Почти рыдая, я сняла последнее и выпрямилась: – Теперь – все? – Теперь – да, – подтвердил муж, подошел ко мне и опустился на колени. Его губы прикасались к послеоперационному рубцу нежно, как крылья бабочки. – Дура ты, Алька. Ты этого стеснялась? Ты постоянно забываешь, с кем живешь. Посмотри на мое лицо – ты видела в своей жизни что-то более отвратительное? – Замолчи, – простонала я, едва не теряя сознание. – Да? – глядя на меня снизу, усмехнулся Акела. – Тебе можно думать, что шрам тебя уродует, а мне – нет? Ты стесняешься шрама, который не видит никто, кроме меня, а я живу с лицом, которое не скроешь одеждой. У меня нет глаза – но это не заставляет меня депрессировать и кидаться на людей. Не давай никому возможности найти у тебя уязвимое место, Аля. Никогда. А сейчас – в воду. Мы провели чудесный день, плавая в бассейне и греясь в сауне, потом пообедали здесь же, на бортике, заказав еду из ресторана. Я больше не думала о том, что мой рубец может как-то влиять на мою дальнейшую жизнь. По сути, это глупо – позволять изуродованному куску кожи управлять твоей жизнью. Если бы Сашка заговорил со мной об этом раньше, то, думаю, ничего и не было бы – я не рвала бы себе нервы, отыгрываясь на других, не глодала бы себя за несуществующую вину перед мужем и не возводила бы в догму свой мнимый изъян. Но, наверное, все происходит только тогда, когда должно, и слова говорятся только в ту секунду, когда слушатель созрел, чтобы понять. – Аленька, и еще одно, – серьезно сказал муж, когда мы вновь нежились в сауне, растянувшись на горячих досках. – Давай договоримся об одной вещи. Мы никогда не будем возвращаться к теме детей. Никогда. Поверь – если бы я потерял тебя, то не нашел бы причин жить дальше. Мне необходимо, чтобы ты была со мной. А дети… ну, что ж – не всем выпадает. Нам – не выпало, но это не конец света. Я буду любить тебя и беречь всю жизнь. Мне это важно, понимаешь? – Он взял мою руку и приложил к груди. – Никогда не смей больше даже пытаться сделать то, что сделала. Никогда. Ты принадлежишь мне. Я скатилась с полка на него и обняла за шею. – Ты настолько умнее меня, что я чувствую себя абсолютной дурой. Прости, ладно? Я думала в тот момент только о себе – эгоистка. Но я исправлюсь, Саша… Дома я блаженно растянулась на постели и закрыла глаза. Как все просто… Никаких противоречий, никаких проблем. Надо извиниться перед водителем и новой домработницей, которой я успела нахамить уже вчера. Господи, как стыдно – разве меня так воспитывали? Откуда вылезло это презрение к людям, это высокомерие? Я же не такая. Когда я приняла решение, вроде как стало совсем хорошо. Но почему-то в голове застряло еще кое-что. Я до сих пор ощущала запах гари и не могла понять, с чем он связан. И именно этот вопрос собиралась задать мужу – вдруг он в курсе? И он оказался в курсе, хотя долго отнекивался и разговаривать на эту тему не хотел. Но я не отступала, и потому, тяжело вздохнув, Саша выложил мне подробности жуткого вечера в дачном поселке. Я даже не знала, что мой телефон умелыми руками мужа был оборудован средством навигации, и все мои передвижения легко отслеживались. Эта маленькая хитрость и, в общем-то, легкая такая неискренность со стороны Акелы и спасли мне жизнь. В тот момент, когда Серж позвонил ему, он уже ехал в сопровождении машины с пятью охранниками в поселок – потому что увидел на карте сигнал моего мобильного из места, где меня не могло быть по определению. Услышав голос давнего знакомого, Саша понял – дело совсем плохо. К счастью, с Сержем было всего четверо, и убрать их быстро и тихо прекрасно обученной банковской охране не составило труда. Саша вбежал в дом как раз в момент, когда я потеряла сознание от боли. У меня началось сильное кровотечение, я лежала на полу, прикованная к перевернутому стулу, а вокруг на старом истертом ковре растекалось темное пятно. Саша не стал долго размышлять, выпустил в склонившегося надо мной Сержа всю обойму и понес меня в машину, велев ребятам сложить трупы в комнату и поджечь дом. Отсюда и запах гари, который я почувствовала, ненадолго придя в сознание. Я обхватила себя за плечи и подошла к окну. Ужас произошедшего в тот день снова сковал меня. Если бы не Саша, если бы не его стремление знать обо мне все – меня бы уже не было. – Я очень виноват перед тобой, Аленька, – проговорил вдруг муж, подходя сзади и обнимая меня за плечи. – Виноват? Чем же? – Я задрала подбородок, загоняя обратно предательски подкатившиеся слезы. – Тем, что женился на взбалмошной малолетке, заставляющей тебя жить в постоянной тревоге? – Перестань. Я женился на той, которую, может, всю жизнь искал. Не набивай себе цену, Алька. Я должен был предупредить тебя. Рассказать о Серже все. – Все? Разве ты не рассказал мне еще тогда, во время нашего первого длинного разговора? Он вздохнул и отошел от меня, сел на кровать и задумался. Я наблюдала, как меняется его лицо, как по нему пробегают тени сомнений, как он мучается – говорить или нет. – Саша, если тебе трудно – не надо. Ничего уже не изменишь, все произошло. – В том и дело, Аленька. Произошло по моей вине. – Вряд ли. Саша опрокинулся на постель и забросил руки за голову. Я легла рядом и прижалась к нему, водя пальцем по татуировке. Мне очень нравились эти драконы, змеи и маленькие самураи в боевых позах – такая сложная татуировка требовала определенной смелости при нанесении, ее уже не сведешь, она останется на всю жизнь. Саша как-то рассказывал, что настоящая татуировка якудзы делалась в виде самурайского доспеха, а потому и напоминает майку без рукавов. В Японии людям с такими «картинами» запрещен доступ в некоторые общественные места, их не берут на работу во многие сферы. Я никогда не понимала этого украшательства собственного тела, да еще в таких масштабах – но на Акеле это смотрелось органично. Словно родился таким. – Я ведь пытался его убить, Алька, – произнес вдруг муж, и я вздрогнула. – Понимаешь, в свое время – ну, я рассказывал – я работал у одного авторитета личным телохранителем. И узнал, что Серж пытается убрать его. Серж тоже парень не из простых, и все эти его спортивные клубы – так, прикрытие, панама. Ну, вот и не поделили они что-то с моим хозяином. Серж приехал и увидел меня. Надо ли говорить, что в первую же ночь он меня стал на свою сторону перетаскивать. Мол, хозяин твой стар уже, из ума выжил, пора убрать – и дело с концом. И если я помогу, то буду чуть ли не на его месте, – он умолк, переводя дыхание. История, признаться, далеко не новая – я таких слышала сотни от Бесо, дяди Мони или от отца. Такой способ устранения конкурента – не марая собственных рук, а используя чужого телохранителя – весьма распространен в этой среде, и часто телохранители велись на уговоры, за что потом тут же расплачивались жизнью, ибо убить «законника» значило поставить вне закона себя. – И что ты сделал? Акела помолчал и продолжил: – Я кивнул. Я онемела от недоумения. Согласился?! Человек с самурайским кодексом в голове согласился убить хозяина?! – Кивнул, и Серж рассказал мне подробный план. Назавтра мы втроем поехали на рыбалку. Я должен был выстрелить в хозяина там, на берегу. Как ты понимаешь, я выстрелил. Но не в хозяина, а в Сержа. Разве я мог предать того, у кого работал? Да вот промашку дал – молодой еще был, не слишком опытный. Надо было в голову стрелять. А я – в грудь. И не проверил. Вот он и вынырнул, червь скользкий. Вот так все и вышло. – И? – А что – и? Рассказал хозяину все, о чем договаривался с Сержем, – усмехнулся Саша. – Тот едва разума не лишился – ведь на волосок от смерти был, я же мог спокойно застрелить его. В благодарность он мне отдал эту самую коллекцию мечей и отпустил. Понимаешь? Отпустил, сказал, что я свободен от всех обязательств. Я на радостях запил. Так запил – сам удивился, что могу. Каждый день, почти до беспамятства. Когда в какой-то момент очухался, то понял: сейчас не брошу – пропаду. И побрел в клинику сдаваться. Неделю выводили из меня остатки алкоголя, потом ампулу вшили – я сам попросил, чтобы кардинально, с гарантией. Надо было еще и обстановку сменить, чтобы не тянуло. Я переехал сюда, но, видимо, слава дошла. – Он невесело рассмеялся и обнял меня крепче. – Твой отец начал меня обхаживать, предложил легальную должность… – И нелегальную, как я догадываюсь, тоже, – фыркнула я. – Тоже. Я долго не хотел возвращаться в то же болото, долго отнекивался, цену задирал. Но твоему отцу я зачем-то был нужен, и он не отступал. И вышло, что приобрел он себе еще и зятя, – хохотнул Акела. – Кто бы ему тогда сказал, правда? – Это точно! – развеселилась вдруг я. – Кто бы ему сказал, что он отдаст единственную дочь, младшую, любимую, за такого, как ты! Да он на месте бы затоптал! – Алька, он меня и затоптал бы, если бы не ты. – Ты обязан мне жизнью, – серьезно сказала я и не выдержала, фыркнула от смеха. Но муж шутку то ли не понял, то ли просто не посчитал, что это смешно. – Я обязан тебе всем. Двухтысячные В связи с запретом мужа выходить из дома я обрела свободное время для обдумывания всего, что произошло в семье. События развивались как-то очень уж поспешно, нарастали, как снежный ком, и этот ком катился вниз, подгребая под себя всех, кто попадался на пути. Слава оказался замешан в покушении на жизнь отца. Его жена писала какие-то долговые расписки неизвестному человеку по кличке – или это имя – Рамзес. Кто это, откуда взялся, почему давал Юльке деньги и как она вообще на него вышла? Теперь Семен. То, что он торгует наркотиками, – новость, скажем прямо, не из добрых. Это еще отец не в теме. Берет он их у какого-то неизвестного доброго дяди по имени Реваз. Этот Реваз – чей-то сын. Сын того, кого я, судя по словам его погибшего подручного, должна знать. Однако я не могу припомнить никого с таким именем ни в своем окружении, ни в папином. Загадка… И опять же, как он вышел на Семена и почему именно на Семена? Если провести аналогию с Юлькой, то как раз потому, что фамилия Семена – Гельман. То есть эти двое – Реваз и Рамзес (фу, даже имена созвучны) – заинтересованы подсадить на крючок кого-то из нашей семьи – и лучше, если таких людей будет больше. То, что никто не подъезжал с предложениями ко мне, либо случайность, либо… Хотя стоп! Как не подъезжал?! Я просто не поняла… Год назад, когда я только защитила кандидатскую и прочно закрепилась на кафедре, в кафе рядом с институтом, куда мы обычно в перерыв между группами ходили попить кофе и перекусить, ко мне подсел приятного вида мужчина лет сорока. Свободных столиков не было, поэтому меня не насторожило его появление. Он пил кофе и из-за газеты, которую читал, разглядывал меня, когда думал, что я этого не замечаю. Меня хватило ненадолго: – Послушайте, может, хватит в пионерские переглядки играть? – Простите, – улыбнулся мужчина и убрал газету. – Я просто хотел убедиться, что это именно вы, а задавать подобный вопрос – «ой, а ведь это вы?» – я считаю верхом глупости. Я пожала плечами: – Еще бы. На такой вопрос существует два ответа, и оба не располагают к дальнейшей беседе – «да, это я» и «нет, это не я». Он рассмеялся, демонстрируя прекрасные белые зубы – прямо реклама жевательной резинки. И куда только смотрят агенты по подбору актеров? – Тогда я задам менее глупый, на мой взгляд, вопрос, ответ на который предполагает дальнейшее продолжение беседы. Вы – Александра Ефимовна Гельман, ассистент кафедры нормальной анатомии, ведь так? – Да. Но я не вижу, как должна развиваться беседа дальше. – А дальше вы должны спросить, откуда мне это известно, – снова улыбнулся мистер Рекламная Улыбка. – А если мне неинтересно? – Так не бывает. Обычно люди очень бережно относятся к своей персоне и к тому вниманию, что им оказывают со стороны. – Слушайте, вам самому не смешно? – Я встала и взялась за висевшее рядом на вешалке пальто. – Выдаете банальность за банальностью и думаете, что это ах как интригующе. – Вот вы и рассердились, – констатировал Рекламная Улыбка уже без улыбки. – А ведь я не сказал ничего обидного. Просто моя племянница учится в одной из ваших групп, она подробно о вас рассказывала. – Могу представить. – Я прекрасно знала, какое мнение обо мне бытует у моих студентов, но меня оно мало волновало. – И вы что же, решили воочию убедиться, что я не фантом? Убедились? Тогда я пойду – у меня еще две пары сегодня. – Позвольте мне вас проводить, – он тоже поднялся, но я насмешливо остановила его: – Не трудитесь. Я хорошо ориентируюсь в этом районе и двести метров до кафедры преодолею без проблем и сама. Всего доброго. Я ушла, оставив его с открытым ртом. И все бы ничего, если бы он не начал периодически появляться в кафе во время моего перерыва. Я не придавала этому никакого значения – постоять за себя могла и словесно, и, если потребуется, физически, поэтому иной раз даже откровенно забавлялась разговорами с ним. Звали его Николай, он работал в нотариальной конторе неподалеку отсюда. Имя племянницы я тоже выяснила – Лена Шароглазова из сто пятой группы лечебного факультета. Неглупая девочка, только очень ленивая и интересовавшаяся косметикой и походами по магазинам значительно сильнее, чем учебой. Я не преминула сказать об этом дядюшке, и тот пообещал, что с ней поговорит. Однако поведение Шароглазовой, когда я оставила ее как-то после практических занятий и задала вопрос о ее дяде, показалось мне странным. Она как-то смешалась, опустила глаза и промямлила что-то на тему «да, он мамин брат» и поспешила ретироваться. Странная девица, ей-богу. В общем, с Николаем мы пили кофе почти каждый день в течение месяца, и вот однажды он вдруг заговорил на странную тему. Мол, сейчас всем нужны деньги, каждый зарабатывает, как может, главное – найти нужную «тему». – Это к чему? – не поняла я, и он пояснил: – Ну, вот смотри. Скажем, ты имеешь доступ в морг – ведь имеешь же? – Конечно. Мы оттуда материал получаем. – А ведь можно сделать так, чтобы на материал, скажем, попадали не только трупы бомжей, правда? Нет, я чисто теоретически спрашиваю, – сразу оговорился Николай, заметив, видимо, что мое лицо приняло каменное выражение. – Ведь можно подменить бирки на трупах? Просто перевесить с ноги на ногу? – Ну, можно. И смысл в чем? Можно вообще эту бирку снять – и путаница начнется.