — К чему! — ответил господин Тайлор, пожимая плечами. — Это, вероятно, ложная тревога, чтобы заставить полицию побегать. Просто пошлем агента, этого будет вполне достаточно. Тем не менее я стал настаивать, подталкиваемый предчувствием, если хотите, даже чутьем, которое подсказывает полицейскому, что он напал на след. Господин Тайлор, всегда чрезвычайно любезный, согласился, чтобы доставить мне удовольствие, ехать со мной. Мы не только нашли два вышеупомянутых чемодана, но открыли всю шайку, состоявшую из 20 ловких и крупных мошенников, которые впоследствии были приговорены к каторге. Но, по-моему, главная причина непопулярности господина Тайлора заключалась в том, что он не умел ладить с прессой. Твердо убежденный, что сведения, даваемые газетам, могут быть вредны для расследования преступления, он систематически отказывался принимать журналистов. Эти последние начали ему мстить. Господин Тайлор не любил сообщать журналистам никаких сведений. Впрочем, он, вообще, был молчалив. Помню, как-то раз, по поводу знаменитого дела Пранцини, встретив репортера на лестнице, возле квартиры Марии Реньо, он совершенно неожиданно соблаговолил рассказать, что в коридоре был найден опрокинутый подсвечник. — Как вы думаете, не слишком ли много я рассказал? — смеясь, спросил меня Тайлор, когда репортер удалился. Он принадлежал к категории тех, которые убеждены, что дела правосудия и полиции не должны подлежать публичному оглашению до суда. Я смотрел на прессу несколько иначе и понимал, что, каково бы ни было ее влияние, вредно или полезно, но с ней лучше жить в мире. Нужно быть человеком своего времени, — и мне кажется, что начальник сыскной полиции скорее останется в проигрыше, чем в выигрыше, если не будет давать сведений репортерам. Я не стану говорить о тех великих ежедневных неприятностях, когда газеты вкривь и вкось критикуют и комментируют все поступки полиции, есть другие, более серьезные неудобства. Если вы ничего не пожелаете сказать репортерам, то они сами будут искать и наводить справки. А так как теперь они почти столь же многочисленны, как агенты сыскной полиции, и если принять в расчет, что они в большинстве случаев гораздо умнее и развитее наших агентов, а главное, не стесняются в денежных расходах, то в результате они почти всегда узнают все раньше нас. А так как они не могут задержать убийцу, то приносят нам существенный вред, предупреждая преступников своими оповещениями. Между тем, если вы сообщите репортерам все то, что может интересовать публику, не вредя ходу розысков, они вполне этим удовольствуются и даже будут очень рады избежать долгих и утомительных разъездов… В сущности, периодическая печать, как и большинство явлений современной жизни, имеет свои хорошие и дурные стороны. Помню, когда я приехал в Сен-Кантен, чтобы арестовать Геомэ, он сказал мне: — Если бы я на четверть часа раньше прочел «Пти журналы», вы уже не нашли бы меня здесь. Не следует забывать, что организация полиции находится у нас в первобытном состоянии. Например, на целую Францию нет ни одного центрального пункта, куда доставлялись бы все сведения. Провинциальные суды нисколько не интересуются тем, что творится в Париже, и обратно. Отсюда следует, что услуги, оказываемые прессой, несравненно важнее тех неприятностей, которые она причиняет. Для начальника сыскной полиции, если только он сумеет себя поставить, пресса может быть важной помощницей, хотя подчас она действительно невыносимо надоедлива. Я знал чиновников, известных своим суровым ригоризмом и открыто афишировавших презрение к прессе, а между тем эти господа нередко приходили ко мне и говорили: «Милейший Горон, не будете ли вы так любезны поместить эту маленькую заметку в газетах?» Итак, начальник сыскной полиции должен давать сведения прессе, конечно, осмотрительно, но без этого нельзя обойтись. Прибавлю также, что молчание и скрытность ни к чему не ведут, потому что если он будет молчать, то другие проболтаются: среди чиновников профессиональная тайна далеко не всегда охраняется. Меня часто упрекали в том, что я слишком много даю сведений репортерам, по этому поводу я расскажу два довольно забавных анекдота. В одно прекрасное утро я был вызван к министру внутренних дел, который очень строго стал мне выговаривать за излишнюю болтливость прессы, не помню по какому поводу, кажется, в газетах был помещен очень подробный рассказ о преступлении Эйро и Габриэли Бомпари. — Ах, господин министр, — ответил я, — я совершенно с вами согласен, что очень неприятно находиться в зависимости от более или менее точных заметок, которые журналистам заблагорассудится напечатать. Итак, если вы позволите, то с завтрашнего дня я объявлю всем им: господа, отныне вам незачем сюда являться. По приказанию господина министра внутренних дел мне формально запрещено давать вам какие бы то ни было сведения. Министр засмеялся и, провожая меня до дверей, сказал: — Хорошо, хорошо, мы поговорим об этом в другой раз. Один из префектов полиции, человек выдающегося ума и больших дарований, занимавший высокий пост в политических сферах, так как был председателем Совета министров, однажды призвал меня к себе и сказал: — Горон, я нахожу неудобным, чтобы справки давались в сыскном отделении, я желал бы, чтобы все исходило из моего кабинета. Я поблагодарил префекта за то, что он избавляет меня от этой утомительной обязанности, и в тот же вечер оповестил об этом журналистов. Дня через два начальник опять меня вызвал: — Милейший Горон, я обдумал и нахожу, что лучше оставить все по-старому. Продолжайте сами давать справки журналистам. Иногда я положительно удивлялся ловкости, с которой репортеры выведывали от моих агентов все, что им требовалось.