Каково же было моё удивление, когда среди офигенных раскованных тусовщиков я увидела доктора Лернера в глупой майке со смайликом. Седого, вспотевшего, всклокоченного, двухметрового и определённо позволившего душе пуститься в пляс. Он колдовал наедине с собой, как чудаки на рассвете в клубах. Потешный, самозабвенный. Голубые глаза то закрывались от удовольствия, то искрились себе в темноте. Я постеснялась с ним заговорить, но танец профессора счастья так и стоит перед глазами. Ключ к себе Я сколько ни пишу, словосочетание «быть счастливой» всё равно раздражает. Клише. А как ещё сказать? Удовлетворение, гармония, цельность. Для меня секрет — в слове «спокойствие». Под «покоем» я подразумеваю относительную цельность нервной системы. Сохранность. Способность обеспечивать самой себе безопасность. Я сейчас оглядываюсь на прошлое и недоумеваю. Как я могла жить в непрекращающемся стрессе и при этом быть хорошей мамой, работать, делать карьеру, искать отношения, верить в лучшее и дышать? На какой энергии я продержалась? Когда я так резко меняла жизнь и переезжала внезапно на другой край земли, моя психотерапевтка говорила, что счастье — это умение, которому мне надо будет учиться с нуля. Не бывает так, что живёшь много лет в хаосе дисфункциональных отношений, а потом — как Золушка на бал, неузнаваемая и роскошная. Это не так работает. Счастье — это навык, которым я ранее не владела, мне его ещё осваивать и осваивать. Опытный в нелюбви — неофит в любви. Я учусь… Не загонять себя. Не истязать себя. Не ставить себя постоянно под сомнение. Защищать границы. Мысленно давать сдачи. Отрывать глаза от компьютера, когда вскипает от работы мозг. Ещё три недели, и по всему Нью-Йорку распустятся магнолии, огромные, чрезмерные, душистые. Я раньше больше прочих цветов ценила пионы с их неуместной летней роскошью, с их напоминанием о даче, о детстве, о бабушке, подстригающей листья на раскладном стульчике, о моей Покровке. А теперь вот — магнолии, бабушка от них бы сошла с ума. Гляди, ба. Много лет прошло с тех пор, как мы с тобой виделись последний раз. Ты, наверное, удивилась бы мне сейчас. Удивилась бы и моей дочери, моей С., которая взрослеет в своей этой нью-йоркской школе. Птичий язык Если бы он был способен воспринимать её речь, если бы хоть одно её слово точно переводилось на его хищный птичий язык, то между ними выросли бы миры. Один мир, возможно, назывался бы дружба. Она бы могла позвонить ему как-то вечером уставшая, после часа пик в метро, еле стоящая на ногах. И он бы отвечал, и его фразы не прожигали бы тонкую поверхность её сердца, а, наоборот, лечили бы, помогали бы зарасти ранам, которые они нанесли друг другу в прошлом. Он бы мог поднять трубку на другом конце света, и было бы слышно, как он затягивается своей дурацкой крепкой сигаретой с коротким фильтром, и между ними случился бы диалог. Она бы рассказала, что жизнь в Нью-Йорке не всегда покрыта сахарной коркой, а он бы напомнил, что Москва и вовсе горькая. Они бы, может, молчали в телефон и прислушивались к дыханию, но по проводам бы скользила способность услышать и быть услышанной. Когда-то они были близки. И язык был им не нужен вовсе, понимали друг друга и без слов, и над их головами без шапок шелестели московские тополя, сырые после дождя. Если бы только время не лишило их возможности понимать друг друга, не сделало бы их немыми, то между ними выросли бы парижи, римы и праги поддержки. Как могли бы взаимодействовать сильные и свободные он и она когда-то, в прошлой жизни, много июней назад. А теперь — не связанные ничем, кроме исказившейся памяти. Мир между ними мог бы называться «понимание». Она могла бы сказать ему: «Как я устала за сто лет своего одиночества после нашего развода, уже даже и голову не хочется класть никому на плечо, хочется только наблюдать, как вечером запотевает бокал от холода вина, вести по его краю пальцем». А он бы мог ответить: «Я и сам не нашёл то, что искал, оставив тебя одну при помощи телефонного звонка, под снегопадом, возле станции метро „Динамо“, помнишь? С X я вскоре расстался, Y ушла от меня сама, Z рассмеялась мне в лицо, а ведь у меня были на себя такие яркие планы». Уроки Почему я так долго прожила в отношениях, тотально меня не устраивающих? Мне казалось, жертвы стоят того. Страдать ради «семьи», чтоб картинка — как из рекламы хлопьев. Ради мнимого благополучия, ведь за мужчиной ты якобы как за каменной стеной, и неважно, что эта стена тебя уже почти придавила. Ради не-одиночества, хотя по факту рядом с партнёром, который тебя не любит, одиночество ощущается в сто раз острее; лучше уж быть одной, но в поиске. Урок номер один. Любимый человек не должен тебя заставлять очень много страдать, переживать и плакать. Вот этого состояния, знаете, когда солнечное сплетение аж сдавлено от напряжения. Этого давления не должно быть вовсе или совсем мало, эдакая крупица розовой гималайской соли на шоколадке. Не более. Урок два. Основная текстура отношений должна складываться из ощущения покоя, комфорта и естественности. Смешно чтобы было. Если напряжение занимает более тридцати, сорока и тем более пятидесяти процентов — значит, не работает эта сцепка между людьми. Вполне вероятно, в ней есть свой какой-то азарт, но толку в ней мало. Урок три, и в двадцать лет я бы, наверное, смеялась над этой приторной формулировкой. Партнёр должен быть к тебе добр. Именно это слово, «добрый». Никакие жёсткие нарциссы, лидеры от природы и амбициозные, занятые только собой бизнес-акулы не пройдут отбор в тесноте семейной жизни, если у них не будет элементарно тёплого сердца и вагона терпения. И это измеряется не деньгами, не автомобилем, не костюмом и даже не размером бриллианта в кольце… Которое ты забудешь в уборной на работе. Урок четыре. Это измеряется тем, какие конкретно человек произносит слова во время ссор, не сваливается ли он в абьюз, в унижение, обесценивание, игнорирование, газлайтинг. Тем, насколько сильно он выходит из себя в критических ситуациях, быстро ли он успокаивается. Что он говорит о друзьях и прочих третьих лицах. Надо понимать, что всё применённое к третьим лицам рано или поздно может быть применено к тебе. Пятое. Что он думает о феминизме? Какое впечатление на него произвели каминг-ауты, связанные с насилием? Ему было страшно читать эти тексты? Они изменили его отношение к реальности? Если же он обесценивает #янебоюсьсказать и #metoo, если он глумится и придумывает причины, почему этот разговор выгоден жертве, то в этом человеке есть ядро скрытого насилия. Может быть, в прошлом были эпизоды. Может быть, он практикует его в настоящем. Может быть, он не понимает, как контролировать свой мир без грубых манипуляций. Если говорит, что изнасилованный, избитый, истерзанный человек сам виноват… Делай выводы. Я мало встречала мужчин, которые не впадают в реакцию защиты при разговоре о допустимости насилия в обществе. Им требовалось как минимум хорошенько отшутиться. Это реакция защиты. Человеку настолько трудно впустить в свой разум некоторые мысли, что психика изворачивается, лишь бы эта информация не проникла в сознание. Мой Д. — наверное, первый мужчина в моей жизни, который так честен в своей позиции поддержки по отношению к женщинам. Он профем. Он профем-мужчина, который не теряет при этом ни капли своего достоинства. Скорее, наоборот. Есть мир, в котором насилие в отношениях — не тема для шуток. Не минутный разговор, после которого ты продолжаешь жить дальше так же, как жили твои отец, дед и прадед. Задавать себе вопросы. А честно ли то, как я себя веду сейчас? Имею ли я право произносить эти слова вслух? А справедливо ли то, что я утверждаю? Адекватно ли то, как я реагирую сейчас? А не наступаю ли я сейчас на чужую территорию, не нарушаю ли границы, не злоупотребляю ли своей властью над другим? Отношения — почти безграничная власть над человеком и его эмоциями. Я учусь быть бережной в них. На полу Она — старые сбрендившие механические часы, у которых все стрелки идут в разные стороны с дикой скоростью и кукушка не затыкается. Она уже полтора часа лежит на полу в гостиной их бывшей квартиры. На севере Москвы. Уже стемнело, но она даже не включала свет. Она лежит на ровной жёсткой поверхности пола, на колючем ковре, и с испугом слушает собственное дыхание. «Я ещё дышу, а значит, я существую». Машины за окном всё ещё сердито сигналят, а значит, мир по-прежнему движется по привычным траекториям. Небо ближе к вечеру стемнело, а значит, солнце всё ещё заходит за горизонт. Это только её крохотный, никому не заметный мир рухнул один час тридцать минут назад. В разгар очередной ссоры, очередного расставания он толкнул её. Так сильно, что она пролетела около трёх метров по коридору ко входной двери и упала на деревянный паркет, вывихнув голеностоп и сломав в нём плюсневую кость. Нитки порванных посиневших сосудов в ноге. В той самой ноге, что она ребёнком бережно упаковывала в сандалии на море. Никто не имеет права насильственно прикасаться к твоему телу, наказывать через тело, мстить через тело. Тело — это главный и единственный храм любого человека. Нанося ущерб телу, ты ставишь под сомнение нужность существования человека на земле. Ты подвергаешь его сомнению. Эмоциональное, психическое насилие рано или поздно выливается в акт физической агрессии. После неё ты не знаешь, как жить дальше, и лежишь на полу, слушая привычный ход жизни за окном и пытаясь обрести в нём какую-то опору. Ты не знаешь, как жить дальше, потому что проломлена твоя самая главная, священная граница — тело. Простить после акта физического насилия — это неправильно, но женщин слишком активно учат прощать. Их растят в огромной толерантности к насилию. Они его не распознают. Они винят себя. Они не уходят.