Бедняжка Аманда, сможет ли она с таким наигранным весельем выдержать перипетии своей жизни? Тутти повидала столько женщин, у которых брак пошел прахом, что, может, еще и поэтому не оплакивала свою судьбу и свое незамужнее одиночество. Дети… хорошо, но их можно сделать, ответила она колкостью на колкость Лючии, чем рассмешила обеих. Чуть позже подошла Дэда, оставив Марию-Луизу наедине с Джованной, так сказать, принеся ее в жертву Джованне без зазрения совести. Тутти наблюдала за ними, сидящими у камина; говорили они, казалось, о чем-то очень серьезно, и это что-то их обеих увлекало. Но потом до ее уха долетели слова «глобализация» и «Виттгенштейн», Мария-Луиза пару раз посмотрела в ее сторону, бросив умоляющий взгляд и одновременно продолжая вертеть в руках бокал. А вот Дэда внешне была веселой, вечер принял пикантный оборот, едва она начала рассказывать забавные истории об их общих знакомых. Никто лучше Дэды так непринужденно не мог оживить беседу. Тутти было весело, и ей не хотелось портить атмосферу веселья, но тем не менее, воспользовавшись паузой в беседе, она ринулась в бой. — А у кого-нибудь из вас есть идея насчет того, когда приедет Пьера? Мы ее будем ждать всю ночь? — Я думаю, что она уже не приедет. Должно быть, она опоздала на поезд. — Опоздала на все поезда в послеполуденное время и на все вечерние? Оставь, Аманда, это невозможно, — сказала рассудительная Лючия. — Это странно, — задумчиво заметила Дэда, — она так ждала этого уик-энда. Я удивляюсь, почему ее до сих пор еще нет. — Это точно. Зная ее, я скорее ожидала, что она приедет первой, чтобы встретить нас, с кухонным полотенцем в одной руке и тортом — в другой, а еще с подробной программой на два дня. — Лючия, сколько рук у этой несчастной женщины? — рассмеялась Тутти. — Смейтесь, но тем не менее это загадка, — заметила Аманда, и ее симпатичная мордашка осветилась любопытством. Они еще пообсуждали эту тему, к ним присоединились Джованна и Мария-Луиза, но подруги так и не пришли ни к какому выводу. Неожиданно Лючия предложила сыграть в карты, в бурраку, но никто не подумал прихватить с собой игральные карты. Поэтому они продолжили откровенно сплетничать, болтая о Пьере, а заодно и о других общих знакомых. Когда спустя два часа подруги расходились до своим комнатам, каждая и все вместе единогласно пришли к выводу, что абсолютно не в интересах Пьеры было бросать их на произвол судьбы и что у них все равно не испортилось настроение. А Пьера — когда приедет, тогда и приедет. Тутти не помнила за последнее долгое время ни одного столь симпатичного вечера, как этот. Несмотря ни на что, было приятно встретиться со школьными подругами, но о прежних временах они даже не вспомнили. Завтра будет лучше, чем сегодня, в этом она абсолютно уверена. Пятница, 00.00. Джованна Она с детства боялась темноты. Едва выключали свет, в темноте помещений ей чудились ужасные монстры с окровавленной пастью. Она начинала кричать и кричала, пока кто-нибудь не появлялся. Только ее мать никогда не заходила, потому что обычно по вечерам была в театре или на каком-нибудь ужине. Теперь, став взрослой, самостоятельной, умеющей принимать на себя ответственность, Джованна откровенно могла сказать, что она благодарна своей матери, что той не было рядом с ней, когда она, еще маленькая, нуждалась в ее заботе. В конце концов она перестала кричать по ночам в ожидании утешений горничной, которая умела говорить только на своем, незнакомом Джованне языке, и начала изобретать свои способы противостояния страху. Она развлекала себя песенками, повторяла детские считалочки, вспоминала всевозможные обманные трюки, и страх ушел, затаившись в подсознании. Единственное, что не устраивало ее, так это то, что страх остался, но для Джованны это уже мало что значило. Чувство страха должно присутствовать хоть чуть-чуть, оно необходимо, чтобы мы осознавали хрупкость жизни. Теперь, находясь в темноте незнакомой комнаты, Джованна не боялась и за это могла благодарить свою маму, но все же чувствовала она себя как-то неуютно. Она вытянулась на кровати. Наконец-то это была кровать, на которой ее ноги не касались спинки. У Джованны рост был метр восемьдесят два, размер одежды все тот же — сорок второй, как и в лицее. Остальные подруги возненавидели ее за это, едва увидев, в этом Джованна уверена. И даже ее стрижка, почти ежиком, смущала их, не говоря уже о пирсинге и татуировке. Они подумывали, не лесбиянка ли она, это читалось у них в глазах. Джованна в душе посмеивалась над своей способностью обескураживать остальных. И поэтому у нее всегда припасена пара невыносимо скучных тирад о политике и работе. Подруги стали отходить от нее с наклеенными улыбками, бросая на нее сожалеющий взгляд, как на сумасшедшую. Она славно повеселилась, как всегда, когда доводилось иметь дело с ярко выраженными снобами, кичащимися своими виллами в горах и на море. У Джованны тоже были виллы, унаследованные от родителей, но, едва представилась возможность, она подарила их медицинскому центру по реабилитации наркозависимых. Она часто туда ездила, все пациенты центра были ее друзьями. В общем она была рада, что приехала на виллу. Но откуда появилось это странное ощущение? Нет, это был не страх. Скорее беспокойство, неуютность, легкая тревога. Джованна постаралась расслабиться, сделав несколько глубоких вздохов, потом попробовала проанализировать свои ощущения. Не зря же она постоянно училась психоанализу. Остальные подруги. Беспокоит сама идея, что ее осудят? Она не вписывалась в их стандарты успешного человека. Без мужа, без детей, возможно, лесбиянка, работа от случая к случаю, вызывающий внешний вид, сорящая деньгами. «Но моя работа мне нравится, и я сама себе тоже, — подумала Джованна. — Мне нравятся мои волосы, как они покалывают, когда я запускаю в них руку, мне нравится создавать компьютерные игры и покупать ношеные вещи (много раньше, чем они опять войдут в моду), мне нравится трахаться когда и с кем хочу и жить в домах, которые мне предоставляют мои друзья. И что дальше? Мне немного наскучила необходимость демонстрировать, что я счастлива. Если это так, почему я хочу доказать это им? Почему именно им? Может, потому что я была лидером в классе, той, с которой все хотели дружить, той, которая диктовала моду, которая первая надела отцовский пиджак из плюша (на самом деле это был пиджак садовника, а мой отец никогда не носил плебейскую одежду). Может, мне не по себе, потому что я была для них мифом и теперь боюсь увидеть в их глазах насмешку? Хорошо, да, это проблема. Но даже если это и так, я могу ее обдумать. Есть что-то еще? Может быть, нужно было прочитать какую-нибудь мантру или сделать несколько специальных упражнений, чтобы раскрыть чакры, расслабиться». В темноте, лежа с открытыми глазами, она угадывала очертания комнаты. Дом. Он ей не нравился, как не понравился и в первый. раз, много лет назад. Он предупреждал их тогда о какой-то опасности, идущей из прошлого, затаившейся с давних пор. Здесь произошла одна история, воспоминания о которой были обрывочными, ведь прошло столько лет. Вроде бы кто-то умер — то ли девушка накануне свадьбы, то ли еще кто-то. Нужно будет спросить у подруг, и, возможно, завтра они все вместе посмеются. Что еще? Появилось ощущение, что ее подвергают каким-то испытаниям, но не ради того, чтобы понравиться подругам, а из-за чего-то другого, более серьезного. Возникло чувство, что она не заслуживает права жить. Неужели опять? Она взглянула на свои запястья с длинными шрамами. Три разреза с одной стороны, четыре — с другой. Смелость покончить с собой была, как и представление о том, как это сделать, но жажда жить оказалась сильнее. Подобного не могло больше повториться. Прошло столько времени, а то, что осталось, — лишь некрасивые отметины, вынуждавшие ее носить одежду с длинными рукавами, во всяком случае, если не стояла удушающая жара. «Может быть, это все потому, что я старею. Мне уже не восемнадцать лет, выбор сделан, я самодостаточна и твердо стою на ногах, моя жизнь в моих руках, и это, наверное, нормально, что я о чем-то беспокоюсь». Но тогда почему у нее возникло желание свернуться калачиком в постели и кричать, кричать в темноте, пока кто-нибудь — горничная, мама, кто-нибудь, — не придет, чтобы спасти ее? Время оказалось милосердно к Пьере. Она была грациозной женщиной, правда, с невыразительными чертами лица, не думающей о своей прическе, с заостренным любопытным носом. Пьера слишком много и слишком быстро говорит. Носит коротенькие из ткани пике рубашечки, не прикрывающие пупок, джинсовую юбку с вышивкой. Босоножки на высоком каблуке с ремешками, перехватывающими лодыжки, кожаную сумку и солнечные очки. Одежда и аксессуары дорогие и добротные, цвета неброские, предназначенные, как она полагает, именно для нее. В результате этих поисков Пьера создала свой собственный стиль, за которым — пустота. Она носит фирменные вещи и при первом взгляде благополучная и внушающая доверие, так сказать, типичный представитель своего благородного рода и своего социального круга. Пьера человек, умеющий принимать гостей и довольно-таки приятная в общении. С ней можно поболтать на вечеринках, не ожидая от нее неприятных выходок, она не принимает наркотики и разборчива в сексуальных отношениях. Возможно, работа у нее не очень серьезная: она делает изделия из керамики и продает их подругам и знакомым, балуется даже написанием сценариев. Женщина средних лет, как и все остальные, может, чуть постарше. В юности о ней нельзя было говорить, как о подающей большие надежды на будущее: подросток, любящий удовольствия, но без всяких оснований, чтобы получать их легко, она предпочитала выбирать тех, кого хотела завоевать. У Пьеры было достаточно денег, чтобы иметь возможность делать солидные подарки нужным подругам. Она первой начинала смеяться над анекдотами, рассказанными Джованной. С восхищением слушала истории последних любовных достижений Дэды.