Но все индейцы, бывшие со мной, испугались его предупреждения и с величайшей поспешностью возвратились к стоянке, где находился Аис-кау-ба-вис с женщинами. Мне пришлось сделать крюк, так как я хотел проверить несколько поставленных капканов. В одном из них оказалась выдра, я взвалил ее на спину и прибыл в лагерь несколько позже других. Тут я увидел, что все наши палатки были соединены в одну большую, между тем как женщины, дети и пришедшие до меня мужчины сидели у огня, разведенного на открытом воздухе, и дрожали от холода. Расспросив, что все это означает, я узнал, что Аис-кау-ба-вис готовится к принятию важного сообщения, которое Великий дух хочет вложить в его уста. Он много времени затратил на сооружение большой палатки, откуда все, кроме него, были изгнаны. По определенному знаку Ба-по-ваш должен был начать пляску, после чего к нему присоединятся все остальные. Четырежды обойдя палатку, они войдут в нее и рассядутся по своим местам. Не обратив на это никакого внимания, я тотчас вошел в палатку, сбросил пойманную выдру и сел около огня. Аис-кау-ба-вис метнул на меня злобный взгляд, а затем закрыл глаза, продолжая молитву, прерванную моим появлением. Вскоре он начал бить в барабан и громко петь. После третьего перерыва, который и был условленным знаком, Ба-по-ваш, приплясывая, вошел в палатку, а за ним последовали мужчины, женщины и дети. Четырежды они обошли вокруг палатки, а затем расселись по местам. Некоторое время царила полная тишина; Аис-кау-ба-вис с закрытыми глазами сидел на небольшом возвышении из очищенной от растительности земли, таком же, какое устраивают военные вожди для гадания. Затем он начал вызывать поочередно всех мужчин, приглашал их занять место рядом с ним. Я был вызван и усажен последним. «Шоу-шоу-уа-не-ба-се, сын мой, — сказал он мне, — ты, вероятно, испугаешься, ибо мне придется сообщить тебе печальное известие. Великий дух, как вы знаете, уже давно отличил меня тем, что сообщает мне о своей воле и намерениях. В последний раз он поведал мне, что ждет всех вас в будущем. Вы, мои друзья, — добавил он, обращаясь к Ша-гвау-ку-синку и другим индейцам, — с готовностью и почтением выполняли волю Великого духа, и за это он даровал вам полный срок жизни мужчины, как показывает эта длинная и прямая линия. Но ты, Шоу-шоу-уа-не-ба-се, сошел с истинного пути и не внял моим предостережениям; эта короткая и кривая линия изображает твой жизненный путь. Ты проживешь лишь половину срока мужской жизни. Третья линия, загибающаяся в противоположную сторону, говорит о судьбе молодой жены нашего Ба-по-ваша». Произнося эти слова, он показывал нам линии, начерченные им на земле. Длинная прямая линия соответствовала, по словам Аис-кау-ба-виса, жизни индейцев Ша-гвау-ку-синка, Вау-це-гау-маиш-кума и др. Короткая извилистая линия отражала мою неправильную и недолговечную жизнь, а резко обрывающаяся по другую сторону — жизнь любимой жены Ба-по-ваша. Дело в том, что Ба-по-ваш совсем недавно провялил лучшие части жирного медведя, чтобы весной устроить большой праздник (По-видимому, речь идет о медвежьем празднике.). Когда мы еще находились в охотничьем лагере, Аис-кау-ба-вис сказал старой теще Ба-по-ваша: «Великий дух сообщил мне, что не все идет так, как должно быть: пошли кого-нибудь посмотреть, на месте ли все части жирного медведя, которого твой сын хранит для праздника». Старуха сходила и увидела, что медвежьи лапы исчезли. Их украл сам Аис-кау-ба-вис, любивший хорошо поесть. Когда расстроенный предстоящим несчастьем Ба-по-ваш услыхал о пропаже, он отдал Аис-кау-ба-вису, чтобы тот отвел от него беду, не только всю медвежатину, но и большую часть мозга, которую припрятал для праздника, а также другие ценные подарки. После этого происшествия мы переселились на остров Ме-нау-цхе-тау-наун у Лесного озера, где на сей раз решили посеять кукурузу, которую раньше возделывали на наших старых полях у Дед-Ривер. По дороге мы разбили лагерь, чтобы заняться приготовлением сахара, а затем отправились к купцу и вторично оставили женщин с Аис-кау-ба-висом. Случилось так, что жена Киш-кау-ко забыла свой котел в лагере, где мы варили сахар, неподалеку от новой стоянки, в которой они ждали нашего возвращения. Аис-кау-ба-вис поселился отдельно в маленькой палатке под предлогом, что его святость не позволяет ему жить в общем шалаше и принимать участие в повседневных заботах. Вскоре после ухода мужчин он послал за женой Киш-кау-ко и, когда она явилась к нему, сказал: «Великий дух недоволен тем, что ты так обращаешься со своим имуществом и бросаешь его где попало. Поэтому ступай за котлом, который ты оставила на стоянке, где мы варили сахар». Женщина послушалась, но едва она покинула лагерь, как Аис-кау-ба-вис взял ружье и тоже ушел, правда, в другом направлении, якобы на охоту. Но, оказавшись на таком расстоянии, что его уже нельзя было увидеть из палаток, индеец обходной тропой вышел на дорогу, которую выбрала жена Киш-кау-ко. Аис-кау-ба-вис и раньше досаждал этой женщине своими приставаниями. Поэтому она догадывалась, с какими намерениями он послал ее за котлом, и была настороже. Заметив, что он быстро ее догоняет, она бросилась наутек. Как раз в это время я вместе с другими индейцами возвращался из фактории. Обнаружив издали это преследование, мы очень испугались, решив, что сиу проникли в нашу страну и убивают наших жен и детей. Но как только мы приблизились, самозванный пророк прекратил погоню за женщиной, подошел к нам и сел распивать принесенный из фактории ром, которым мы его щедро угощали. Однако после возвращения в лагерь от женщины потребовали, чтобы она объяснила этот бег вперегонки. Она призналась, что Аис-кау-ба-вис часто искал подходящего случая остаться с ней наедине. Но она так боялась его, что никогда не отваживалась рассказать об этом и оказать ему какое-либо другое сопротивление, кроме бегства. Впрочем, это происшествие не вызвало никаких недоразумений и отнюдь не умалило влияния Аис-кау-ба-виса. Мы хотели отдать ему значительную часть принесенного рома, но, когда наш предводитель послал за Аис-кау-ба-висом, чтобы тот пришел за подарком, он ответил, что не может этого сделать. «Скажите вождю, что если у него есть ко мне дело, то пусть сам придет в мою палатку». И ром действительно понесли к нему. Но действие рома оказалось благотворным и индеец стал общительнее и дружелюбнее. Во всяком случае в полночь он, совсем голый, пошатываясь, пришел к моей палатке. Это появление показалось мне таким забавным, что я не мог удержаться от непочтительного смеха. Позднее мы переселились к Лесному озеру, где я проохотился около месяца, а затем возвратился в ту местность, откуда мы прибыли. Все другие индейцы остались в Ме-нау-цхе-тау-науне, чтобы расчистить участки под кукурузу. Дело в том, что я начал ощущать козни Аис-кау-ба-виса. Он так настроил против меня индейцев, и особенно родичей жены, что пребывание в Ме-нау-цхе-тау-науне стало невыносимым, и мне волей-неволей пришлось вернуться к Ред-Ривер. Как раз в то время сюда прибыли около 100 шотландцев, решивших поселиться у Ред-Ривер под защитой «Компании Гудзонова залива». Именно среди них я впервые, после того как стал взрослым мужчиной, увидел белую женщину. Меня приняли на работу в «Компанию Гудзонова залива», и ее уполномоченный, м-р Хейни, послал меня с м-ром Хессом, несколькими другими мужчинами и переводчиками охотиться на бизонов. Бизоны в тот период ушли далеко от фактории, и шотландцы очень нуждались в мясе. Мне посчастливилось выследить двух самцов совсем поблизости и подстрелить их; отправив мясо в факторию, я начал преследовать стадо. Вскоре к нам прибыло подкрепление: четверо служащих компании и около 20 рабочих. Последних наняли для переноски заготовленного мною мяса в палатку, откуда его на повозках отправляли в факторию. Все эти люди жили в моей палатке, причем один из служащих, по имени Мак-Дональд, всегда очень грубо обращался с моей женой и детьми. М-р Хесс неоднократно останавливал его, но, так как это не помогло, пожаловался м-ру Хейни. Тот приказал Мак-Дональду отправиться за несколько миль в местность, где индейцы только что убили около 20 бизонов, туши которых в то время года оттуда нельзя было доставить. Там Мак-Дональд провел около двух месяцев, шатаясь без дела; единственной его работой и развлечением было отгонять волков от мяса. Среди оставшихся со мной трех служащих находился и м-р Мак-Кензи, который был полной противоположностью Мак-Дональду. Через четыре месяца, когда большинство людей отозвали обратно в колонию, он спросил у м-ра Хейни разрешения остаться у меня еще на некоторое время, чтобы лучше освоить язык оджибвеев. М-р Мак-Кензи расстался со мной только после окончания сезона сахароварения. За четыре месяца охоты для «Компании Гудзонова залива» я убил около 100 бизонов. Но большую часть мяса съели обитатели моей палатки, так что я мог сдать м-ру Хейни только 40 очень жирных бизонов и получил за них весной 310 долларов. О рабочих-шотландцах, с которыми мне пришлось тогда жить, я вспоминаю как о самых грубых и неотесанных людях из всех, кого я знал. Даже когда у нас было много пищи, они ели жадно, как голодные собаки, и всегда ссорились из-за мяса. Служащие наказывали и даже били их, но это не помогало: ссоры продолжались. М-р Хейни и управляющий «Компанией Гудзонова залива» предложили мне постоянную работу и жилище, но я решил повременить с принятием их предложения, так как сомневался, что их попытка заселения этой местности удастся. Несколько индейцев, с которыми я расстался у Лесного озера, присоединились ко мне. Мы провели вместе зиму, затем они возвратились домой. Я еще оставался в одиночестве у Ред-Ривер, когда меня навестил Ва-ге-то-та. Он прибыл из Ме-нау-цхе-тау-науна по поручению родителей моей жены. Они потеряли нескольких детей, и просили меня приехать к ним, чтобы утешить в их одиночестве. Так передал Ва-ге-то-та их просьбу в присутствии торговцев и нескольких посторонних людей. Но потом он вызвал меня из дома и сказал: «Не верь, что тесть приглашает тебя в Ме-нау-цхе-тау-наун с добрыми и мирными намерениями. Когда дети заболели, он обратился к помощи Аис-кау-ба-виса. Тот сделал чис-сук-кон и затем утверждал, что вызывал тебя в свою палатку и вынудил к признанию, будто ты навлек беду на детей, хотя и находился в то время на Ред-Ривер. Он убедил твоего тестя, а также большинство индейцев нашей группы, что в твоей власти распоряжаться жизнью и смертью детей, и родители твоей жены считают, что их дети погибли из-за колдовства. Поэтому не сомневайся в том, что они вызывают тебя, чтобы убить». Несмотря на это предупреждение, я тотчас отправился в путь; поступи я иначе, они бы только укрепились в своей нелепой вере, будто я во всем виноват. Перед отъездом я купил себе новую рубашку у шотландцев с реки Ред-Ривер и надел ее. Вероятно, из-за этой рубашки у меня началось сильное и мучительное раздражение кожи и мне пришлось на целый месяц задержаться у реки Бегвионуско. Почти все это время я не мог передвигаться. Пришлось поставить палатку у самой реки, и, когда я не был в состоянии ходить, меня переносили в лодку, из которой я ловил рыбу, снабжая пищей всю семью. Иногда я не выходил из лодки по три-четыре дня; ночью я укрывался циновкой. Моя жена тоже тяжело заболела, но она по крайней мере могла ходить. Почувствовав себя немного лучше, я перепробовал все лекарства, какие мог достать. Самым лучшим средством оказался влажный порох, который я втирал в самые воспаленные места. Эта занесенная шотландцами болезнь распространилась среди индейцев, и многие от нее погибли. После выздоровления я поднялся вверх по реке Бегвионуско и у небольшого озера, носившего то же название, настрелял много дичи. Однажды во время этой стоянки ко мне в палатку пришли четверо молодых людей из нашей деревни в Ме-нау-цхе-тау-науне. В одном из них, покрывшем лицо черной краской, я узнал своего шурина. Горе, которое причинила ему смерть трех его братьев и сестер, заставила его расстаться с родителями, чтобы примкнуть к какому-нибудь отряду воинов и благородно лишить себя жизни, ставшей ему нестерпимой. Трое других юношей не хотели отпустить товарища одного и добровольно к нему присоединились. Я отдал шурину свою лошадь и отправился к Лесному озеру, где пробыл у своего тестя несколько дней. Наступило время, когда дикие гуси линяли и не могли летать; я наловил их огромное количество. Через четыре дня я сказал старикам: «Я не могу оставаться здесь, зная, что мой младший брат удалился в слезах и нет никого, кто бы мог защитить его. Я знаю, что на тропе, которую он избрал, брата поджидают опасности и пойду за ним, чтобы оградить его. Он хочет присоединиться к группе воинов в поисках приключений, но несчастье часто подстерегает нас там, где мы меньше всего ожидаем». Мне было известно, что Ва-ме-гон-э-бью собирается напасть на юношу, чтобы оскорбить или даже убить его из-за того, что он состоял в дальнем родстве с человеком, ранившим Тау-га-ве-нинне в Маккинаке. Это было подходящим предлогом для ссоры. Узнав о моем решении и выслушав мои доводы, Ша-гвау-ку-синк захотел ко мне присоединиться. Дойдя до Ред-Ривер, мы узнали, что Ва-ме-гон-э-бью отобрал у шурина подаренную мною лошадь и даже угрожая ему смертью. Я тотчас направился к Ва-ме-гон-э-бью. Между нами завязалась ссора, которая, несомненно, закончилась бы жестокой дракой, если бы не вмешалась Нет-но-ква. Она остановила нас, когда мы уже были готовы броситься друг на друга. Тут мы все порешили присоединиться к кри и ассинибойнам и отправиться с ними в поход против сиу. Я посоветовал своему молодому шурину в течение всего похода остерегаться Ва-ме-гон-э-бью. Когда мы выступили от реки Ред-Ривер, в нашем отряде было 40 человек. Но еще задолго до того, как мы пришли к Черепашьей горе, к нам примкнуло так много воинов из деревень и лагерей кри и ассинибойнов, что наша группа увеличилась до 200 человек. Когда мы разбили лагерь около одной деревни племени кри, Ва-ге-то-ту и других предводителей пригласили на какое-то пиршество, а Ва-ме-гон-э-бью снова завел речь о моем шурине. Не желая его слушать, я ушел из лагеря, чтобы побродить по окрестностям. Наконец, думая, что вожди уже вернулись, я тоже пошел к лагерю и там по выражению лиц индейцев, смотревших на меня с тревогой и любопытством, тотчас догадался, что произошло какое-то необычайное событие. Прежде всего я стал разыскивать юношу, за которого больше всего тревожился, но, найдя его живым и невредимым, отправился в свою палатку. По дороге я увидел старика, державшего в руках мое ружье, недавно совсем новое, а теперь разбитое на куски. Старый индеец пытался его починить. Мне не трудно было догадаться, кто виноват в несчастном случае, происшедшем как раз в тот момент, когда я особенно нуждался в ружье. В порыве гнева я схватил ствол и бросился на Ва-ме-гон-э-бью, но Ва-ге-то-та помешал мне нанести удар, хотя сам, как и другие вожди, был очень недоволен поведением брата. Потеряв ружье, я все же не котел возвращаться. Вооружившись прикладом, как боевой палицей, я взял копье и пошел с отрядом. Через два дня наш отряд, состоявший уже из 400 человек, добрался до вершины Черепашьей горы. Это было условленное место встречи всех, кто хотел принять участие в военном походе. Мы думали, что наша группа будет самой многочисленной, но, к своему удивлению, застали там уже более тысячи ассинибойнов, кри и оджибвеев. Мы остановились на известном расстоянии от других, чтобы вожди могли сначала договориться о церемонии приветствия. Дело в том, что при встрече соратников или отрядов, собирающихся предпринять совместный поход, принято обмениваться несколькими выстрелами, которые сопровождаются такими же воплями, прыжками и воем, как при настоящем сражении. Но две наши группы были так многочисленны, причем одна из них так явно превосходила другую, что наши вожди сочли более разумным отойти от обычного ритуала. Верховный вождь, по имени Мач-а-то-ге-вуб (что означает на языке оджибвеев Много Сидящих Орлов) распорядился, чтобы все его молодые воины остались в своих палатках, а 20 воинов из нашей группы приветствовали их, изображая нападение на деревню. Для церемонии соорудили большую палатку, которую предстояло расстрелять. Среди 20 воинов, выбранных для маневра, находился и я; ружье мне одолжил один из оставшихся в лагере индейцев. Только ценой неимоверных усилий мне удалось не отстать от своих товарищей в беге, прыжках, зарядке ружья и воплях. И хотя мы четыре раза останавливались, чтобы передохнуть, все же к тому моменту, когда палатка вождя была расстреляна, я совсем изнемогал от усталости. Один из воинов нашей группы по неосторожности во время церемонии приветствия оказался на месте атаки, не получив на это разрешения. С этого индейца сорвали одежду, сожгли его палатку, а самого сильно избили. Но так как он добровольно подверг себя опасности, то его несчастье сочли за геройский подвиг, и ему не на что было жаловаться. В первую же ночь нашей встречи были убиты трое оджибвеев. На следующую ночь погибли две лошади ассинибойнов, а на третью ночь — еще три. Когда собирается так много людей из разных местностей, иногда разделенных довольно большими расстояниями, случайно могут встретиться и старые враги. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вожди, пользующиеся слабым влиянием и недостаточной властью, часто не в состоянии предотвратить ссоры и кровопролитие. На этот раз из всех уголков обширной территории собрались индейцы разного образа мысли, говорившие на различных языках. И никто из 1400 воинов не признавал распоряжений, шедших вразрез с его желанием. Надо сказать, что обычно индейцы проявляют некоторое почтение к вождям и в какой-то мере подчиняются их приказам, но в большинстве случаев повинуются они только до тех пор, пока воля вождя полностью совпадает с желаниями тех, кем он руководит. Среди нас были индейцы, которым пришлось добираться до места встречи целый год. В 200 палатках были женщины. Вскоре после нашего присоединения к основной массе у Черепашьей горы один из кри, живший у форта Прерий, принял меня в свою семью, перенес мои вещи в свою палатку и пригласил поселиться у него. Он неизменно называл меня не-дже («мой друг») и относился ко мне очень заботливо. Многие другие воины, у которых, как и у меня, не было своей палатки, уже были приняты в семьи, располагавшие жильем. Но не прошло и нескольких дней, как маленькие мальчишки, вначале небольшими группами, затеяли играть в войну. К несчастью, на одной стороне находились только дети ассинибойнов, а на другой — только дети кри и оджибвеев. Постепенно к каждой партии начали присоединяться на подмогу старшие мальчики, потом подростки и, наконец, взрослые мужчины. Игра грозила перерасти в кровопролитную битву. Тогда Мач-а-то-ге-вуб бросился в гущу, стараясь разнять и успокоить драчунов. Ba-ге-то-та и другие вожди пришли ему на помощь, но юноши не обращали на них почти никакого внимания. Всеобщее возбуждение перерастало в настоящее бешенство, и вожди, совсем потеряв голову, в панике метались по лагерю. Но тут вдруг появился старик с белой как снег головой. Он так согнулся от старости, что передвигался, опираясь на две палки, и скорее походил на собаку, чем на человека. Говорил старый индеец так тихо, что даже на небольшом расстоянии ничего нельзя было расслышать. Но едва он появился, как ассинибойны немедленно прекратили драку и ссора окончилась. Только двое из раненных в этой драке вскоре скончались, но многих пришлось отправить домой из-за тяжелых увечий. Если бы не то обстоятельство, что многие из участников драки не были вооружены, ее последствия оказались бы гораздо более тяжелыми. Хотя я всячески старался выведать историю старика, чье своевременное вмешательство положило конец побоищу, я не узнал ничего определенного ни о его имени, ни о происхождении. Среди индейцев о нем ходили только смутные и, видимо, сильно преувеличенные слухи. ГЛАВА XII Суеверия индейцев. — Несправедливые и жестокие предубеждения. — Несчастье в семье. — Любопытные особенности выдры и других мелких зверей. — Трения между, «Компанией Гудзонова залива» и «Северо-Западной пушной компанией». Вечером после этого происшествия вожди стали обходить лагерь, чтобы поговорить со всеми воинами. Смысл их речей сводился к тому, не лучше ли будет на следующее утро отправиться в страну сиу, вместо того чтобы ссориться и увечить друг друга. Мы снялись с места, но наш отряд уменьшился наполовину. Оставшиеся отправились по домам. Стояла поздняя осень, и через два дня после того, как мы покинули Черепашью гору, внезапно наступил холод, начались ливни и снегопады. В непогоду пали две лошади, и многих воинов ожидала гибель. Но у большинства оджибвеев были пуккви из бересты такой величины, что под ними могли укрыться чуть ли не трое мужчин. Они поспешили на помощь беззащитным, и так удалось защитить от непогоды почти весь отряд. Как только буря утихла, мне передали, что Ба-гис-кун-нунг разыскивает меня, чтобы призвать к ответу за уведенную лошадь. «Хорошо, — сказал я, — у Ба-гис-кун-нунга осталось по меньшей мере две лошади. Если он будет поносить меня за одну украденную лошадь, то я заберу другую». К полудню явился сам Ба-гис-кун-нунг, но Ва-ге-то-та, Ке-ме-вун-нис-кунг и другие друзья были наготове, чтобы предотвратить насилие. Он подошел ко мне, когда я поджаривал себе кусок мяса, и простоял примерно два часа, смотря сурово в мою сторону. Затем он ушел, так и не проронив ни слова. Через два дня еще 200 ассинибойнов пустились в обратный путь. Остававшиеся индейцы осыпали их оскорблениями, но, видимо, это не произвело никакого впечатления. Дезертирство мелкими группами стало теперь обычным явлением. Надеясь положить этому конец, вожди приказали 50 самым решительным юношам идти в хвосте отряда, но это не помогло. Когда до деревни, на которую мы собирались напасть, было уже не больше двух дней пути, нас осталось всего 400 человек; но еще через день и среди них немногие соглашались следовать за Мач-а-то-ге-вубом. Он поднялся в обычное время и пошел вперед один. Но, пройдя одну милю и увидев, что никто за ним не идет, вождь остановился посреди прерии и сел на землю. Время от времени к нему присоединялся то один, то другой индеец, но на каждого из них приходилось примерно 20 сбежавших. Вместе со своим молодым шурином я решил ждать, чем все это кончится. Увидев, что в отряде, первоначально состоявшем из 400 человек, нашлось только 20 воинов, готовых идти за вождем, мы к ним присоединились. Не успели мы пройти несколько шагов, как один из возвращавшихся домой ассинибойнов умышленно поджег траву в прерии. Это заставило всех нас, за исключением вождя и еще одного-двух человек, повернуть назад. Вождь подошел к самой деревне сиу, день-два тайком бродил вокруг нее, но был замечен и бежал, так ничего и не предприняв. Сиу некоторое время преследовали нас и даже приблизились на такое расстояние, что мы их видели. Но нападать они не стали и мы все благополучно вернулись домой. Так закончился этот большой военный поход, к которому мы так тщательно готовились и на который возлагали большие надежды. На обратном пути Ке-ме-вун-нис-кунг отобрал лошадь у ассинибойна, устроившего пожар в прерии, и избил его, а тот не посмел сопротивляться. По прибытии в Пембину мы устроили попойку, как полагается отряду, вернувшемуся из похода. Я принял в ней участие, но пил в меру. Когда я был уже навеселе, кто-то презрительно отозвался о моем ружье, поломанном Ва-ме-гон-э-бью. Свой нож я одолжил индейцу, собиравшемуся нарезать табак, но у костра лежала заостренная палка, на которой поджаривают мясо. Я схватил ее и, увидев лошадь Ва-ме-гон-э-бью, стоявшую у его палатки, воткнул палку в бок животного. При этом я громко выкрикивал те же слова, что и Ва-ме-гон-э-бью, когда ломал мое ружье. Лошадь рухнула на землю, но подохла лишь на следующее утро. Я собирался вернуться к Лесному озеру с пятью другими воинами. Но наш предводитель Ша-гвау-ку-синк после этого случая испугался и еще ночью скрылся на маленьком каноэ. Я не хотел уезжать ни ночью, ни на рассвете, чтобы Ва-ме-гон-э-бью не подумал, что внушает мне страх. Я не отходил далеко от его палатки, пока не увидел его самого и Нет-но-кву. Затем я обменялся рукопожатием со всеми своими друзьями и только после полудня отправился за Ша-гвау-ку-синком, который поджидал меня в лесу. Ва-ме-гон-э-бью не сетовал на потерю лошади. Вероятно, он был даже этим доволен, ведь каждый индеец всегда ждет возмездия за совершенное им правонарушение. Таков обычай индейцев, и человека, не сумевшего отомстить, все презирают. У Болотного волока (Маскег) нас неожиданно настиг сильный снегопад и жестокий мороз. Деревья трещали на морозе, но вода в болоте еще недостаточно промерзла, чтобы выдержать тяжесть наших тел. В довершение всех бед мы не могли и плыть дальше в своих каноэ. Даже напрягая все силы, не удавалось стронуть лодки с места. Голодные и совсем изнемогшие, мы уселись, чтобы подумать о том, как выйти из положения, как вдруг увидели женщин, которые брели от Лесного озера, волоча свои легкие каноэ по воде, льду и снегу, доходившему им до колена. Это были моя жена, жены Ша-гвау-ку-синка и Ба-по-ваша, которых сопровождала моя теща. Три других наших спутника направились к Лесному озеру, где остались их жены. Женщины высмеяли нас, оказав, что мы похожи не на воинов, а скорее на старых баб, которые, испугавшись мелкой воды и льда, залезли в примерзшее каноэ и дрожат от холода. Они захватили с собой кукурузу, осетров и другие продукты. С ними мы возвратились к последнему месту нашей стоянки, где отдыхали несколько дней, а затем пошли к реке Ред-Ривер, чтобы провести там зиму. Снега на Ред-Ривер не было, но стояли такие холода и земля так промерзла, что добыть хоть какую-нибудь дичь казалось невозможным. Несколько дней я охотился без успеха, и мы уже сильно страдали от голода, когда мне с большим трудом удалось подкрасться к болотному лосю. Но только я собрался прицелиться, как прибежала моя любимая собака, которую я оставил в палатке, и спугнула лося. Вернувшись домой, я подозвал собаку к палатке и сказал, что по ее вине вернулся к детям без пищи. После этого я убил собаку и накормил ее мясом семью. Другие семьи тоже испытывали крайнюю нужду, и меня попросили прибегнуть к охотничьей магии. Тогда я послал Ме-цхик-ко-наума за своим барабаном и, до того как приступить к молитвам и песнопению, велел своей семье лечь в таком положении, чтобы не шевелиться по меньшей мере до полуночи, пока я не кончу. Я всегда ощущал свою полную зависимость от власти какой-то невидимой высшей силы. В минуты отчаяния и опасности это чувство особенно обострялось. Молился я очень ревностно, глубоко убежденный в том, что мои неотступные просьбы дойдут до некоего высшего существа, которое благосклонно им внимает и готово снизойти к мольбам. Я умолял его проникнуться состраданием к горю моей семьи. Назавтра мне удалось убить болотного лося, а вскоре начался сильный снегопад, спасший нас от голодной смерти. Но изобилие еще не пришло в наши палатки. Как-то, охотясь, я набрел на след медведя. Собаки три дня бежали по следу зверя, и я шел за ними, не отставая, но задержать медведя не удавалось. Мои мокасины и ноговицы разорвались в клочья, и я почти умирал от голода. Пришлось возвратиться домой только с восемью фазанами. Тогда Ме-цхик-ко-наум, Бе-по-ваш и другие индейцы покинули нас. Как только мы остались одни, я смог добывать достаточно дичи, чтобы прокормить свою семью. В начале весны друзья возвратились к нам, и мы вместе перекочевали в деревню у Лесного озера. Но в Ме-нау-цхе-тау-науне меня поджидали различные напасти. Я забыл упомянуть об одном важном событии, происшедшем задолго до того времени, о котором идет рассказ. Случилось оно вскоре после смерти моего друга Пе-шау-бы. Я находился тогда на наших кукурузных полях у Дед-Ривер, и в мое отсутствие в нашу палатку зашел оджибвей с озера Ред-Лейк, по имени Ги-ах-ге-ва-го-мо, и похитил одного из моих сыновей, шестилетнего мальчика. Как только я возвратился, жена рассказала мне о случившемся, и я тотчас бросился в погоню. Через день я догнал Ги-ах-ге-ва-го-мо и не спросясь взял у него лошадь, чтобы отвезти сына домой. Я пригрозил индейцу жестокой расправой, если он осмелится повторить свою попытку. Через четыре месяца, когда земля уже была покрыта снегом, я вернулся домой, проохотившись целый день, и мне снова сообщили о похищении сына тем же Ги-ах-ге-ва-го-мо. Я пришел в ярость и, расспросив у мужчин, на какой лошади тот уехал, сел на своего лучшего верхового коня и погнался за похитителем. Оджибвеи уже снялись с той стоянки, где я настиг индейца в первый раз, но, идя по их следу, я перехватил их еще в походе, Приблизившись к группе, я заметил, что Ги-ах-ге-ва-го-мо и его спутник На-на-буш наблюдают за мной из-за кустов, отстав от остальных. Приблизившись к засаде на расстояние выстрела, я громко окрикнул их, чтобы дать им понять, что они обнаружены. Держа свое заряженное ружье наготове, я проехал мимо, догнал остальную группу и, увидев своего сынишку, схватил его и посадил впереди себя. Затем, повернув назад, я поехал навстречу Ги-ах-ге-ва-го-мо и На-на-бушу. Они вышли из зарослей и преградили мне путь. Ги-ах-ге-ва-го-мо держал свою любимую лошадь в поводу. Подъехав к индейцам, я оставил сына верхом на коне и передал ему поводья. Сам же, соскочив на землю, дважды ударил лошадь Ги-ах-ге-ва-го-мо захваченным для этого ножом. Тот схватил свое ружье за ствол, как дубину, и собрался нанести мне удар. Но я вырвал оружие из рук противника. Индеец грозился пристрелить мою лошадь, как только достанет новое ружье. Тогда я протянул ему его собственное и предложил тотчас привести свое намерение в исполнение. Но он не осмелился. «Ты, как видно, забыл, — сказал я, — что было тебе сказано четыре месяца назад, когда ты первый раз попытался похитить моего сына. Но я, как видишь, не забыл. Я готов прикончить тебя, но ты так напуган, что я оставлю тебе жизнь и посмотрю, захочется ли тебе впредь красть моих детей». С этими словами я уехал. Мои друзья не хотели поверить, что я убил лошадь этого индейца, но не осуждали меня за это. Сам Ги-ах-ге-ва-го-мо не нашел в этом ничего предосудительного. Во всяком случае, я ни разу не слышал, что он на меня жалуется. После этого случая он больше никогда не досаждал мне (Это не совсем верно, так как позднее Ги-ах-ге-ва-го-мо препятствовал выдаче Теннеру его детей.). Вернувшись в Ме-нау-цхе-тау-наун, я сразу же начал расчищать себе землю под кукурузу. Но индейцы, видимо настроенные Аис-кау-ба-висом, относились ко мне так враждебно, что я решил расстаться с ними. Однако тут со мной стряслась беда, от которой я несколько месяцев не мог оправиться. Вот как это случилось. Я забрался на высокое дерево и обрубал его ветви. Сбросив почти все ветви на землю, я решил полезть выше, чтобы срубить верхушку. Но несколько верхних ветвей, упав на вершину соседнего дерева, отскочили назад и сильно ударили меня в грудь. Я рухнул на землю с большой высоты и много времени пролежал без сознания. Придя, наконец, в себя, я лишился голоса и долго пытался объяснить индейцам жестами, чтобы они принесли мне воды. Пытаясь добраться до своей палатки, я три раза падал в обморок. У меня было переломлено несколько ребер, и прошло много времени, прежде чем я смог ходить без посторонней помощи. Но д-р Мак-Лофлин, занимавшийся торговлей у Рейни-Лейк, узнав о моем состоянии, послал за мной некоего м-ра Тейса, чтобы доставить в свой дом у озера Уайтфиш. После этого меня долго рвало кровью и при каждом движении я испытывал такое ощущение, как будто по моему телу разливается горячая жидкость, М-р Тейс и другие служащие «Северо-Западной компании» ухаживали за мной очень заботливо и ласково. К концу следующей зимы мое состояние несколько улучшилось, но, когда с весной наступила жара, я снова заболел и не мог охотиться. Весной нам пришлось подниматься по длинным быстринам реки Рейни-Лейк-Ривер. Здесь наши каноэ перевернулись и затонули, но мне удалось добраться до берега вплавь, держа детей на спине. Каноэ м-ра Тейса тоже пошло ко дну, но все, что в нем находилось, удалось спасти. Несколькими днями позже мы добрались до фактории д-ра Мак-Лофлина у Рейни-Лейк. Доктор любезно отвел мне комнату в своем доме, где уходом за мной некоторое время занимались мои дети. Меня снабжали всем необходимым, а доктор хотел даже, чтобы я провел у него весь год. Но я тосковал в одиночестве и стремился к Лесному озеру, где находилась моя жена. Я надеялся, что Аис-кау-ба-вис наконец прекратит причинять мне неприятности. Хотя встретили меня там совсем не так, как я рассчитывал, я все же прожил в деревне, пока не закончился сев кукурузы. После сева мы занялись заготовкой и сушкой черники, в изобилии растущей в этой местности. Потом наступило время сбора болотного риса и кукурузы, на что ушло все лето. Поздней осенью я опять заболел, так как еще не совсем поправился после переломов. В довершение всего среди индейцев опять начала распространяться какая-то новая болезнь. Как-то я лежал в палатке, не будучи в состоянии ни сидеть, ни ходить. Все женщины работали тогда в поле. Вдруг вбежала моя теща с мотыгой в руках и начала наносить мне удары по голове. Я не мог как следует защищаться, да и не пытался этого сделать, примирившись с мыслью о неизбежной смерти. Оказалось, что, работая в поле, теща вспомнила о погибших детях и расплакалась. Затем, сообразив, вероятно, что человек, которого она считала виновным в их смерти, теперь в ее руках, она бросилась к дому, чтобы убить меня. Не знаю, почему после нескольких ударов она вдруг прекратила избиение, А так как я после первого мгновения растерянности прикрыл голову одеялом и отражал руками удары, то раны оказались менее опасными, чем можно было ждать. Теща так верила Аис-кау-ба-вису, что ничуть не сомневалась в гибели своих детей из-за моих злых козней. Я это хорошо знал и поэтому отнесся к ее поведению более снисходительно, чем сделал бы при других обстоятельствах. Хотя теща и отказалась от мысли лишить меня жизни, она относилась ко мне с каждым днем все суровей и неприязненней, в чем ей подражала и моя жена. Это объяснялось отчасти и тем, что из-за болезни я не мог уже так хорошо снабжать свою семью, как делал раньше. Но, несмотря на все эти неприятности и разочарования, мое здоровье и силы медленно восстанавливались, и когда индейцы поздней осенью отправились в путь, чтобы встретиться с торговцем, я уже мог их сопровождать. Я сел вместе с детьми в маленькую лодку, а жена и теща следовали за нами в большом каноэ, нагруженном продовольствием и вещами. В первый же день я обогнал женщин, чтобы вместе с другими индейцами поскорее добраться до того места, где предполагалось разбить лагерь. Я нарубил шестов для палатки, но женщины не появились, а у меня не было ни пуккви, ни пищи. На следующий день я постеснялся сказать индейцам, что у меня нет еды, хотя дети начали плакать от голода. Самолюбие помешало мне остаться с индейцами. Я понял, что жена решила меня бросить и не следует рассчитывать на ее скорое возвращение. Поэтому я поехал вперед и миновал то место, где было решено устроить следующую стоянку. Здесь мне удалось подстрелить жирного лебедя и накормить детей. Наступили сильные холода, а мне предстоял еще длинный водный путь, но я больше всего боялся, как бы индейцы меня не догнали, и не обращал внимания на начавшуюся бурю. Я велел детям лечь на дно каноэ и покрыл их большой бизоньей кожей. Ветер дул все сильнее и сильнее, и волны уже перекатывались через мое маленькое каноэ. Борта его покрылись льдом, дети промокли и промерзли. Холод так сковал мои движения, что я не мог как следует править, и совсем недалеко от того места, где мы рассчитывали пристать, моя лодка ударилась о скалистый выступ на косе и разбилась. К счастью, у этой скалы и дальше к берегу было неглубоко, и, проломив тонкий слой льда, мне удалось перенести детей на сушу. Но на берегу мы едва не погибли: мои палочки для добывания огня промокли и я не мог развести костер. Тогда мне пришла в голову мысль сломать свой пороховой рог, внутри которого нашлось немного сухого, еще не отсыревшего пороха. Так мне наконец удалось разжечь костер и тем спасти нам жизнь. На следующий день прибыли люди с расположенной неподалеку фактории м-р Сейра. Он услышал о моем положении: индейцы, видимо, сообщили о том, что я заблудился. Торговец велел разыскать меня и доставить в свой дом. Здесь я взял аванс из расчета потребностей всей семьи, так как думал, что раньше или позже жена последует за мной. Вождь этой области, от которого я заранее получил разрешение охотиться на небольшой выбранной мною территории и обещание, что никто не будет там промышлять, пытался уговорить меня не оставаться на зиму одному. Мне нужно, говорил он, либо жить вместе с индейцами, либо взять другую жену. Дети были еще слишком малы, чтобы стать мне помощниками, а здоровье мое еще не окрепло, и вождь считал, что с моей стороны будет неосторожно проводить зиму в одиночестве. Но я не послушался его добрых советов. Мне не хотелось тогда ни жить вместе с индейцами, ни брать другую жену, и я начал прокладывать тропу к своим охотничьим угодьям. Сначала я перенес туда свое имущество, а затем забрал детей. Моей дочке Марте исполнилось тогда три года, а другие дети были еще меньше. За три дня я обосновался в своих угодьях, но вскоре впал в жесточайшую нужду, из которой меня выручила только охотничья магия. У меля не было циновок, чтобы покрыть палатку, поэтому пришлось соорудить шалаш из кольев и тростника. Я сам изготовил лыжи-ракетки, обработал лосиные шкуры и шил из них мокасины и ноговицы для себя и детей. Кроме того, я добывал топливо и готовил пищу для всей семьи. Но все эти заботы о домашнем хозяйстве не раз мешали мне уходить на охоту, и временами нам не хватало пищи. Ночью я делал все необходимое для поддержания порядка в хижине, а как только рассветало, приносил топливо и занимался работой на открытом воздухе. В свободное время приходилось штопать одежду и чинить лыжи. В течение всей зимы я спал всего по нескольку часов в сутки. Так я дотянул до весны, когда ко мне пришел молодой индеец, по имени Се-бис-кук-гу-ун-на (Мощная Нога), сын недавно скончавшегося Вау-це-гау-маиш-кума. Как и все его товарищи, обосновавшиеся неподалеку от меня, юноша был близок к голодной смерти. Мои собаки были так хорошо обучены, что могли свободно везти полтуши болотного лося. Я доверил их юноше, нагрузив «сани мясом, и сказал ему, чтобы он передал своим товарищам мое приглашение перебраться ко мне. Через три дня эти индейцы прибыли. Хотя они несколько утолили свой голод заготовленным мною мясом, но выглядели крайне истощенными и наверняка погибли бы, если бы не нашли меня. С приближением весны вся наша группа направилась к Лесному озеру. Когда мы туда прибыли, оно еще было покрыто льдом. Стоя на плоском песчаном берегу, я издалека увидел шедшую по льду выдру. Мне часто доводилось слышать от индейцев, что даже самый крепкий мужчина, если он без оружия, не может убить выдру. В этом меня заверяли как Пе-шау-ба, так и другие индейцы, сильные мужчины и хорошие охотники. Но я все же сомневался и поэтому решил теперь проверить правильность их утверждении на собственном опыте. Поймав выдру, я изо всех сил пытался ее прикончить. В течение часа я бил выдру руками, топтал ногами, прыгал по ней — но все это ни к чему не привело. Попробовал задушить ее руками, но, когда я на минуту ослабил давление, она втянула шею и так вывернула голову, зажатую в моих руках, что могла дышать. Пришлось признать, что без оружия убить выдру нельзя. Существуют и другие мелкие и с виду слабые звери, которые оказываются Очень живучими. Как-то, участвуя в военном походе, я захотел похвастать своей смелостью и попробовал задушить хорька голыми руками — но едва не лишился зрения. Он обрызгал мне лицо едкой жидкостью, вызвавшей болезненное воспаление кожи, сходившей потом большими кусками. Белый журавль, если подойти к нему слишком близко, тоже может стать опасным, так как, защищаясь от нападения, наносит своим тонким клювом смертельные раны. Убив выдру, я занялся преследованием медведя. У меня было теперь три собаки, одна из них еще не совсем взрослая. Эту собаку, очень хорошей породы, подарил мне м-р Тейс после того, как она порвала ошейник, чтобы уйти со мной. Я оставил ее в хижине, но ей удалось сбежать, и вскоре она опередила других собак и первая вцепилась медведю в голову; рассвирепевший зверь почти мгновенно задушил ее, схватил зубами и пронес в своей пасти почти целую милю, пока я наконец не догнал и не пристрелил его. Лесное озеро освобождается от льда лишь поздней весной. Когда мы с сыном Вау-це-гау-маиш-кума прибыли в деревню, жившие там индейцы уже долго находились под угрозой голодной смерти. Мое каноэ было наполнено продуктами, и я поспешил распределить их между голодающими. Через день после моего прибытия явились моя жена со своей матерью. Она рассмеялась, увидев меня, и мы зажили с ней вместе, как прежде. Ша-гвау-ку-синк и Аис-кау-ба-вис тоже находились в деревне и относились ко мне крайне недружелюбно. Но я взял за правило делать вид, будто совсем не замечаю их постоянных козней.