В пресс-клубе Варя появиться в тот вечер не осмелилась. Наверняка все винят ее и в смерти Лукана (они же не знают об измене), и в изгнании всеобщего любимца д'Эвре. Француз из Букарешта в лагерь так и не вернулся. По словам Эраста Петровича, дуэлянта подержали под арестом и велели в двадцать четыре часа покинуть территорию Румынского княжества. В надежде повстречать Зурова или хотя бы Маклафлина и выведать у них, насколько сурово к преступнице общественное мнение, бедная Варя прогуливалась кругами вокруг пестревшего разноцветными флажками шатра, держа дистанцию в сто шагов. Податься было решительно некуда, а идти к себе в палатку очень уж не хотелось. Милосердные сестры, славные, но ограниченные создания, снова станут обсуждать, кто из врачей душка, а кто злюка, и всерьез ли однорукий поручик Штрумпф из шестнадцатой палаты сделал предложение Насте Прянишниковой. Полог шатра колыхнулся, Варя увидела приземистую фигуру в синем жандармском мундире и поспешно отвернулась, сделав вид, что любуется осточертевшим видом деревеньки Богот, приютившей штаб главнокомандующего. Где, спрашивается, справедливость? Подлый интриган и опричник Казанзаки ходит в клуб запросто, а она, в сущности, невинная жертва обстоятельств, топчется на пыльной дороге, словно какая-то дворняжка! Варя возмущенно тряхнула головой и твердо решила убраться восвояси, но сзади раздался вкрадчивый голос ненавистного грека: — Госпожа Суворова! Какая приятная встреча. Варя обернулась и скорчила гримасу, уверенная, что за непривычной любезностью подполковника немедленно последует какой-нибудь змеиный укус. Казанзаки смотрел на нее, растянув толстые губы в улыбке, а взгляд у него был непонятный, чуть ли не искательный. — Все в клубе только о вас и говорят. Ждут с нетерпением. Не каждый день, знаете ли, из-за прекрасных дам клинки скрещивают, да еще с летальным исходом. Настороженно нахмурившись, Варя ждала подвоха, но жандарм заулыбался еще слаще. — Граф Зуров еще давеча расписал всю эскападу в сочнейших красках, а сегодня еще и эта статья… — Какая статья? — не на шутку перепугалась Варя. — Ну как же, наш опальный д'Эвре разразился в «Ревю паризьен» целой полосой, в которой описывает поединок. Романтично. Вас именует исключительно «la belle m-lle S».[16] — И что же, — Варин голос чуть-чуть дрогнул, — никто меня не винит? Казанзаки приподнял густейшие брови: — Разве что Маклафлин и Еремей Ионович. Но первый — известный брюзга, а второй редко наезжает, только если с Соболевым. Кстати, Перепелкину за последний бой «Георгий» вышел. С каких таких заслуг? Вот что значит — оказаться в правильном месте и в правильное время. Подполковник завистливо причмокнул и осторожно перешел к главному: — Все гадают, куда запропастилась наша героиня, а героиня, оказывается, занята важными государственными делами. Ну-с, что там на уме у хитроумного господина Фандорина? Какие гипотезы по поводу таинственных записей Лукана? Не удивляйтесь, Варвара Андреевна, я в курсе событий. Как-никак заведую особой частью. Вон оно что, подумала Варя, исподлобья глядя на подполковника. Так я тебе и сказала. Ишь какой резвый, на готовенькое. — Эраст Петрович что-такое объяснял, да я не очень поняла, — сообщила она, наивно похлопав ресницами. — Какой-то «Зэ», какой-то «Жэ». Вы лучше спросите у господина титулярного советника сами. Во всяком случае, Петр Афанасьевич Яблоков ни в чем не виноват, теперь это ясно. — В измене, возможно, и не виноват, но в преступной неосторожности наверняка повинен. — Голос жандарма лязгнул знакомой сталью. — Пусть пока посидит ваш жених, ничего с ним не сделается. — Однако Казанзаки сразу же сменил тон, очевидно, вспомнив, что сегодня выступает в ином амплуа. — Все образуется. Ведь я, Варвара Андреевна, не амбициозен и всегда готов признать свою ошибку. Взять хотя бы несравненного мсье д'Эвре. Да, признаю: допрашивал, подозревал — были основания. Из-за его пресловутого интервью с турецким полковником наше командование совершило ошибку, погибли люди. Я имел гипотезу, что полковник Али-бей — персонаж мифический, придуманный французом то ли из репортерского тщеславия, то ли из иных, менее невинных соображений. Теперь вижу, что был несправедлив. — Он доверительно понизил голос. — Получены агентурные сведения из Плевны. При Осман-паше, действительно, состоит не то помощником, не то советником некий Али-бей. На людях почти не показывается. Наш человек видел его издалека, разглядел только пышную черную бороду и темные очки. Эвре, кстати, тоже про бороду поминал. — Борода, очки? — Варя тоже понизила голос. — Неужто тот самый, как его, Анвар-эфенди? — Тс-с. — Казанзаки нервно оглянулся и заговорил еще тише. — Уверен, что он. Очень ловкий господин. Лихо обвел нашего корреспондента вокруг пальца. Всего три табора, говорит, главные силы подойдут нескоро. Разработка незатейливая, но элегантная. Вот мы, болваны, наживку и заглотили. — Однако, раз в неудаче первого штурма д'Эвре не виноват, а убитый им Лукан — предатель, получается, что журналиста выдворили неправильно? — спросила Варя. — Получается, что так. Бедняге просто не повезло, — махнул рукой подполковник и придвинулся поближе. — Видите, Варвара Андреевна, как я с вами откровенен. Между прочим, секретной информацией поделился. А вы не хотите мне поведать сущий пустяк. Я переписал себе тот листок из книжечки, бьюсь третий день, и все попусту. Сначала думал, шифр. Непохоже. Перечень или передвижение частей? Потери и пополнения? Ну скажите же, до чего додумался Фандорин? — Скажу только одно. Все гораздо проще, — снисходительно обронила Варя и, поправив шляпку, легкой походкой направилась к пресс-клубу. К третьему и окончательному штурму плевненской твердыни готовились весь знойный август. Хотя приготовления были окружены строжайшей секретностью, в лагере открыто говорили, что сражение произойдет не иначе как 30-го, в день высочайшего тезоименитства. С утра до вечера по окрестным долинам и холмам пехота и конница отрабатывали совместные маневры, по дорогам денно и нощно подтягивались полевые и осадные орудия. Жалко было смотреть на измученных солдатиков в потных гимнастерках и серых от пыли кепи с солнцезащитными платками, но общее настроение было мстительно-радостным: все, мол, кончилось наше терпение, русские медленно запрягают да быстро едут, прихлопнем назойливую плевненскую муху всей мощью медвежьей десницы. И в клубе, и в офицерской кантине, где столовалась Варя, все разом превратились в стратегов — рисовали схемы, сыпали именами турецких пашей, гадали, откуда будет нанесен главный удар. Несколько раз заезжал Соболев, но держался загадочно и важно, в шахматы больше не играл, на Варю посматривал с достоинством и на злодейку-судьбу уже не жаловался. Знакомый штабист шепнул, что генерал-майору в грядущем приступе отводится хоть и не ключевая, но очень важная роль, и под началом у него теперь целых две бригады и один полк. Оценили, наконец, Михаила Дмитриевича по заслугам. Вокруг царило оживление, и Варя изо всех сил старалась проникнуться всеобщим подъемом, но как-то не получалось. По правде говоря, ей до смерти наскучили разговоры о резервах, дислокациях и коммуникациях. К Пете по-прежнему не пускали, Фандорин ходил мрачнее ночи и на вопросы отвечал невразумительным мычанием, Зуров появлялся только сопровождая своего патрона, косился на Варю взглядом плененного волка, строил жалостные рожи буфетчику Семену, но в карты не играл и вина не просил — в отряде Соболева царила железная дисциплина. Гусар пожаловался шепотом, что «Жеромка» прибрал к рукам «все хозяйство» и никому вздохнуть не дает. А Михаил Дмитриевич его оберегает и не дает закатить хорошую взбучку. Скорей бы уж штурм. За все последние дни единственным отрадным событием было возвращение д'Эвре, который, оказывается, пересидел бурю в Кишиневе, а узнав о своей полной реабилитации, поспешил к театру военных действий. Но и француза, которому Варя очень обрадовалась, словно подменили. Он больше не развлекал ее занимательными историями, о букарештском инциденте говорить избегал, а все носился по лагерю, наверстывая месяц отсутствия, да строчил статейки в свое «Ревю». В общем, Варя чувствовала себя примерно так же, как в ресторане гостиницы «Руайяль», когда мужчины, унюхав запах крови, словно с цепи сорвались и начисто забыли о ее существовании. Лишнее подтверждение того, что мужчина по самому своему естеству близок к животному миру, звериное начало выражено в нем очевидней, чем в женщине, и потому полноценной разновидностью homo sapiens является именно женщина, существо более развитое, тонкое и сложное. Жаль только поделиться своими мыслями было не с кем. Милосердные сестры на такие слова только прыскали в ладошку, а Фандорин рассеянно кивал, думая о чем-то другом. Одним словом, безвременье и скука. А на рассвете 30 августа Варю разбудил чудовищный грохот. Это началась первая канонада. Накануне Эраст Петрович объяснил, что помимо обычной артиллерийской подготовки турок подвергнут психологическому воздействию — это новое слово в военном искусстве. С первым лучом солнца, когда правоверным пора совершать намаз, триста русских и румынских орудий откроют ураганный огонь по турецким укреплениям, а ровно в девять канонада прекратится. Осман-паша, ожидая атаки, пошлет на передовые позиции свежие войска, но не тут-то было: союзники не двинутся с места, и над плевненскими просторами воцарится тишина. В одиннадцать ноль ноль на недоумевающих турок обрушится новый шквал огня, который продлится до часа дня. Далее — опять затишье. Противник уносит раненых и убитых, наскоро латает разрушения, подкатывает новые пушки взамен разбитых, а штурма все нет. У турков, которые крепкими нервами не отличаются и, как известно, способны на минутный порыв, но пасуют перед любым продолжительным усилием, натурально начинается замешательство, а возможно, и паника. На передовую наверняка съезжается все басурманское начальство, смотрит в бинокли, ничего не понимает. И тут, в четырнадцать тридцать, противника накрывает третья волна канонады, а еще через полчаса на измученных ожиданием турок устремляются штурмовые колонны. Варя поежилась, представив себя на месте несчастных защитников Плевны. Ведь это ужасно — ждать решительных событий и час, и два, и три, а все попусту. Она бы точно не выдержала. Задумано хитро, этого у штабных гениев не отнимешь. Бу-бух! Бу-бух! — ухали тяжелые осадные орудия. Бух-бух-бух! — пожиже вторили полевые пушки. Это надолго, подумала Варя. Надо бы позавтракать. Журналисты, не извещенные о хитроумном плане артиллерийской подготовки, выехали на позицию еще затемно. Местонахождение корреспондентского пункта следовало обговорить с командованием заранее, и после долгих дискуссий большинством голосов решили проситься на высотку, расположенную между Гривицей, где находился центр позиции, и Ловчинским шоссе, за которым располагался левый фланг. Поначалу большинство журналистов хотели обосноваться ближе к правому флангу, потому что главный удар явно намечался именно с той стороны, но Маклафлин и д'Эвре переубедили коллег. Главный аргумент у них был такой: пусть левый фланг даже окажется второстепенным, но там Соболев, а значит, без сенсации не обойдется. Позавтракав вместе с бледными, вздрагивающими от выстрелов сестрами, Варя отправилась разыскивать Эраста Петровича. В штабе титулярного советника не оказалось, в особой части тоже. На всякий случай Варя заглянула к нему в палатку и увидела, что Фандорин преспокойно сидит в складном кресле с книгой в руке и, покачивая сафьяновой туфлей с загнутым носком, пьет кофе. — Вы когда на позицию? — спросила Варя, усаживаясь на койку, потому что больше было некуда. Эраст Петрович пожал плечами. Лицо его так и светилось свежим румянцем. Лагерная жизнь явно шла бывшему волонтеру на пользу. — Неужто будете сидеть здесь весь день? Д'Эвре сказал, что сегодняшнее сражение — крупнейший штурм укрепленной позиции за всю мировую историю. Грандиозней, чем взятие Малахова кургана. — Ваш д'Эвре любит п-приврать, — ответил титулярный советник. — Ватерлоо и Бородино были помасштабней, не говоря уж о лейпцигской Битве народов. — Вы просто чудовище! Решается судьба России, гибнут тысячи людей, а он сидит, книжку читает! Это в конце концов безнравственно! — А смотреть с безопасного расстояния, как люди убивают друг д-друга, нравственно? — В голосе Эраста Петровича, о чудо, прозвучало человеческое чувство — раздражение. — Благодарю п-покорно, я этот спектакль уже наблюдал и даже в нем участвовал. Мне не п-понравилось. Я уж лучше в обществе Т-тацита. — И демонстративно уткнулся в книгу. Варя вскочила, топнула ногой и направилась к выходу, но Фандорин сказал ей в спину: — Вы уж там поосторожней, ладно? С к-корреспондентского пункта ни ногой. Мало ли что. Она остановилась и удивленно оглянулась на Эраста Петровича. — Заботу проявляете? — П-право слово, Варвара Андреевна, ну что вы там потеряли? Сначала будут долго стрелять из пушек, потом побегут вперед и п-поднимутся клубы дыма, вы ничего не увидите, только услышите, как одни кричат «ура», а другие кричат от боли. Очень интересно. Наша с вами работа не там, а здесь, в т-тылу. — Тыловая крыса, — вспомнила Варя подходящий к случаю термин и оставила мизантропа наедине с его Тацитом. Высотку, на которой расположились корреспонденты и военные наблюдатели нейтральных стран, найти оказалось просто — еще с дороги, сплошь запруженной повозками с боеприпасами, Варя увидела вдали белое полотнище. Оно вяло покачивалось на ветру, под ним темнело изрядное скопление людей — пожалуй, человек сто, если не больше. Дорожный распорядитель, осипший от крика капитан с красной повязкой на рукаве, распределявший, куда подвозить снаряды в первую очередь, мельком улыбнулся миловидной барышне в кружевной шляпке и махнул рукой: — Туда, туда, мадемуазель. Да смотрите никуда не сворачивайте. По белому флагу вражеская артиллерия не бьет, а в прочие места нет-нет да и залетит снарядик-другой. Куда, куда попер, дубина стоеросовая?! Я же сказал, четырехфунтовые на шестую! Варя тронула поводья смирного каурого конька, позаимствованного в лазаретной конюшне, и поехала на флаг, с любопытством озираясь вокруг. Вся долина перед грядой невысоких холмов, за которыми начинались подступы к Плевне, была испещрена странными островками. Это, разбившись поротно, лежала на траве пехота, дожидаясь приказа об атаке. Солдаты вполголоса переговаривались, время от времени то отсюда, то оттуда доносился неестественно громкий хохот. Офицеры, собравшись группками по несколько человек, дымили папиросами. На Варю, ехавшую амазонкой, смотрели удивленно и недоверчиво, словно на существо из иного, ненастоящего мира. От вида этой шевелящейся, жужжащей долины стало не по себе. Варя отчетливо увидела, как над пыльной травой кружит ангел смерти, вглядываясь и помечая лица своей незримой печатью. Она ударила конька каблуком, чтоб поскорее проехать этот жуткий зал ожидания. Зато на наблюдательном пункте все были оживлены и полны радостного предвкушения. Тут царила атмосфера пикника, а кое-кто прямо расположился у разложенных на земле белых скатертей и с аппетитом закусывал. — А я уж думал, не приедете! — приветствовал вновь прибывшую д'Эвре, такой же взбудораженный, как все остальные. Варя обратила внимание, что он надел свои знаменитые рыжие опорки. — Мы тут, как идиоты, торчим с самого рассвета, а русские офицеры начали подтягиваться только к полудню. Господин Казанзаки пожаловал четверть часа назад, от него мы и узнали, что штурм начнется лишь в три часа, — весело зачастил журналист. — Я вижу, вы тоже заранее знали диспозицию. Нехорошо, мадемуазель Барбара, могли бы и предупредить по-приятельски. Ведь я в четыре утра поднялся, а для меня это хуже смерти. Француз помог барышне спешиться и, усадив ее на складной стул, принялся объяснять: — Вон там, на противостоящих высотах, укрепленные позиции турок. Видите, где фонтанами вздымаются разрывы? Это самый центр их позиции. Русско-румынская армия вытянулась параллельной линией километров на пятнадцать, нам отсюда можно обозреть только часть этого огромного пространства. Обратите внимание на круглый холм. Да нет, не этот, а вон тот, где белый шатер. Это командный пункт, временная ставка. Там и начальствующий Западным отрядом князь Карл Румынский, и главнокомандующий гран-дюк Николай, и сам император Александр. О, ракеты, ракеты пошли! Живописное зрелище, не правда ли? Над пустым полем, разделявшим враждующие стороны, крутыми дугами прочертились дымные полосы — словно кто-то нарезал небесную сферу ломтями, как арбуз или каравай. Варя задрала голову и увидела высоко вверху три цветных мяча — один близко, другой подальше, над императорской ставкой, третий и вовсе над самым горизонтом. — Это, Варвара Андреевна, воздушные шары, — сообщил подошедший Казанзаки. — С них при помощи сигнальных флажков ведется корректировка артиллерийского огня. Смотреть на жандарма было еще неприятней, чем всегда. Он возбужденно похрустывал пальцами, ноздри нервно раздувались. Учуял запах человеческой кровушки, упырь. Варя демонстративно переставила стул подальше, но подполковник словно и не заметил ее маневра. Подошел снова, ткнул пальцем в сторону, туда, где за невысокой грядой грохотало особенно сильно. — Наш общий знакомый Соболев, как всегда, выкинул фортель. По диспозиции, его роль — демонстрировать против Кришинского редута, в то время как главные силы наносят удар в центре. Но наш честолюбец не утерпел. Вопреки плану прямо с утра полез в лобовую атаку. Мало того, что оторвался от главных сил и отрезан турецкой конницей, так еще поставил под угрозу всю операцию! Ну, будет ему на орехи! Казанзаки вынул из кармана золотые часы, взволнованно сдернул кепи, перекрестился. — Три часа! Сейчас пойдут! Варя оглянулась и увидела, что вся долина пришла в движение: островки белых гимнастерок заколыхались, быстро стягиваясь к передовой. Мимо высотки бежали бледные люди, впереди ходко прихрамывал пожилой офицер с длинными усами. — Не отставай, штыки выше! — тонко и пронзительно крикнул он, оглядываясь. — Семенцов, смотри там! Башку оторву! Мимо уже шли другие ротные колонны, но Варя все провожала взглядом ту, первую, с пожилым командиром и неведомым Семенцовым. Рота развернулась в линию и медленно побежала к далекому редуту, над которым еще пуще завздыбились земляные фонтаны. — Ну, сейчас он им даст, — сказал кто-то рядом. Вдали на поле уже вовсю рвались снаряды, стало плохо видно из-за стелющегося по земле дыма, но Варина рота пока бежала исправно, и по ней никто, кажется, не стрелял.