* * * Осуществить наш хитрый план оказалось довольно сложно. Это еще хорошо, что мой телохранитель не имел дурацкой привычки задавать кучу ненужных вопросов в стиле: «А зачем? А кто? А что?» Ему было достаточно моего «надо». Но, когда я подробно посвятила Никиту в детали, он сразу отверг идею пойти туда самому или отправить Савву. – Вы как маленькая! Меня в этом банке видели, кажется, все сотрудники, включая парковщиков и уборщиц – я же ваш телохранитель, а Савка только комплекцией не вышел, а лицом-то и волосами... Ну, и как вы себе представляете легенду? Типа – я не я, и лошадь не моя? Я не могла не признать, что прокололась: действительно, Никиту в лицо знали уж если не все, то многие. И то, что он сует сотрудникам в лицо фотографию мадам Ямских, может вызвать подозрения и, как следствие, станет известно моему мужу. Нужно придумать что-то другое... Выручил призванный на помощь Савва. Мы встретились в городе, в небольшом кафе за зданием банка, и Никиткин братец предложил вполне логичный ход: – А что, если обставить все как слежку за неверной женой? У нас в агентстве часто такие заказы случаются. Я могу своего приятеля привлечь, вот он аккуратно и выяснит, не появлялась ли в последнее время указанная дамочка в банке. Всего делов... – А ведь верно! – оживился Никита. – Это самое простое и логичное объяснение. Ревнивый муж и все такое. Я не особенно вдохновилась этим планом, справедливо опасаясь, что и это может стать известно Сашке, но потом подумала – а чего, собственно? Как он догадается, что я тут приложила руку? Никак. Савва с Никитой меня не сдадут, а Саввин приятель за хорошую сумму смолчит – ну, не станет же Сашка загонять ему иглы под ногти, это не тот случай. В общем, я согласилась и отдала Савве фотографию Василины. Действовать нужно было как можно скорее, Сашка возвращается через два дня, времени катастрофически мало, а информация нужна до приезда мужа – потом я буду вынуждена всякий раз изобретать что-то для отлучки в город. Идея с реабилитационным центром уже не годилась – мой врач радостно сообщил мужу, что ждет меня на контроль через полгода. Черт бы побрал этих любителей отличиться... * * * То, что произошло этим же вечером, вообще не вписывалось ни в какие рамки. Мы с Никитой вернулись домой и обнаружили во дворе машину Семена. Это было странно – он уже давно не приезжал к отцу, если при этом дома не было меня. Нехорошее предчувствие зашевелилось внутри, но я постаралась отогнать от себя дурные мысли – в конце концов, что – не мог братец соскучиться по папе и приехать навестить? Вполне мог. Но это, увы, был отнюдь не дружеский визит... Едва я открыла дверь, как до меня словно взрывная волна докатился истошный ор отца: – ...мать-перемать!!! Только этого еще мне не хватало! Жопошник! Мой сын, кровь моя!!! Да не хватай ты меня за руки, ублюдок! Я рванула, сколько было скорости, в кабинет – именно оттуда несся родительский рык – и застала там картину в стиле «Иван Грозный...» – ну, дальше по тексту. Семен валялся на ковре, а отец, весь красный от гнева и оскорбленного достоинства, месил его ногами. – Папа!!! Папа, ты что?! – Я кинулась к отцу и повисла на руке, но он, не соображая, что делает, оттолкнул меня: – Прочь! И ты... ты туда же?! – Куда же?! – заорала я еще громче, понимая, что сейчас надо сделать что-то из ряда вон, чтобы отвлечь папу от Семена. У того из разбитых носа и губ текла кровь, лоб, рассеченный, видимо, валявшимся неподалеку письменным прибором, тоже кровоточил, а глаза были совершенно безумными и полными ужаса. Это последнее как раз меня не удивляло – в таком раздрае я лично видела папеньку впервые. – Ты... Сашка!!! Ты знала?! – задыхаясь, проорал отец, однако пинать Семена перестал, и тот, повизгивая, трусливо уполз под стол и скулил там, совсем как побитая хозяином собака. – Знала – что? Ты можешь нормально сказать, я не глухая! – Я снова подошла к папе и осторожно поймала его руку, привычно попав пальцами на запястье и начав считать пульс. – Ты знала, что этот... спит с мужиками? – еле вывернул последнюю часть фразы родитель, тяжело дыша. – Нет, – ровным тоном ответила я и почти физически ощутила, что брат сейчас меня сдаст. Но, к моему великому удивлению, из-под стола не раздалось ни единого лишнего звука, кроме скулежа. Господи, как же мерзко выглядит рыдающий бугай, лежащий под столом... – Нет?! То есть – ты столько лет с ним как с подружкой, а он тебе ни разу не протрепался? – не поверил папа, и я снова тем же ровным тоном повторила: – Я ведь уже сказала – нет. Почему ты думаешь, что мне больше не о чем поговорить с братом, кроме как о том, с кем он спит? Папа подозрительно смотрел мне в лицо, но я давно уже научилась врать, не краснея и не опуская глаза. Тяжело дыша, родитель опустился на кожаный диван и вытер пот со лба подолом выбившейся из-под брючного ремня рубахи. Я по-прежнему стояла между ним и столом, словно мое присутствие на пути могло стать для отца серьезной помехой, захоти он ринуться и вынуть из убежища непутевого сына. Единственное, в чем я была убеждена на все сто, так это в том, что поднять руку на меня папа никогда не сможет. За всю жизнь он не сделал этого ни разу, как бы сильно я ни проштрафилась. Он порол братьев даже в сознательном возрасте, не смущаясь тем, что рост их уже давно превышал его собственный, и ни Славе, ни Семену никогда не приходило в голову даже возмутиться, а не то что ответить, но меня отец не трогал никогда. Возможно, потому, что я все-таки девочка, хоть и воспитанная как мальчик. А возможно, папа боялся не рассчитать силу – войдя в раж, он уже не мог остановиться, знал это и, может, поэтому сдерживался. – Как же так, господи? За что ты меня наказал, а? – Папа смотрел в потолок, словно видел там кого-то свыше и к нему обращался. – Один сын был алкаш, второй – прости господи, выговорить язык не шевелится... – Он перевел взгляд на притаившегося под столом Семена и брезгливо бросил: – Вали отсюда. И запомни: с сегодняшнего дня ты нищая безотцовщина. У тебя нет ни дома, ни отца, ни сестры. А ты, – постановил, обернувшись ко мне, тоном, не терпящим возражений, – с сегодняшнего дня не смей общаться с ним даже по телефону. Узнаю – пожалеешь, поняла, Александра? Я не осмелилась возражать прямо сию секунду, решив перенести обсуждение на тот момент, когда папа будет адекватен и спокоен, а потому медленно кивнула. Семен опасливо выбрался из-под стола и боком пошел к двери. Папа же встал и, открыв окно, высунулся и крикнул охране: – Эй, пацаны! Колеса у «Фолькса» порежьте – пусть пешком чешет, – Семен в это время как раз вышел из дома и, разумеется, услышал, о чем речь, а потому, вобрав в плечи голову и ссутулив плечи, понуро побрел к воротам, даже не попытавшись как-то отстоять право на собственную машину. Но и этого отцу показалось недостаточно для выражения полного презрения и отказа от дома: – И собаку спустите, пусть скорости добавит! – Папа, ну, не надо! – взмолилась я, представляя, как полудикий Князь рвет моего брата, но отец только шикнул: – Умолкни, Сашка! – и засвистел при помощи пальцев, оттеснив меня от окна. Раздался лай и рев, потом вскрик Семена и лязганье калитки – кажется, Семка успел выскочить и захлопнуть ее за собой. Папа развернулся и коротко бросил: – Одна ты у меня осталась, Сашка. – Откуда... ты узнал? – с опаской спросила я, и он вздохнул: – На столе посмотри. Я подошла к столу – там, смятые и словно изжеванные, лежали несколько снимков, явственно демонстрировавших любовные игры моего братца и его новой пассии Сереженьки. Ну, тут даже слепому видно и тупому ясно, что отпираться и ссылаться на фотомонтаж нелепо... Но кто? Кто мог сделать такие снимки и прислать их папе? – И где взял? – скривив брезгливую гримасу, спросила я. – Сорока принесла. – А как сороку звали? – продолжала упорствовать я, горя желанием докопаться до сути. – Никто ее не звал, сама прилетела, – и вот тут стало понятно, что бесполезно спрашивать. Он ничего больше мне не скажет. * * * – Саня, мне хреново... Голос брата в трубке звучал приглушенно и растерянно, я физически чувствовала, как ему плохо. Разговаривать приходилось в гараже – едва заметив на дисплее мобильного номер Семена, я рванула туда, еле успев прихватить куртку. Папа выразился вполне конкретно, и я не очень хотела проверять, что будет, если он застанет меня за разговорами с братом. – Ты хотя бы приблизительно можешь представить, кто мог сделать это? – Н-нет... хотя... угрожали мне, что обнародуют... – Кто?! – сразу же вцепилась я, но Семен заблеял: – Не знаю, Сашуль... по почте конверт прислали, там даже не от руки написано, а так... знаешь, как в детстве из газетки буквы вырезали? Ну, вот... Я сразу и не понял, что всерьез... а сегодня отец звонит и говорит – приезжай, разговор есть... Да, зацепиться не за что. Нужно искать, кому выгодно. А кому может быть выгодно стравить отца и Семена, заведомо зная, что папа не простит подобного и, скорее всего, просто вышвырнет Семку и из дома, и из своей жизни. Но зачем? Мне в голову приходила только одна мысль – завещание. Я знала, что папа переписал его, разделив свое имущество после смерти Славы между мной и братом. Но кто, кроме нотариуса, много лет сидевшего у папы «на зарплате», мог это знать? Допускаю, что Бесо и дядя Моня. Но через них это не могло уйти никуда, это даже не обсуждается. Тогда – как? Кто? – Я приеду к тебе завтра, – решительно заявила я. – Приезжай, – вдруг решительно заявил Семен. – Я тебе скажу, кто мог это сделать. Я думаю, что прав. Но по телефону не буду. – Хорошо. Завтра я у тебя. * * * Конечно, более неподходящего для визита к брату дня подобрать я не смогла. Ночью должен был вернуться Сашка, по которому я уже отчаянно соскучилась, а тут братец со своими проблемами – впрочем, как всегда. Но я обещала, и потому нужно было ехать. С трудом дождавшись, пока отец отбудет в банк, я быстренько оделась и позвонила Никите, попросив не брать больше никого из охраны. Никита только хмыкнул понимающе. Все-таки приятно, когда тебя поддерживают и с полуслова угадывают желания. Снег шел три дня, и дорога в город напоминала тоннель в горе – кругом сугробы, и только сама трасса более-менее укатана. Никита уверенно вел машину на приличной скорости и успевал еще по телефону разговаривать. Если бы отец узнал... Он категорически запрещал подобные вещи и не потерпел бы нарушения приказа. Но у нас с Никитой были свои отношения и свои правила. – Акела сегодня возвращается? – А? – Я настолько увлеклась своими мыслями, что не заметила, как Никита убрал телефон, и не сразу поняла, о чем он спрашивает. – Акела возвращается сегодня? – переспросил телохранитель, прекрасно осведомленный о моей привычке уходить в себя и не сразу возвращаться. – Да, ночью. А что? – Ну, просто Савкин приятель еще не успел... ну, вы помните? Так вот, он еще не со всеми сотрудниками, имеющими доступ к ячейкам, поговорил. А в идеале надо бы вообще всех опросить. – А всех-то к чему? Достаточно сотрудников на ресепшен – на предмет «входила-выходила в ближайшее время» и тех, кто работает в хранилище, а их совсем немного, насколько я в курсе. – Ну, с девочками на ресепшен уже поговорили – да, была, и по примерным датам очень даже подходит, но вот входила ли в хранилище... Вы ведь понимаете, что в банк можно по разным надобностям прийти. – Ага – коммунальные платежи внести! – фыркнула я и достала из кармана «барбариску», к которым в последнее время сильно пристрастилась. – У таких, как Василина, для этой цели имеются специально оплаченные люди. Рассчитывается она кругом и везде банковской картой, так что надобность в банкомате отпадает. Ну, и куда еще, как не в хранилище, ей было идти?