– Mais je te trouve fatigue et un peu pale, mon ami! Я нахожу, что у тебя усталый и бледный вид, мой друг! – весело загоготал за спиной свалившегося барона бородатый канадец. – Похоже, я всыпал двойную порцию пороха, – прокартавил Браунсберг. – Не ввязывайтесь, друзья, это не наша драка, – недовольно сказал Митчел. Он стоял на широко расставленных ногах, по-хозяйски уперев руки в пояс и оттопырив локти. Но десять охотников всё же проскользнули в прикрытые ворота и, добежав до окраины индейского лагеря и став полукругом, дали дружный залп по вертлявым Ассинибойнам. Те отхлынули назад, многие сильно свесившись с лошадей, получив ранения. Появление на поле боя белых людей, вооружённых карабинами, смутило нападающих. Черноногие издали торжествующий вопль и заметно приободрились. После двух-трёх залпов по дикарям трапперы рассыпались по лагерю Черноногих. Их перепачканные жиром и пропитанные потом грубые кожаные куртки с длинной бахромой бурыми пятнами сновали между голыми фигурами индейцев. Ассинибойны отступили на несколько сот метров и оттуда выкрикивали ругательства. Многие из них выезжали вперед и на всем скаку подхватывали с земли тела убитых сородичей. Золотистый луч солнца прорезал голубизну утреннего воздуха, пробившись сквозь кроны деревьев, и упал на заостренные верхушки индейских палаток. День вступил в свои права. Через минуту над лесом появился весь солнечный диск, залив сиянием холодное пространство между двумя далёкими утёсами. Рэндал взял карабин и вышел из крепости. Ворота были теперь отворены, и перепуганные индеанки торопились укрыться за деревянными стенами. У некоторых сквозь разорванные платья текла кровь. – Вон и подмога, – прокашлял кто-то, указывая влево. От подножия горы скакал небольшой отряд Черноногих из лагеря, что находился по другую сторону Реки. Чуть позже из лесной стены вынырнула другая группа, до которой донеслись звуки выстрелов. – Ладно, выдайте-ка им ружья, – распорядился Митчел, – пусть повоюют нормально… Только не позабудьте отобрать их после боя… – Потом поди забери у них ружьишко… Первые три Черноногих схватили длинноствольные карабины и с восторженными криками побежали между палаток, потрясая оружием над головами. Рэндал видел, как они обнаружили на земле возле крайней палатки тело убитого врага, которого Ассинибойны не сумели забрать с собой, и остановились над ним. Они разрядили свои карабины в покойника, перезарядили их и вновь выстрелили в труп. Выпущенные в упор пули сильно изорвали тело, что явно обрадовало индейцев. Рэндал хмыкнул и зашагал туда, где виднелись фигуры охотников. Смешавшись с Черноногими, они продвигались в сторону холма, по которому, словно муравьи, сновали Ассинибойны. Временами они выезжали вперед, выпуская ворох стрел, но тут же спешили назад, завидев поднятые стволы ружей. Из соседних лагерей прибывали новые отряды Черноногих, быстро пересекая ровное пространство между холмами, залитое косыми лучами солнца. Орлиные перья в их волосах светились. К полудню Ассинибойны отошли за гряду. Черноногие то уезжали за ними, то возвращались. Рэндал поймал индейскую лошадку, в гриву которой были вплетены лоскуты какого-то меха и вороньи перья, и вернулся в форт верхом. Он сделал лишь пару выстрелов и сразу охладел к сражению. Он давно заметил за собой, что не мог драться, если не испытывал волнения. Так пожара не может случиться, если нет огня. Возле частокола толпились люди и возбуждённо обсуждали детали сражения. Рэндал прошёл к дальней стене укрепления, где над костром свисали с высокой треноги оленьи рога. На одном из их крючковатых отростков болтался котелок, от которого валил ароматный пар. Джек-Собака помешивал там длинной деревянной ложкой. – Я сразу сказал, что это скучный бой, – улыбнулся Джек своим заросшим лицом, из-за которого получил от индейцев прозвище Собака, и одёрнул грязный воротник своей расшитой куртки. – Эти Ассинибойны[16] похожи на всех других Сю. Они наверняка имели зуб на Черноногих, и до нас им не было дела. Я видел одного из них, который кричал нашим, чтобы они ушли с его пути, так как он не желал нам зла. Краснокожие вообще не очень любят нападать на белых. Впрочем, сегодня свора налетела немалая, спорить не стану. Но и Черноногих кругом полным-полно. – Ты знал, что они отступят? – Угу. Я смотрел на них и видел, что они хорошо разоделись, здорово раскрасились. Но вот ехали они так, будто не знали, чего хотели. Может быть, они даже не Черноногих искали, а вообще кого-нибудь… Так бывает… Или они уже до этого навоевались. Не знаю. Краснокожий ведь – птица не простая… – Джек-Собака поднёс ложку ко рту и снял пробу с похлёбки. Ему было лет шестьдесят, но голос его, хоть и со старческой хрипотцой, звучал громко и руки с сухой морщинистой кожей двигались легко. – Мне кажется, – проговорил Скотт, – что ты симпатизируешь дикарям. – Я много лет стаптываю мокасины на здешних тропах, приятель. Много раз моя никчёмная жизнь висела на волоске. И не только краснокожие были тому виной. Нет, старина. Меня давили буйволы, грызли волки и топили реки. Но я люблю жизнь именно такой, какая она у меня здесь. Я постарел этом краю. У меня тут полно родни. – Откуда? – удивился Скотт. – Какая родня? – Индейцы. Я успел породниться с ними не один раз, – видя недоумение на лице собеседника, Джек Собака засмеялся. – У меня были жёны-индеанки Здешние скво[17] – особый товар. Они выносливы, ловки, отличные хозяйки, но будучи бродячим охотником, я не всегда брал жену с собой. Охота требует прыткости. Тут таскать с собой типи не для чего. Охота – это общество мужчин. А что мне нужно от скво, когда я приезжаю из похода, который тянулся два месяца? От неё требуется только быть женщиной, чтобы я насытился ею… Всё бы хорошо с индейской женой, но родичей многовато. Они, видишь ли, все рады прийти в гости к тебе, когда им заблагорассудится, поэтому иногда заваливаются толпами. И совсем плохо, когда кто-то приезжает погостить из другой деревни, тут уж могут поселиться на месяц или два… У меня было уже три жены. Одна из Змей, я отдал за неё десять лошадей, а это много. Но она погибла в горах, сорвалась вместе с лошадью на перевале. Вторая была Сю, прекрасная хозяйка, но я вернул её отцу, потому что слишком сварлива была, зато она шила отличные мокасины; лучшей обуви я никогда не носил. Пришлось её папаше подарки всякие привезти, когда я возвратился с нею. А третья была из Банноков. Её зарубили Юты… Лакотские женщины, на мой взгляд, – лучшие. На редкость милы. У моей, правда, с характером было плохо… Бывает… Я повидал немало людей, но никто не привлекает меня так, как дикари. Эти краснокожие дьяволы мне куда больше по душе, чем любой самый улыбчивый скупщик пушнины в торговой лавке. Здешние трапперы говорят, что ничто не ласкает слух так, как завывание ветра в горах и журчание ручья. Но ещё есть одна штука, которую я обожаю. Это язык Сю. Я тебе вот что скажу: ни одна скрипка в салуне во время самого весёлого праздника не сравнится с обычной речью Лакотов. Ты представить не можешь, приятель, что они вытворяют со словами! – Ты хорошо говоришь на их языке, Джек? – Как на родном гэльском. Мне кажется, что я и думаю на их манер. Лакота кин шунка Джек кагапи. Джека-Собаку сотворили индейцы. Человек становится тем, что его окружает, если он принимает это окружение. Не покинь я Шотландию, так бы и пас овец, как мои предки, сам был бы овцой… Некоторое время они молчали. Скотт разглядывал рассевшихся повсюду Черноногих. – Здесь много всякого люда… Вот наш барон, к примеру, – Джек кивнул в сторону барона Браунсберга, который расхаживал вдоль крепостной стены, то выходя за ворота, то возвращаясь обратно, – он здесь просто глаза пялит. Он не с нами. Может, он и не плохой малый, этот путешественник, но не наш. Говорят, он дорос до генерала во время войны в Европе. Но это не поможет ему стать горным охотником. Он смотрит иначе. Он дышит иначе… Если ты похож на него, то быстро укатишь отсюда, наглядевшись на нас вдоволь или испугавшись чего-нибудь. Но если ты пробудешь на этой земле хотя бы год, то останешься здесь и ничто не заставит тебя покинуть этот край. Горы и прерия не отпустят тебя. Ты привыкнешь смеяться под дождём и вьюгой, крышей ты станешь считать небо над головой, а стенами – сосновый бор, и обычный дом с удобствами, которые ценятся в больших городах, покажется тебе душной тюрьмой. Поверь мне, я знаю. Я уже пытался уехать отсюда в Штаты, но едва не подох там с тоски. Я знавал и других, которым здешняя жизнь показалась сперва слишком суровой и они поспешили в свои уютные клетушки, но быстро вернулись. Джимми Вэллас, к примеру сказать, в подвале своего каменного дома вечерами разводил костёр из лучинок и плакал. Он сам рассказывал. Затем махнул на всё рукой, никому ничего не объяснил, даже жене, и помчался сюда То было десять лет назад. В прошлом году гризли оторвал ему ногу и раздавил грудь. А Джимми умирал с улыбкой… Я не знаю, что такое настоящие стихи, но мне кажется, что сам воздух тут насыщен песнями… ЖЕНЩИНА С тех пор как Медведь завладел тетрадью белого человека, минул год. Иногда индеец извлекал её из сумки, где у него хранились ценные для него вещи, и перелистывал страницы, испещрённые мелкими значками. После той схватки его стали называть Мато Токе[18] – Странный Медведь. Никто не понял его поступка, когда он не стал убивать Светлоглазого сам и не позволил этого другим. Сперва воины подумали, что он решил взять чужеземца в плен и подвергнуть его пыткам, привезя в деревню, но потом увидели, что это не так. Белому просто даровалась жизнь. Он не проявил ловкости в бою, не показал никакого чуда, но Медведь пощадил его. Это было странно. Впрочем, он нередко удивлял род Куропатки… Как-то к их кочующему лагерю присоединились две семьи из клана Красной Воды. Они покинули свою группу, не поделив что-то с главой общины, и почти месяц жили в стороне от всех. Но такое существование обычно не затягивалось надолго – уж слишком велик был риск попасть в руки вражеского военного отряда. Среди новоприбывших Медведь сразу выделил молодую женщину по имени Шагающая Лисица[19], жену Молодого Волка. У этого индейца было две жены. Старшую звали Птица-Которая-Охраняет-Гнездо, а Шагающая Лисица доводилась ей сестрой. Молодой Волк взял её в жёны, когда их отца затоптали на охоте быки. Мать их отдала свой дом на растерзание со племенникам, символически протянув людям ножи и топоры, после чего толпа изрезала шкуры палатки на куски, раз и навсегда уничтожив кров над её головой. После этого старуха несколько дней просидела возле могилы мужа, плача и тихонько разговаривая с его невидимой тенью, и там же скончалась в непреодолимой тоске. Согласно традициям племени, Шагающая Лисица, оставшись без кормильца, пришла в дом сестры и стала считаться второй женой Молодого Волка. Любой воин мог иметь столько жён, сколько способен был прокормить. Молодой Волк имел двух. Странный Медведь – ни одной. Люди шептались по этому поводу, но никто не говорил ему ни слова. Даже отец не заговаривал о женитьбе. Странный Медведь общался с духами, и люди мало что могли присоветовать ему. Не раз Странный Медведь останавливался близ палатки Молодого Волка и смотрел, как Шагающая Лисица скоблила костяным скребком натянутую на деревянную раму бизонью шкуру. Она работала несуетливо, но ловко. Странный Медведь с удовольствием провожал молодую женщину взглядом и любовался стройностью и силой её сложения, когда она шла твёрдой походкой к реке за водой. Иногда он ловил взгляд её блестящих глаз, но она немедленно отводила взор. Он ни разу не заговорил с нею, такое поведение считалось неприличным, но однажды он решил привлечь к себе её внимание, не нарушая разумных границ. Он облачился в длинную парадную рубаху, разрисованную мелкими значками и фигурками, которые рассказывали о его боевых заслугах, украсил волосы перьями и цветными прутьями с перечнем его ранений, взял флейту и некоторое время ходил вокруг палатки Молодого Волка, наигрывая пронзительную мелодию, которую сочинил специально для этого случая. Шагающая Лисица вышла из жилища и долго смотрела на Медведя, затем села около входа и принялась вышивать красными бусами кусок мягкой кожи, больше не поднимая глаз на мужчину с флейтой. Она не произнесла ни слова и ничем не ответила на музыкальное ухаживание Медведя, но он остался доволен. Женщина увидела его. Он удалился медленными шагами, продолжая играть на флейте. Кое-кто из людей, проходивших мимо, улыбнулся, глядя на него. – Поведение Странного Медведя перестаёт быть странным, – услышал он за спиной. – Посмотрим, как это поведение понравится Молодому Волку, – откликнулся другой голос. – Я слышал, что у него чересчур горячее сердце. Больше Медведь не подходил к Шагающей Лисице с флейтой. Одной любовной песни было вполне достаточно, чтобы женщина поняла чувства воина, если она обладала достаточным разумом и чутьём. Пару раз в лагере устраивались общие пляски по поводу успешных походов во вражеские станы за лошадьми. Медведь любил такие празднества, любил шум веселья. Завидев же в толпе зрителей Шагающую Лисицу, он быстро раскрашивался и присоединялся к танцорам, стараясь двигаться как можно более изящно и плясать поближе к тому месту, где стояла Лисица. Он искоса посматривал на неё, покручивая в руке боевую дубину и обмахиваясь веером из орлиного крыла, и с удовлетворением замечал, что женщине нравилось, как он танцевал. Это означало, что нравился и сам Медведь. Случалось, Медведь подолгу сидел вдали от деревни возле пожелтевшего медвежьего черепа и о чём то размышлял. Чуть в стороне, ближе к узкой полоске ручейка, виднелся каркас низенькой округлой палатки, в которой Странный Медведь с близкими товарищами обычно проводил Инипи – Обряд Очищения[20]. Над этим местом нависала, прилепившись к крутому горному склону, кривая карликовая сосна на ветвях которой висело множество мешочков с дарами Всесильному Духу Жизни. Иногда из кустов пригнув голову к земле, показывался крупный волк белой масти и выжидающе смотрел на Странного Медведя. Человек тоже устремлял на него взор и не двигался. Так и молчали они в глаза друг другу. Казалось, что присутствие одного вполне устраивало другого. Но всё же ни один из них не расслаблялся, каждый был хищником и видел хищника в другом. – Не знаю, что ты хочешь сказать мне, четвероногий брат, – как-то обратился Странный Медведь к волку. – Может быть, ты просто желаешь помолчать. Но может быть, ты хочешь сообщить мне что-то важное. Я не могу сейчас заставить себя услышать твои мысли, потому что сердце моё занято женщиной. Я подожду твоих слов, однажды ты скажешь их мне, мой брат. МАТО УИТКО Его собственные слова Я пользовался уважением у людей. В моём доме всегда хватало еды, даже в самые голодные времена. Я видел на себе игривые взгляды девушек, когда проходил мимо них, и знал, что они были бы рады получить такого мужа. И мне было весело танцевать с ними ночами вокруг костра, когда разрешалось накинуть на себя и на девушку покрывало и так стоять и разговаривать с ней и даже целовать её при всех. Во время праздника никто не мог запретить этого. Правда, после этого мать девушки обычно присылала кого-нибудь за вознаграждением. – Ты был с дочерью Пятнистого Оленя, – говорил посланник, – дай ему хороший подарок, чтобы никто не подумал, что ты неуважительно поступил с молодой женщиной. Я платил за веселье, как это делали все мужчины. Но ни в одной женщине не видел я своей жены. Когда появилась в нашем лагере Шагающая Лисица, в моём сердце словно тетива натянулась. Я будто услышал голос, предвещающий и сладкое счастье, и горький вкус беды. У нас не принято было останавливаться и разговаривать с женщиной на глазах у всех, потому что о ней могли плохо подумать. Некоторые жёны иногда попадали в неприятные истории из-за проявленного к ним внимания каким-либо воином. Бывало, что слишком вспыльчивый муж отрезал изменнице нос, если сам видел, как жена лежала с другим. Однако чаще были лишь сплетни, правда, случалось, что они становились нестерпимы. Тогда жена объявляла о проведении Праздника Чистоты, на который приглашались женщины, познавшие только одного мужчину. Я видел много таких сборищ. Организовывала и проводила этот праздник с угощениями обязательно та женщина, которая обвинялась в неверности. Каждая из присутствовавших во весь голос объявляла, что в её тело ни разу не входил никто, кроме мужа. Любой из зрителей мог выступить вперёд и опровергнуть это, если у него были основания. Женщины Одного Мужчины (их так называли) пели громкие песни о красоте и силе мужских органов. Я не мог разговаривать с женой Молодого Волка. Я не мог подолгу стоять перед её тúпи[21], пышно одевшись, как это делали другие юноши, ухаживая за девушками. Шагающая Лисица имела мужа. Я не хотел оскорбить её. Однажды ко мне пришёл Красящий-Лоб-Белым и сказал, что собирался отправиться в поход против Бритоголовых, которых мы чаще называли Волками[22]. В те времена многие индейцы сбривали волосы на голове. Я сам видел однажды отряд Псалоков, в котором у пятерых человек головы блестели на солнце. Мой дедушка рассказывал мне, что наши люди раньше часто оставляли на голове только пучок волос. Сегодня для воина позорно остригать свои волосы. Красящий-Лоб-Белым хотел отомстить за смерть брата. Но он не был известным бойцом, поэтому не мог возглавить военный отряд – никто не последовал бы за ним. Он хотел, чтобы я повёл за собой воинов. Он обещал отдать мне всех лошадей, которых сможет захватить в походе. Мы выкурили трубку, и Красящий-Лоб-Белым получил моё согласие. Весь день перед нашим выступлением по лагерю ходили глашатаи и распевали песни, поднимающие боевой дух. Я тоже несколько раз исполнил мою волчью песню. Иногда те, кто готовились к походу, останавливались перед какой-нибудь палаткой, обитатели которой не выступали на военную тропу, и голосили перед входом. В таком случае хозяевам полагалось вынести что-нибудь в качестве пожертвования. Это могла быть еда или что-то из оружия. Я решился постоять перед типи Молодого Волка. Очень скоро входной полог откинулся и появилась Шагающая Лисица. Она посмотрела мне прямо в глаза и положила на землю перед моими ногами пару мокасин. Я видел, как она смотрела. То был взгляд настоящей женщины, от которого вскипает кровь. Наутро мой отряд покинул деревню, провожаемый многочисленными напутствиями. Когда наши жилища остались за горой, мы услышали топот лошади. Нас догонял Молодой Волк. Он смотрел на меня с вызовом. – Я решил присоединиться, – сказал он, – я пришёл в род Куропатки из другой общины, и вы не знаете меня. Я не хочу, чтобы вы считали меня плохим воином, и докажу свою храбрость в бою. – Не совокуплялся ли ты с женщинами в последние семь дней? – спросил из-под нависшей волчьей маски Прыгающий-По-Камням-Баран. Молодой Волк сказал, что не спал с женщинами. – Это странно, ведь ты не знал, что отправишься в рейд. Разве у тебя плохие жёны? – засмеялся Красный Хорь. – Я постился, – ответил Молодой Волк. – Птица-Которая-Охраняет-Гнездо носит в себе моего сына. я молился Великому Духу. – Это хорошо, – сказал я, – мужчина должен накапливать силу перед военными подвигами. И мы поехали дальше, выслав разведчиков вперёд. Вскоре мы увидели небольшое стадо бизонов и подстрелили жирную корову. Мы сильно наелись, чтобы потом не занимать себя мыслями о еде, но из-за этого ещё до наступления вечера захотели спать. Мы устроились на отдых на том же месте, где и ели. Утром одного нашего юношу стало тошнить. – Это потому, что я спал, положив под голову куски мяса, – предположил он и сказал, что отправится обратно в деревню, чтобы не навлечь на наш отряд злых духов. Никто не возражал, и мы поскакали вперёд. Обычно Волки жили в земляных домах, которые никуда не передвинешь. Но нередко они отправлялись на поиски бизонов и везли с собой такие же палатки из сшитых шкур, как наши. Стоянка, которую мы обнаружили, состояла из пяти таких типи. Я думаю, что те Волки принадлежали военному обществу Ножевого Копья, потому что перед входом в крайнюю палатку я заметил воткнутое в землю копьё с длинным прямым наконечником, к которому были прилажены два орлиных пера, и вдоль древка тянулась широкая полоса из красных и чёрных кусочков ткани, сшитых поочерёдно. Это редкое копьё.